Душа "Совёнка"

— Погоди, я мигом! — она взяла мою тарелку и побежала в сторону кухни.

Так-так. Опять ответ невпопад. Надо будет поискать того пионера, который, как мне кажется, стоит неподалёку и стебётся надо мной.

— На, держи! — пробежала озорница. Быстро она передвигается, однако. Как ракета. — Спасибо, Улькета! — Кто? — Уль… ну, быстрая как ракета! — Улькета! А мне нравится! Не такой уж ты и неудачник!

Мне бы, конечно, обидеться, но когда девочка на тебя смотрит глазами с выражением “Ух ты! А ты кто?”, как-то сразу смягчаешься. Так что я просто потрепал её по волосам и приступил к еде.

Меня передёрнуло. Да, видимо, этот лагерь действует на меня чересчур успокаивающе: я и не подумал, что она положит под котлету сороконожку! Краем глаза я заметил, что Улькета стоит возле выхода и готовится убегать. Ну-ну. Ведь в эту игру можно играть вдвоём. Так что, недолго думая, я отложил котлету в сторону, вилкой отрубил сороконожке голову, насадил её на вилку и быстро поднёс ко рту, типа откусил на распробовать.

Внезапно вся столовая завизжала и выбежала. Не очень понимая, в чём дело, я выбежал вслед за всеми. Последней убегала повариха. Я бежал, не оглядываясь, вперёд и вперёд. Поскольку спина опасности не чувствовала, я погрузился в раздумья…

Иногда людей характеризует не то, что они делают и даже не то, как они к этому относятся — а то, чего они НЕ делают и в том, как они это НЕ делают.

Человек мыслит и действует штампами. Эти штампы — один из способов экономить усилия для решения стандартных задач, поэтому они есть даже у самых нестандартных людей. В случае, если ситуация не подпадает под шаблон, последний рвётся. Разрыв шаблона можно изобразить на лице, если его нет, но очень сложно скрыть, если он есть.

Так вот, у обитателей лагеря не рвёт шаблон. Словно они повторяют заложенную в них программу, а в случае нетипичного ответа максимально пытаются выполнить её же, несмотря ни на что.

Однако так происходит не всегда. Например, когда я сделал вид, что ем сороконожку, все отреагировали как положено и стали визжать. И убегать.

Стоп. А я-то чего тогда побежал?

Последнюю фразу я сказал, уже остановившись и пытаясь отдышаться. Меня пробил смешок. Но тут же исчез, так как кто-то засмеялся у меня над ухом.

— Не пугай так! Зараза… — Я думал, ты это не вспомнииишь… гы-гы-гы…

Я не придумал я ничего лучше, чем присоединиться к нему.

— Никогда такого не видел, — честно признался он, приходя в себя. — И никогда больше не увидишь. Позорище… — Сам ты позорище! — Я про себя и говорил. Но ты знаешь… мне нравится ход твоих мыслей, — таки подколол я его. Вдоволь насладившись его реакцией, я продолжил: — Значит, Стебён… — Как ты меня назвал? — насупился он. И тут же пришёл в норму. — Ничего, ты тут надолго, я ещё над тобой поиздеваюсь. Ты ещё пожалеешь, что родился на свет, и побываешь в моей шкуре!

Он перешёл на крик.

— Тебя пожалеть?

Внезапно послышались шаги. Я обернулся и увидел ту роскошноволосую блондинку. Моего собеседника и след простыл.

— О, Шала… Шаша по шоссе и сосала шушку! — выкрутился я.

Она пропустила это мимо ушей. Притом умышленно. Интересно, это поведение тоже шаблонное?

— За Ульяной бежал? — Спроси чего полегче, — улыбнулся я. — Ты прости её, не со зла она… — Да ладно тебе. Было весело, — я честно признался. — Хотя и немного стыдно.

Она улыбнулась.

— Ты, наверное, голоден? Пошли в столовую — поищу, чем тебя можно покормить. — С удовольствием. А там не закрыто? — А у меня ключи есть. — А откуда? — А я кто-то вроде помощницы вожатой, улыбнулась она. — Клёво. Будешь ассистенткой, — наконец-то, нормальное прозвище. — В смысле? А… Ой, я же ключи забыла! Иди к столовой, я догоню.

Ночь тем временем заявила о своих правах на лагерь. Палящее солнце и ясное небо сменилось луной и звёздами, щебетание птиц сдалось перед стрёкотом ночных насекомых. Соответственно, и время для дневных проделок плавно перетекло к проделкам ночным. И одна хулиганка, пытавшаяся вскрыть замок столовой, была тому подтверждением.

