Форсаж на крови

Крячко, переступив порог кабинета следом за напарником, прикрыл за собой дверь и лениво привалился к косяку. Гуров некоторое время хранил сосредоточенное молчание, наблюдая за лицами хирургов. Интуиция подсказывала сыщику, что между Ермаковым и Перекатновым не существовало взаимной симпатии.

– Итак, господа, – наконец произнес он, подходя к рабочему столу Дмитрия Ульяновича, но сел не в его кресло, а сбоку, на место посетителя, откуда по-прежнему имел возможность держать в поле зрения обоих мужчин. – Думаю, мы можем опустить формальности. Наверняка вам уже прекрасно известно, кто мы и какое ведомство представляем.

– Наслышаны, – хмыкнул Перекатнов и снова взглянул на часы. – В больнице слухи распространяются быстрее, чем в борделе. Уверен, что во всем здании не найдется даже какой-нибудь глухонемой нянечки, которая не обсуждала бы сейчас с коллегами ваш визит. Непонятно только одно, уважаемые. С чего такой интерес именно к нам и к нашему отделению? Просто я дико извиняюсь, но через пару часов у меня назначена плановая операция…

– Мы не отнимем много времени, – заверил хирурга Крячко. – Впрочем… Это будет зависеть от вас. От того, насколько быстро и искренне вы сможете прояснить интересующую нас ситуацию.

– Какую ситуацию?

– А вы не в курсе? – Голос Станислава наполнился иронией. – Разве слухи тут распространяются не быстрее, чем в борделе? Главный врач вашей больницы несколько часов назад покончил жизнь самоубийством.

– Это мы знаем, – кивнул Перекатнов. – Я даже пытался связаться с Елизаветой Андреевной и выразить ей свои соболезнования. Виктор Петрович был моим учителем и наставником. В прямом смысле этого слова. Я учился у него на курсе. У него и у Дмитрия Ульяновича. И история с самоубийством, конечно, паскудная… Неприятная история, я хочу сказать. Еще вчера ты общался с человеком, а сегодня… Сегодня его уже нет. Да… Но нам нередко приходится сталкиваться со смертью. Такая работа… Однако я все еще не понимаю, о чем вы хотите поговорить с нами? Вы намекнули на какую-то искренность… Не так ли?

– Нет, – невозмутимо ответил Крячко. – Я не намекал. Я сказал об этом прямо.

– А что за искренность? В отношении чего? – удивленно изогнул левую бровь Перекатнов.

– Константин… – Гуров посчитал, что ему пора взять инициативу на себя и прояснить ситуацию. – Простите, как вас по отчеству?

– Можно просто Константин. Без отчества.

– Хорошо, – не стал спорить полковник. – Скажите, Константин, вам было известно о намерении Виктора Петровича свести счеты с жизнью?

– Откуда? – удивился Перекатнов. – Если это было что-то личное…

– А вам, Дмитрий Ульянович? – повернулся Лев к Ермакову.

Старик поднял глаза, пробормотал что-то неразборчивое себе под нос, а затем негромко, но четко бросил лаконичное: «Нет».

– Чувствую, беседа может затянуться, – не удержался от комментария Крячко, но напарник осадил его:

– Давайте я ускорю процесс. Согласно свидетельским показаниям, покойный Виктор Петрович за два дня до самоубийства не вышел на работу. Однако дома он много разговаривал по телефону, причем на повышенных тонах. И даже ругался с кем-то. Мы проверили мобильник покойного. В тот день он общался только с тремя абонентами. С вами двумя и с Сергеем Александровичем Златогорским… С последним мы уже имели честь познакомиться и пообщаться… Но и это еще не все. – Гуров выдержал небольшую паузу. – За сутки до самоубийства Виктор Петрович был на работе. И весь этот день провел в хирургическом отделении. В вашем отделении, господа. Не в терапевтическом, не в гинекологическом… И ни в каком другом. Теперь вы понимаете, к чему я веду?

– Не совсем. – Перекатнов слегка подобрался. – Разумеется, я видел вчера Виктора Петровича. Не стану отрицать. Мы общались… Накопилось много рабочих вопросов… Но при чем тут его самоубийство?

– Люди не кончают жизнь самоубийством просто так, Константин. Виктора Петровича довели до этого…

– Мы? – Перекатнов посмотрел на сыщика, как на умалишенного. – Вы это серьезно, уважаемый? Вы действительно думаете, что кто-то из нас мог довести Виктора Петровича до самоубийства?

