Хмурь

Смотрела ли на меня так же моя бабушка, когда я был в возрасте этих ребятишек? Наверняка. Но тогда я этого не замечал, а теперь уже…

Отвожу взгляд, выламываю гибкую ветку вербы, прохожу за спинами старушек. Туча неслышно следует за мной, и даже колпичка молчит.

«Вот они и пришли за тобой…»

– Что значит – украли сны? – спрашиваю, когда лужайка остается позади.

– Да вот так – украли, – Туча по-птичьи пожимает свободным плечом, – и Сплюха теперь не может узнать истину. А нам просто ничего не снится. Что ты так смотришь, не знал?

Я мотаю головой.

– Накер дур-ралей, дур-ралей! – каркает колпичка, а потом беззвучно изображает хохот, широко раззявливая клюв. Вот же гадкое создание.

– Я из тебя суп сварю, – говорю колпичке, – с крупой, зеленым горошком и синими перьями.

– Да не сердись на неё, – примирительно говорит Туча, – это же просто птица. А сны у нас и правда украли. Тебе самому здесь разве снилось что-нибудь?

Чешу переносицу. Не снилось, но это ничего не означает. Духи ночи редко приносят хмурям сны – только если теряют их по дороге или если у них остаются лишние. Может, здешние духи просто устали или голодные, или сердятся, вот и перестали давать сны болотцам. И те, вместо того, чтоб духов умаслить, за хмурем послали? Спятили они тут все, что ли?

Значит, Гном должен найти того, кто украл у болотцев сны. То есть нет, – значит, канцелярия земледержца всерьез направила хмуря в Болотье, искать похитителя снов.

Колпичка продолжает беззвучно ржать.

Мы проходим через маленькое поле, засаженное мохнатым зеленоколосым ячменем, выбираемся на тропинку. Идем, уклоняясь от свисающих веток, задевая редкие кусты с бело-розовыми цветами. Цветы пахнут дождём и мёдом, вокруг надрываются квакухи – вечереет. У поворота тропы Туча останавливается, запускает руку в мешочек на поясе, а я жду, стараясь не смотреть на бабокамень. Эти деревянные идолища понатыканы в Болотье там и сям, глаза у них прикрыты, рты раззявлены, а щеки свисают аж до пупа, превращаясь в груди. Не имею представления, почему духов дороги тут изобразили именно такими.

В рот бабокамню полагается класть гостинцы. Если бы меня хранили человеческие духи, я бы тут повредился умом.

До дома Сплюхи мы не добираемся – из-за следующего поворота тропы на нас вылетает дикий мед… нет, просто Гном. Туча взвизгивает, не понять, от испуга или радости.

– Кар-ракатица, жирная кар-ракатица! – орет колпичка и машет на Гнома крыльями.

– К Сплюхе направлялись? – без удивления спрашивает Гном. – Оборачивайте обратно, с неё нет никакого толка – обычная кликунья.

Идем назад. Я ощущаю себя довольно глупо. Туча трется рядом с Гномом, колпичка нахохлилась, как воробей, и молчит.

– Так что, – спрашиваю я, так и не сумев осмыслить сказанное Тучей, – ты правда ищешь тут украденные сны?

– Сны? – удивляется Гном.

Туча давится смехом. Да я-то что? Кто мне чего рассказывал?

– Не сны, – вытирая глаза, говорит Туча и тут же делается серьезной. – Людей. Или тех, кто их украл.

– Как в Полесье, – говорит Гном, и я наконец понимаю, о чем речь.

Истории о пропавших людях рассказывают везде, и в Полесье, и в Подкамне. Рассказывают постоянно, ведь даже я, дичок, слышу их, и очень похожи эти истории в разных землях, так что на придумку или случайность подумаешь едва ли. Разве только одновременно в разных землях завелись придирчивые разбойники или разборчивая нечисть. В Полесье пропадают дети и женщины, от совсем молоденьких девчонок до почти старух. У варок в Подкамне – тоже женщины, но непременно те, которые уже принесли ребенка, единственного, которого могут родить за свою жизнь. Пропадают ли люди в Загорье и Порожках – я не знаю. Очень может быть.

Конечно, во всех краях случается много чего и пострашней этих странных пропаж, но истории все равно текут постоянным тонким ручейком. Обычно от них отмахиваются. Отмахивались.

– Значит, и у вас тоже.

