Страница 120 из 125
— Я тебя умоляю, — сморщился Кайрат. — Только не начинай.
— Ладно, не буду. Я тут принёс тебе кое-что, — он вытащил из кармана небольшой конверт. — Отец написал, чтобы я сам решил отдавать ли тебе это письмо и когда. Так вот, мне кажется, самое время. Держи!
Знакомым размашистым почерком конверт был подписан: «Кайрату».
Кайрат прочитал его ночью, вернувшись совершенно трезвым, не облапавши ни одной барышни, прикрывающейся красным веером, не сорвав голос, подпевая неизменному «К нам приехал, к нам приехал…», попрощавшись со своей холостяцкой жизнью стойко, как перед расстрелом.
Он переоделся, принял душ, расправил постель, в-общем, оттягивал этот момент как мог, даже сел рядом с конвертом на диван, подумывая, а не сжечь ли его, но потом глубоко выдохнул и открыл.
«Кайрат,
мне легко писать эти строки, потому что я любил тебя как сына, уважал как друга, ценил как единомышленника, верил тебе как близкому человеку и не утрачу эту веру до конца своих дней.
Мне очень трудно писать эти строки, потому что иногда я любил тебя больше сына. И хотел бы стать тебе отцом, которого у тебя не было. И я гордился тобой как настоящий отец, радовался твоим успехам, хоть и был порой излишне строг и требователен. Но я видел в тебе сталь, которая становится лишь крепче от холодной ковки.
Мне невыносимо тяжело писать эти строки, потому что я знаю, как ты дорог моей жене. Это адская боль, знать, что твоя женщина тебе не верна. И это почти невозможно — принять её такой, какая она есть, но я принял, потому что безумно её люблю. Ты её не любишь. И однажды это спасёт тебя. Ты вырвешься из её объятий и узнаешь, что этот мир прекрасен и без неё. Недоступная мне роскошь. Но пусть она не хранила мне верность, мне достался утешительный приз — её любовь. И мне это не потерять.
Тебе же нечего хранить. Ищи, дерзай, борись, люби! Как бы ты не старался отгородится ледяной стеной бесчувствия, недоверия, хладнокровия, как бы не стремился похоронить в себе того искреннего, доброго, смелого мальчишку, которым ты когда-то был, я всегда видел твою честность, твоё благородство и истинное мужество человека, сумевшего доказать не этому миру, а самому себе на что ты действительно способен.
Хотя этот мир тоже пусть заткнётся!
Д.Савойский»
Кайрат перечитал ещё раз. Потом ещё раз. И ещё раз.
Вытер слёзы. Наверно, Савойский ни в чём не ошибся. И, наверно, Кайрат, даже оправдал его надежды. Но тем хуже для Кайрата. Он словно выполнил план своей жизни. И ему стало хуже. Пустить себе пулю в лоб или жениться на Кристине Филатовой — никой принципиальной разницы. Ради чего теперь жить?
Нет, в одном Савойский был не прав. Не доказать себе на что ты способен сложнее всего, а выносить себя теперь, когда в неполные тридцать ты словно откатал обязательную программу, и тебе плевать какие выставят оценки. И пусть трибуны рукоплещут, ты уже вне игры, ты заставляешь себя дышать, двигаться, кланяться, ловить букеты и делать то, что просто должен делать.
Например, лечь спать, чтобы завтра стать мужем девушки, которую Кайрат не просто не любил. Его мутило от неё, содрогало мучительными спазмами, выворачивало желчью как от химиотерапии. Но в глубине души он надеялся, что это его излечит. Выжжет раковую опухоль его равнодушия, заставит преодолеть апатию, не даст расползтись этим метастазам пессимизма и тотального опустошения.
А если нет — не плачьте о нём.
— Привет! — поправила Данка цветок у него в петлице. — Тебе очень идёт этот оттенок чёрного.
Она пыталась шутить, но Кайрат заметил её красные глаза, которые она на него не поднимала, и носовой платок, зажатый в её руке. Длинные перчатки обтягивали её руки выше локтей и в этом бордовом она чудо как была хороша.
— Отлично выглядишь, — он поправил всё же выбившуюся из причёски прядь.
— Надеюсь, не буду сливаться с салфетками на столах. Говорят, в банкетном зале тоже всё украшено красным.
— Да, какая-то кровавая свадьба, — поддержала её Диана. — Хотя спасибо, что не лососевая. Эти оттенки гниющей красной рыбы всегда меня старили.
— Мама, тебя ни что не может старить. Бессмертные не стареют, — сказал Павел и получил от Данки полный нежности взгляд.
— Жаль, что вы женитесь так рано, — громко сказала Ангелина.
Она шикарно смотрелась в рубиновом платье, и этот высокий парень позади неё тоже был ей к лицу. Они с Алексеем шли по проходу между установленных с двух сторон рядов белых кресел.
— Как было бы замечательно здесь поздней весной, — закончила она свою речь, подойдя и оглянувшись. — Когда распустятся деревья, зацветут яблони. А конец марта, ну, право слово, фу!
Зал ещё был пуст, гости только начали съезжаться. Только у входа сидела пожилая женщина, видимо, присматривающая за порядком.