Поцелуй победителя

Арин был одет просто и после долгого пути забрызган грязью. Со стороны он выглядел как одно большое желто-бурое пятно: не разобрать ни возраста, ни происхождения. Он очень надеялся, что присматриваться никто не станет. Арин спустился в шахту. Сердце билось гулко, казалось, его стук эхом разлетается по туннелю. Оставалось дождаться утра.

На рассвете, когда узники спустились в шахту с кирками, Арин вышел из тени и смешался с толпой, стал одним из них. Он незаметно вглядывался в их лица. Не увидев Кестрель среди заключенных, Арин испугался, что, возможно, опоздал, ведь прошел целый месяц. Он ненавидел себя за это. По пути в глубь шахты его терзали невыносимые мысли. Что, если Кестрель больна или ранена? Или ее перевели в другую тюрьму. Вдруг он зря тратит драгоценное время, пока она мучается где-то в другом месте? Думать о самом худшем Арин себе не позволял. Кестрель сильная, ее не сломить — она должна была выжить. Однако безучастные лица других узников, их пустые глаза и шаркающая походка поколебали уверенность Арина. По спине пробежал холодок.

В шахту спустились два надзирателя, которые, впрочем, не слишком-то следили за узниками. Они ничего не заметили, когда Арин забрал кирку прямо из рук одного заключенного. Узник принялся бродить по шахте, точно лунатик, пытаясь выцарапать серу из стен окровавленными пальцами. Арин наблюдал за ним краем глаза, удивляясь, насколько узник одержим своей целью. Наконец охранники заметили непорядок и, переговариваясь, подошли к заключенному. Арин еще больше ссутулился и постарался не поднимать головы, смотреть вперед без выражения и не прерывать работу. В итоге валорианцы лишь пожали плечами и нашли узнику новую кирку.

Арин продолжил долбить породу. Он представил Кестрель в шахте и с силой вонзил кирку в стену туннеля. Арин сглотнул ком, подступивший к горлу. Нельзя было привлекать к себе внимание, но тошнота не отступала.

Так, наверное, прошло несколько часов — Арин потерял счет времени. Тусклый серый свет едва проникал в шахту. Внезапно все узники замерли. Арин, который как раз замахнулся киркой, едва успел опустить ее. Он тоже застыл, как статуя, не понимая, чего все ждут. Оказалось, надзиратели разносили воду. Узники напряженно вытягивались в нетерпении и с жадностью припадали к чашке. Арин, повторяя за ними, тоже сделал глоток. Прошло несколько секунд, и его пульс резко подскочил.

Арин не чувствовал собственного тела. Словно глядя на себя со стороны, он понял: в воду что-то подмешали. Арин почти с восторгом принялся энергично долбить стену киркой. «Это неправильно, это не я», — говорил он себе, но продолжал с энтузиазмом наполнять корзину серой.

Так ничего не получится. У него был план, Арин все продумал, когда шел сюда… Но рубашка уже пропиталась потом, а детали плана начали вылетать из головы, и он уверился в неминуемом провале. «Из-за тебя». Руки Арина опустились. Он снова услышал голос Кестрель в ночь после Зимнего бала и почувствовал, как покачивается карета. «Из-за тебя», — произнесла Кестрель и раскрыла губы навстречу его губам. Мысль о том, зачем он здесь, вонзилась в голову и провернулась, как ключ. Арин снова стал собой. Он больше не подведет Кестрель.

Постепенно действие наркотика ослабевало. Он еще не вышел до конца и периодически давал о себе знать скачками пульса, напоминавшими прыжки кузнечика. Но в целом Арин чувствовал, что тело успокоилось. Навалилась усталость, суставы казались расшатанными. Надзиратели вывели узников на поверхность, где ждали другие заключенные, тоже усыпанные желтой пылью. Их было так много, что прикинуть общее количество не получалось. Все вместе они без труда сумели бы повалить охрану даже без оружия: многие держали в руках кирки, к тому же на земле валялось множество камней.

Арин понимал тех, кто предпочитал беспрекословно слушаться. После захвата Гэррана валорианцами он не сопротивлялся, поскольку знал, что бывает с теми, кто отказывался подчиняться. В конце концов, Арин был всего лишь напуганным мальчишкой. Потом он подрос, изменился, начал бороться. Не раз Арину пришлось поплатиться за это: его сильно избивали, и весь мир, казалось, пропитывался кровью, она проникала в мысли, в пищу. Однажды в наказание на Арина надели лошадиный недоуздок, заставив закусить грызло.