Для меня это неожиданность. Получается, Болотье объединяет с остальными землями нечто большее, чем мы привыкли считать. Или в трёх землях действуют одни и те же злоумышленники, или одна и та же недобрая сила, или одно и то же течение дел, из-за которого случаются исчезновения.

Но раз земледержец заинтересовался этими пропажами, то почему он начал с Болотья, а не с Полесья?

– А где ещё? – Туча морщит лоб, трет ладонями щеки, хватает нас с Гномом под руки, притягивает к себе поближе и быстро-быстро начинает шептать, – у нас со всей округи люди пропадают, давно уже пропадают, и все это знают, хотя в полный голос никто того не говорит. Девки и бабы, иногда еще малышня или молодые мужики, и все без следа исчезают – вроде какие тут следы, на болотах, да вот всё ж таки! – Туча поворачивает голову то ко мне, то к Гному. Колпичка, зажатая между нами, подергивает крыльями. – И с окрестных поселений жители всегда ходили к Сплюхе, чтоб она наснила, где эти люди, а она ничего толкового наснить не могла, только про какие-то деревья и про камни, и еще про то, что люди живы, но далеко и очень страдают. А потом у нас пропали сны, а потом еще одна девка сгинула. И Сплюха уже совсем ничем помочь не могла, и кто-то из соседнего поселения рассказал про хмурей, и тогда все решили, что надо звать хмуря, и тогда наш вожак…

– Понятно, – перебиваю я поспешно, потому что у меня в голове уже звенит от этого частокола слов.

Туча отпускает наши руки, подотстает на шаг, поправляет волосы на ходу и, кажется, оглядывается по сторонам. А мне на самом деле много делается понятно. Не может быть у этого чахлого поселения денег на хмуря, а значит – за эту поездку канцелярия платит Гному из земледержцевой казны, и тот считает затраты стоящими, потому как – что?

Да потому как он готовится соединить Полесье с первыми землями, болотными. Не очень-то ценное приобретение, конечно, но для начала и это хорошо.

До овражка доходим в молчании. Дети, их бабушки и щенок уже ушли. Гном останавливается, подходит ближе к краю, задумчиво смотрит на лес по другую сторону овражка, потом вдруг усаживается прямо на траву и говорит мне:

– Ожидать будем.

От неожиданности я сначала сажусь рядом, а потом спрашиваю:

– Чего ожидать-то?

– Сумерек. Требуется проверить одну вещь.

Я глазами указываю Туче на место рядом с Гномом, но она, попереминавшись с ноги на ногу, уходит к поселенью.

– Скажи, друг, – просит Гном, как только она исчезает за деревьями, – много ли в Подкамне таких, как я?

– Полуварок?

– Нет, – он смотрит в сторону, – темноглазых, косматых и без одного нижнего клыка.

Я молчу, честно припоминая все наши поездки по Подкамню, а потом говорю:

– Знаешь, я ни одного не встречал.

Он кивает, совсем не удивленный. Зато я – удивлен.

– Но это же странно, Гном? Там много людей живет уже… сколько лет?

– Семь, – бормочет он и принимается обрывать ковылинки, – десять, двадцать.

Я наблюдаю за его руками, большущими, беспокойными. Много травы он выдернул с корнем и тут же отбросил.

– И до войны какие-то люди да жили в Подкамне.

– Жили.

– А полуварок нет!

Он снова кивает, отряхивает испачканные землей ладони и прикрывает глаза.

– Почему? – спрашиваю я, словно это Гном месяц ездил по Подкамню. Словно это не его канцелярия отослала на предельно возможное расстояние от земель варок.

– Не представляю, – очень спокойно говорит он. – Но, кажется, знаю, что я не из Загорья. Единственный из всех выучней – не из Загорья.

– А откуда? Из Подкамня, что ли?

– Не знаю, – повторяет он и беспомощно пожимает могучими плечами. – И, быть может, меня не купили, а отыскали. Или изъяли… у кого-то.

Я не понимаю, что должен ответить на это. Наверное, нужно спросить, откуда Гном это узнал или с чего так решил. Неужели Сплюха-кликунья ему что-то всё-таки сказала? И он поверил? Я хочу спросить, но не осмеливаюсь, мне кажется, что ответы слишком важны для Гнома и слишком сильно ему принадлежат, что даже если он узнал их только что – они уже приросли к нему с мясом, стали им. Никто не может, не имеет права задавать вопросы о том, что приросло с мясом.