Страница 24 из 25
Нам следует вернуться к словам Вольтера, что после его критики древнего происхождения европейских народов им были недовольны. Кто они – эти недовольные? Ответ есть – это писатели и антикварии, видевшие в истории совершенно иные задачи, нежели те, которые начинает ей предъявлять зарождающаяся классическая европейская историография и философия. В период начала строительства национальных государств актуализируется историографическая культура, тесно связанная с общественным сознанием и выполнявшая практические задачи конструирования национального прошлого, а также контроля над национальной памятью. Ее истоки уходят в эпоху ренессанса в Западной Европе, а на востоке Европы в то же самое время книжники подводят идеологический фундамент под строительство Московского государства. Не случайно историки отмечают, что политически и национально ориентированные истории получили популярность, в первую очередь, в монархиях Западной и Северной Европы, особенно в Англии, Испании, Франции и России[280]. В XVII – начале XVIII вв. у Ломоносова было немало предшественников в западноевропейской, а также в западнославянской и даже южнославянской и восточнославянской (украинской) исторической мысли. Его европейские современники с чисто практическими целями создавали исторические нарративы. У Ломоносова оказались последователи (намного менее знаменитые) и в российской историографии. Таким образом, практика историописания, ориентированная на политические вкусы общества, в XVIII в. распространяется по всей Европе.
Позиционирующие такой тип исторического знания писатели изучали историю не ради нее самой, а для объяснения настоящего, и преследовали цель конструирования и/или «изобретения» национального прошлого. Делая предметом своих изысканий прошлое, они транслировали его в современную им жизнь для поучения читателя. Так, в шотландской истории, как замечает В.Ю. Апрыщенко, первая половина XVIII в. – «это период национализма и антикваризма, точнее национализма, принимающего форму антикваризма»[281]. Интересно отметить, что эту же тенденцию в русской культуре отмечал Н.П. Берков, подчеркнувший, что интерес к историческому прошлому России в XVIII в. был связан именно с развитием русского национализма[282].
В данном случае национализм как культурная форма, присущая сознанию европейцев Нового времени, не несет в себе никакой оценочной характеристики. В последнее время историки стараются более внимательно относиться к темам национализма и конструирования национальной специфики, оказавшимися доминирующими в исторической литературе XVIII в.[283] В России, в первую очередь именно у Ломоносова, мы находим желание организовать определенную русскую национальную память. Он защищал и оберегал национальное прошлое от «хулительства», заявляя, что в истории «не должно быть ничего такого, что бы российским слушателям было противно»[284]. Ломоносов конструировал прошлое при помощи блоков из древней и средневековой истории, выбирал примеры положительного образа России из московской, украинской и польской позднесредневековой литературы, чтобы «соблюсти похвальных дел должную славу». Ломоносов не мог к прошлому подходить «нейтрально», как того начинала требовать зарождающаяся историческая наука. Значит, спор с ее представителями был неминуем.
Риторичный стиль написания истории Ломоносовым – это лишь внешняя, барочная литературная обработка конструируемого им текста, а выбранная практика отношения к историческим источникам – не случайная, а вполне отрефлексированная. Она совершенно не говорит о том, что Ломоносов, как писал Милюков, оказался «ниже» уровня, который демонстрировал Татищев[285]. Ведь даже имевший меньше отношения к практике занятий историей, чем Ломоносов, писатель Сумароков смог посмеяться над теми, кто уверовал в сообщения польских и украинских позднесредневековых сочинений о Мосохе и Москве.
Здесь уместно остановить внимание на нескольких примерах восприятия подходов описания прошлого Ломоносовым и Миллером некоторыми современниками, российскими просвещенными читателями – авторами, людьми, не принадлежавшими к цеху историков, но попробовавшими свое перо на ниве историописательства. Так, академик В.К. Тредиаковский (1703–1769) раскритиковал один из исторических источников, который помогал Ломоносову выстраивать «доисторическое» прошлое славян (летопись Крекшина), написав, что сообщение о строительстве городов славянами в 3099 г. от сотворения мира «есть не право»[286]. Напротив, известный правовед (первый профессор права в Московском университете) Ф.Г. Дильтей (1723–1781, как видим, совершенно не русский и приглашенный в Россию хлопотами Миллера) российскую древность представил так же, как Ломоносов, начав с легендарного князя Славена и со строительства славянами городов в III тыс. до н. э.[287] Отставной военный Ф.И. Дмитриев-Мамонов (1727–1805) свой исторический опыт (так он сам указал) писал уже на основании сюжетов как Ломоносова, так и Дильтея (правда, рядом с их именами он поставил еще имя летописца Нестора), поэтому древность славян он начал описывать с библейского Мосоха[288].
Скандально известный поэт И.С. Барков (1732–1768), одно время работавший переписчиком у Ломоносова и под его влиянием полюбивший исторические штудии, на основе его же «Древней российской истории» составил «Краткую российскую историю» (вошедшую в издание «Сокращенной универсальной истории» Г. Кураса), в которой не последовал за «баснословием» оригинала и начал изложение российского прошлого с последних веков первого тыс. н. э.[289] Наконец, другой известный общественный деятель и архангелогородский историописатель (земляк Ломоносова) В.В. Крестинин (1729–1795), под влиянием рационализма описывая историю г. Холмогоры, критиковал за неточность «догадок» и Миллера, и Ломоносова[290]. Таким образом, не обязательно нужно было быть русским, чтобы принять патриотический настрой исторического письма Ломоносова и, напротив, можно было писать «срамные оды», пересыпанные русской ненормативной лексикой, любить свой край, посвящая ему все творческие силы и при этом сделать выбор в пользу рационалистической позиции в историческом дискурсе.