— Привет, Двачиса Алевская! — А ты чего о тут забыл? Стоп… Как ты меня назвал? — Именем, достойным принцесски!

Она смутилась, но быстро взяла себя в руки.

— За языком следи! — А ты чего тут возишься? — Слепой, что ли? Не наелась. Давай, помогай! — Не вопрос, я тоже не наелся, — я пристроился к замку, и тут до меня дошло: — Так давай подождём, сейчас ассис… сис… —? — Ну эта, — я изобразил, — с ключами придёт. — Что?! — моя коллега по взлому рассвирипела. — Ты чего молчал?!

Она спрыгнула с крыльца столовой.

— А тебе я это ещё припомню! — сказала она, скрываясь в темноте. — Ты мне тоже нравишься, Двачесска! — сказал я ей вслед сладким голосом. Судя по звукам, она таки меня услышала. Хе-хе-хе. — Ты с кем-то говорил? — наконец подошла Сисе… Да что ж такое! Пускай хотя бы будет Блондиночкой. — Да, всё в порядке. Идём?

Из еды нашлись булки и кефир. Я с удовольствием их уплетал, моя же собеседница просто смотрела то на меня, то куда-то вдаль.

— Красота, — сказал я, закончив, — это страшная сила.

Девушка улыбнулась.

— А с возрастом она становится ещё страшнее! — и почему я выпалил эту фразу, глядя на неё таким голодным пылом?

А ведь было, к чему смотреть. Глядя на на неё, понимаешь, что в мире есть красота. Чистая и ни к чему не привязанная.

— А тебе здесь нравится? — внезапно спросила она. — Очень! Здесь милые люди, красивые места, большие си… синие глаза и манящая по… поразительная грация! — она зарделась. — А главное — что бы ты ни сделал, тебя не казнят нехорошей грушей. Так что я бы с большим удовольствием остался бы здесь на подольше, а потом приехал бы ещё! А ты что об этом скажешь?

Иногда следует говорить правду. То есть совсем правду. И по тому, каки на твою правду люди отреагируют, о людях можно многое сказать. А тут моя собеседница будто пропустила последнее мимо ушей.

— Эй, Блондоечка! — надо будет спросить ещё раз, как её зовут. — А, что? Прости, я задумалась. Да. Мне здесь очень нравится, — ага, конечно, задумалась она. — А имя моё ты так и не запомнил! — Каюсь: как тебя вижу — все мелочи вылетают из головы!

Она улыбнулась, погладив одну из своих кос.

— Пошли? — Ага.

Мы попрощались на крыльце столовой. Она пошла к себе в домик, а я… Так-так, кое-кто забыл ключи. Я подозвал её и вернул связку. Теперь другой вопрос — куда идти мне?

Лагерь и его обитатели кажутся совершенно нормальными. В своём антураже, естественно. Я на его фоне кажусь диким, неотёсанным, пришельцем. Но пришелец видит то, что никто не замечает в силу очевидности.

Замеченные ранее эффекты повторяются: иногда местные жители реагируют, словно ничего не происходит, когда я что-то делаю такое, что для них как минимум необычно. Странность состоит даже не в этом, а в том, что так происходит не всегда. И они внезапно начинают действовать очень даже адекватно. Притом настолько адекватно, что уже это напрягает.

Размышления длились не долго — я оказался на площади, на которой грустняшка читала книгу. И ведь до сих пор сидит, читает. А раз так, надо будет попробовать поэкспериментировать над ней.

— Многие из живущих заслуживают смерти, — сказал я менторским голосом, подходя к скамейке с девушкой.

Она удивилась, смутилась и спряталась за книгу. Название “Унесённые ветром” мне ни о чём не говорило.

— Что, и всё? — пожал плечами я. — Я подсяду? — Да.

Повисло неловкое молчание.

— Ты знаешь, ведь все мы обратимся в пыль. И ты, и я, и этот лагерь. А потом всю эту пыль унесёт ветер. Вот прямо как в этой книге, — она опять закрыла ей лицо. — Но глубина этих зелёных глаз, — я мягко отодвинул книгу, — имеет все шансы пережить века.

Господи, что за фигню я несу? Я же сам в это не верю. Она тем временем опять зарделась, но за книжкой прятаться не стала. Видимо, факир был пьян, фокус не удался.

— Так ведь, Лыня? — А? — А? — Я Лена… — Да, прости, у меня плохо с именами. Но скажи мне, Ныля, разве нет в этом определённой романтики? — Я Лена. — Разумеется. Так вот, сейчас мы сидим здесь, в этом прекрасном месте, и смотрим на звёзды. А там, у этих звёзд, Нылка… — Я Лена!