– Я ничего пока не думаю, – сдержанно ответил Гуров. – На данный момент я могу только предполагать, строить гипотезы… И я хочу знать, какие разговоры вел с вами двумя покойный Куприянов вчера и позавчера? Что вывело его из себя? Почему он ругался?

Перекатнов выдал нечто отдаленно похожее на едкий смешок и театрально закатил глаза:

– Бред! Вы меня извините, конечно, господа… Боюсь, я лезу не в свое дело, но… Раз уж вы были с нами откровенны, то я с вами тоже буду начистоту. Вы ищете мозги там, где их нет и по определению быть не может… Прошу прощения за грубость. Будем считать, что у меня это такой профессиональный юмор. А если серьезно… – Константин сосредоточенно сдвинул брови к переносице. – Виктор Петрович часто ругался. Часто был чем-то недоволен. Это была его привычная манера общения, и все, кто хорошо знал Виктора Петровича, давно перестали обращать на это внимание… Последние два дня, о которых вы говорите, не стали исключением из правил. Наверняка он ругался… Естественно, и мне лично прилетело… Но я даже не помню причин, вызвавших в этот раз недовольство главного… Они могли быть связаны с чем угодно… Не так, как должно, обошлись с кем-то из VIP-клиентов, не вовремя завезли медикаменты, или завезли, но не те, которые требовались в первую очередь… Операция, которая должна была завершиться в течение часа, по стечению каких-то обстоятельств длилась больше трех… Любая из этих причин могла вызвать бурю негодования у Виктора Петровича. – Перекатнов замолчал и устало провел ладонью по лбу. – Он был не из тех главврачей, которые просто подмахивают бумажки и ни во что не вмешиваются… Присутствие Виктора Петровича ощущалось везде и во всем. И та эмоциональность…

Он не успел закончить начатой фразы. Со стороны окна раздался странный скулящий звук. И Константин, и сыщики одновременно повернули головы. Ермаков снял очки и закрыл ладонями лицо. Плечи его вздрагивали от рыданий.

– Твою мать! – даже не попытался скрыть презрения Перекатнов. – Началось… – Он снова взглянул на часы: – А у меня операция, господа. Может, вы все-таки позволите мне покинуть ваше милое общество. Жизнь человека на кону, чтоб вы понимали…

– Это я… – пробормотал сквозь слезы Дмитрий Ульянович. – Это я во всем виноват… Во всем, что случилось.

Гуров и Крячко переглянулись.

– О чем вы, Дмитрий Ульянович? – живо ухватился за истерику заведующего Гуров.

– Не обращайте внимания, – посоветовал Перекатнов. – Ни в чем он не виноват. Это не более чем бред. Он с утра сам не свой. С того самого момента, как стало известно… о смерти Виктора Петровича. Они были близкими друзьями.

– Нет, я виноват. – Ермаков отбросил очки, надеясь, что те полетят на стол, но этого не случилось. Очки упали на пол, и только серый ковер с высоким ворсом не позволил им разбиться. – Я виноват… Я подвел… Если бы я брал на себя чуть больше ответственности… Хоть чуточку больше… Витя… Витя не дошел бы до такого. Моя вина. Кругом моя вина!..

– О какой ответственности идет речь?

Старик не сразу ответил на вопрос сыщика. Он все еще продолжал всхлипывать, но за широкими морщинистыми ладонями, закрывавшими лицо, слез видно не было. Крячко отлепился от дверного косяка и сделал пару шагов вперед, недоверчиво приглядываясь к заведующему. Седая голова Ермакова склонилась еще ниже.

– Я не заслуживаю этой должности. – Он произносил эти слова не для сыщиков, а скорее исповедовался перед самим собой. – И никогда ее не заслуживал… Витя – единственный, кто верил в меня. Даже я сам не верил… Мы с ним оба знали, что мне давно тут не место. Он все свои надежды возлагал на Костю. С каждым годом все больше и больше… Говорил, что Костя – хирург от бога…

– Мне, конечно, приятно это слышать, Дмитрий Ульянович, – сдержанно отозвался Перекатнов, но при этом все еще продолжал хмуриться. – Но не думаю, что это как-то относится сейчас к делу. Лучше примите успокоительное…