Совершенно справедливо о полемике Ломоносова и Миллера заметил А.Б. Каменский, что дело «было именно в понимании научной истины и ее значения». Это спор не только о норманнской проблеме. Гораздо важнее, что это был спор о существе истории, о назначении истории, о роли историка. И позиции двух ученых в этом вопросе были диаметрально противоположными[291]. Действительно, не лишним будет припомнить, что еще до начала известного спора Ломоносов критиковал Миллера за некоторые места в его «Истории Сибири» (например, грабежи отрядом Ермака коренных сибирских народов)[292], которые по отношению к героям национального прошлого «с нескольким похулением написаны»[293]. Русский ученый не мог допустить, чтобы такое прошлое помещалось в историю.
Мы подошли к проблеме целеполагания истории, которая, как уже можно догадаться, не обязательно связана с профессионализмом. Например, писателю Сумарокову импонировал тот подход к истории, который предлагала рационалистическая историография, и перед своими немногочисленными историческими опытами он ставил цель, отличную от той, которую демонстрировали труды Ломоносова. Если практика изучения истории у Сумарокова несла в себе наивный рационализм, то его целеполагание близко к миллеровскому. Сумароков писал, что «…во всякой Истории надлежит писать истину; дабы человеки научалися от худа отвращаться и к добру прицепляться. Историк не праведно хулы и хвалы своему соплетающий отечеству, есть враг отечества своего; и бывшее худо и бывшее добро общему наставлению и общему благоденствию служит. Не полезно вымышленное повествование, о ком бы оно ни было. И вредоносна ложная История тому народу, о котором она: ежели она тем народом допущена или не опровержена, к ослеплению читателей»[294]. В конце прошлого века Ю.В. Стенник в своем исследовании исторического творчества Сумарокова привел опубликованное писателем в 1759 г. интересное замечание, словно специально заостренное против ломоносовской модели историописания: «Никто не будет охуждать сочинителя слова похвального в том, что он Героя своего всеми добродетелями, всеми дарованиями украшает, не упоминая его погрешностей. Напротив того, ежели историк, подражая сочинителю слова похвального, подобное употребит ласкательство или, последуя стихотворцу, станет рассказывать превращения, не будет ли сочинение его баснею, без стоп и без рифм составленною»[295].
280
См.: Rabasa Masayuki S., Tortarolo E., Woolf D. Introduction // The Oxford History of Historical Writing: in 5 vols. NY.: Oxford Univer. Pr., 2012. Vol. 3: 1400–1800. P. 11.
281
Апрыщенко В.Ю. От Просвещения к романтизму: шотландская антикварная традиция и поиски национального прошлого // Диалоги со временем: память о прошлом в контексте истории / под ред. Л.П. Репиной. М.: Кругъ, 2008. С. 555–557.
282
См.: Берков Н.П. Материалы для истории русской литературы XVIII в. // XVIII век. Сборник статей и материалов. Вып. 1. М.; Л.: АН СССР, 1935. С. 366–367.
283
См.: Sweet, Rosemary. Antiquaries in Eighteenth-Century England // Eighteenth-Century Studies. 2001. Vol. 34. № 2. P. 181–206.
284
Ломоносов M. Замечания на диссертацию Г.Ф. Миллера. С. 196–197.
285
См.: Милюков П. Главные течения русской исторической мысли. С. 108.
286
См.: Тредиаковский В. Три разсуждения о трех главнейших древностях Российских. СПб., 1773. С. 119.
287
См.: Дилтей Ф.Г. Первые основания Универсальной истории с сокращенною хронологиею в пользу обучающегося Российского дворянства: в 2 ч. Ч. 2. М., 1763. С. 317.
288
См.: [Дмитриев-Мамонов Ф.И.] Хронология, переведенная тщанием сочинителя философа дворянина, из науки, которую сочинил г. де Шевиньи, с прибавлением Российской: в 2 ч. Ч. 2. М., 1782. С. 68–69.
289
См.: [Барков И.С.] Краткая российская история // Сокращенная Универсальная история, содержащая все достопамятные случаи, с приобщением краткой Российской истории. СПб., 1762. С. 337.
290
См.: Крестинин В. Начертание истории города Холмогор. СПб., 1790. С. III–V.
291
Каменский А.Б. Судьба и труды историографа Герарда Фридриха Миллера (1705–1783) // Миллер Г.Ф. Сочинения по истории России. Избранное / отв. ред. В.И. Буганов. М., 1996. С. 384; Его же. Михайло Ломоносов // Радиостанция «Эхо Москвы». 15.10.2005.
292
Интересно, но в советской историографии Миллера будут критиковать за то, что он пытался скрыть «жестокие методы колонизации» (см.: Бахрушин С.В. Г.Ф. Миллер как историк Сибири // Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. I. М.; Л.: АН СССР, 1937. С. 54.
293
См.: Протокол Исторического собрания 3 июня 1748 г. // Библиографические записки. 1861. Т. III. № 17. С. 515–517.
294
[Сумароков А.П.] Первый и главный стрелецкий бунт, бывший в Москве в 1682 году в месяце майи. Писал Александр Сумароков. СПб., 1768. С. 48.
295
См.: Стенник Ю.В. Сумароков – историк // XVIII век. Сборник 20 / отв. ред. Н.Д. Кочеткова. СПб: Наука, 1996. С. 29.