За десять лет рабства Арин познакомился с подчинением во всех его проявлениях. Страх боли; обещание отомстить, данное самому себе; безнадежность; монотонная рутина, время от времени прерываемая ударами ремня или кулака. Наказание помогало хозяевам почувствовать себя настоящими господами, а ему — перестать быть собой. И пусть это выглядело глупо, Арин часто проявлял непослушание. Так он мог хотя бы на секунду показать, что еще не утратил свободу воли, не позволил себя сломать. Но боль, как и унижение, все же меняли Арина. Подчинение превратилось в отчаяние.

Однако такой беспрекословной покорности Арин еще не встречал. Узники послушно выстроились в колонну, точно скот. Эти люди и впрямь вели себя, как бездумные животные. И они не притворялись — Арин не заметил ни проблеска сопротивления или ненависти.

Он не мог представить, чтобы Кестрель вот так просто подчинилась. Арин не верил, что она вообще способна сдаться. Он попытался разглядеть дочь генерала среди заключенных. Может, она настолько изменилась, что теперь ее не узнать? А вдруг ее и вовсе здесь нет? Надзиратель попытался забрать у Арина кирку и с непониманием уставился на него, когда тот потянул орудие на себя. Арину хотелось взмахнуть киркой и вонзить ее валорианцу в горло, но он заставил себя разжать пальцы и отпустить инструмент. Вместе с другими узниками он встал в колонну и отправился в лагерь.

Когда во дворе раздавали пищу и воду, Арин не стал пить и есть. Он как раз был занят тем, что по капле выплескивал похлебку себе под ноги, когда вдруг увидел ее. Кестрель стояла к нему спиной: волосы свалялись, она сильно исхудала. Сперва Арин даже решил, что ошибся и принял за Кестрель незнакомую узницу. Но это была она.

Ее вели к бараку вместе с другими женщинами. «Обернись, прошу тебя». Но она не обернулась, а уже самого Арина увели в противоположном направлении. Сердце громко стучало в груди, но пришлось изображать покорность. По крайней мере, до того момента, когда они вошли в мужской барак.

Арин подкрался к ближайшему надзирателю, схватил валорианца за голову и свернул ему шею. Остальные набросились на странного узника, но он «ужалил» их кольцом Рошара, и валорианцы повалились на землю без чувств. Арин нашел ключи на поясе одного из них и, загоняя сразу по несколько человек в одну камеру, чтобы не тратить попусту время, запер заключенных.

В женском бараке стояла тишина. Большинство узниц уже были в камерах, превратились в тени на полу. В конце коридора стояла надзирательница с серебристыми прядями. Увидев Арина, она выхватила кинжал и открыла рот, готовая закричать. Арин кинулся к ней, уклоняясь от удара, зажал рот рукой и уколол ее кольцом. Схватив ключи, побежал вдоль камер, хриплым шепотом повторяя имя Кестрель. Ответа не было. В груди Арина кипела жгучая смесь страха, надежды и отчаяния. Вдруг он замер. Кестрель лежала на земле в своей камере, спиной к нему. Но Арин узнал ее силуэт даже в тусклом тюремном освещении — этот изгиб позвоночника, это острое плечо… Он завозился с ключами, без конца повторяя ее имя, умоляя проснуться. Одни и те же слова срывались с его губ снова и снова. Они почти превратились в пустой звук, когда шагнул в камеру и коснулся ее щеки. Кестрель не шевельнулась, и Арин легонько тронул ее за плечо. Ее голова откинулась, но Кестрель продолжала спать. Арин ужаснулся при мысли, что ему придется разбудить ее, дав пощечину. Да он убил бы любого, кто осмелился бы на подобное!

— Кестрель? — Он сжал ее хрупкие плечи, боясь встряхнуть. — Кестрель?

Ее глаза приоткрылись. Он выдохнул: наконец-то! Арин не позволял себе даже думать о том, что она стала похожей на других узников: лишенной сознания, покорной, потерявшей саму себя. Но, слава богам, этого не случилось. Кестрель моргнула и уставилась на Арина, в ее глазах, как прежде, светилась мысль. Арин искренне и горячо возблагодарил богов. Он сжал лицо Кестрель в ладонях, но потом испугался своего грубого порыва. Кестрель резко отшатнулась, и он с ужасом подумал, что сделал ей больно. Но девушка лишь прищурилась, вглядываясь в его лицо в сумерках. Она была в смятении, но Арин не понимал почему.