Страница 46 из 157
Женитьба его состоялась по инициативе и настоянию государыни Елизаветы Петровны вскоре по возвращении его из Парижа с Тепловым, под руководством которого он слушал там курс военных и политических наук, учился светскому обращению и вообще перерабатывался из хохлацкого дьячка во французского петиметра. Екатерина Ивановна Нарышкина была скромная, тихая, но невзрачная особа, зато богатейшая наследница. Государыня, желая сблизить Разумовских с родовыми фамилиями и по возможности увеличить их богатство, устроила этот брак, когда Кириллу Григорьевичу не было ещё 22 лет; брак без любви, по расчёту, но брак вполне счастливый по совершенной безответности жены и полной сдержанности и уважения к ней мужа, хотя и любящего иногда пошалить, но никогда не нарушавшего границ приличия.
Впрочем, нарушать эти границы ему не было повода... Екатерина Ивановна если не была красавицей, то была моложе его пятью годами; по образованию своему она вполне соответствовала нахватавшему вершков в Париже хохлацкому петиметру; по своему нравственному свойству была преданной, верной женой, истинной подругой жизни, которая, относясь к мужу снисходительно, не может не удерживать при себе постоянно его душевного чувства. Она дарила ему по ребёнку чуть ли не каждый год, и Кирилл Григорьевич ни в каком случае не мог жаловаться на то, что по неплодородию супруги может исчезнуть с лица земли его вновь испечённый графский род.
Он, впрочем, и не жаловался. Допуская с своей стороны весьма нередко посторонние развлечения, то дешёвого домашнего разврата, то дорогого, утончённого французского сладострастия с наезжавшими из Парижа прелестницами, он душою и сердцем принадлежал семье. Любить женщину как женщину, но не исключительно материально, не только плотски, со стороны одной чувственности, но любить душой, сердцем, воображением — ему не случалось никогда, даже тогда, когда его друзья сожалели о разрыве каких-то его близких отношений, которые, они полагали по внешности, должны его весьма огорчать. С хохлацким хладнокровием он выслушивал известия об измене своей любовницы, хотя до того казалось, что он такой измены не перенесёт. Дело в том, что ни тогда, когда он, ещё юный, венчался со своей невестой по воле государыни, едва сознавая, что делает, ни после, когда шалость и легкомыслие бросали его из стороны в сторону, он не знал и едва ли даже понимал, что такое любить. Пожалуй, слово «любовь» он определил бы понятием о приятном развлечении от супружеских обязанностей. А может быть, он бы сказал: любить женщину — значит иметь от неё дюжину детей... В том и другом ответе светилась бы его мысль о женщине как о самке, с которой действительно и время приятно провести можно, и детей иметь... Мягкость ли его характера, быстрая ли перемена в его судьбе, захватившая всё его внимание внешностью положения, только никакое глубокое чувство не волновало никогда его малороссийского юмора, и он не волновался ничем и ни от чего. Но вдруг он почувствовал, что всё это не то, что он может истинно и глубоко любить...
Императрица Елизавета, после одного из тяжких припадков, случившихся с ней в Москве, по своей религиозности дала себе обет сходить из Москвы пешком в Троице-Сергиеву лавру. Она совершала этот подвиг исподволь. Пройдёт вёрст пять и возвращается назад в карете; на другой день доезжает до того места, где вчера остановилась, и опять идёт, сколько достанет сил. Когда путь её был близок к половине, то двор расположился в Тайницком и Раеве, где был старый загородный дворец.
Разумовский с женой жили в Петровском, превосходном подмосковном нарышкинском имении, полученном Разумовским за жену. По обязанности камергера, разумеется, он должен был нередко бывать в Раеве.
Ещё тогда молоденькая великая княгиня, с светлым взглядом, необыкновенно приятной улыбкой и обдуманно любезной речью, произвела на него впечатление. Его тянуло невольно в Раево, и он бывал там чуть ли не каждый день. Но всё это было ещё не то. Ему было отрадно слушать её, было приятно смотреть. Ему казалось, что и солнце яснее при ней, что и цветы душистее, — но всё не то... Но вот несколько лет назад его пригласил к себе на сепаратный вечер английский посланник баронет Вильямс. Это было во время самой отчаянной дипломатической борьбы англичан и австрийцев за влияние при петербургском дворе. Австрийцы стремились всеми мерами сблизить Россию с Францией, с которой уже заключили союз, для совместного действия против прусского короля Фридриха II. Англичане хотели во что бы то ни стало такого сближения не допустить и для того старались убедить русский двор не принимать французского посланника, пугая, что со стороны этого посланника явятся интриги, клонящиеся к отстранению от наследства великого князя Петра Фёдоровича, по известному его расположению к прусскому королю. Англичане только что заключили союзный договор с Пруссией, а как у них был субсидный договор и с Россией, то они желали соединить общие интересы и сделать Россию для Пруссии, по крайней мере, безопасной.
Естественно, что, указывая главнейшим основанием недопущения французского посланника в Петербург вероятность его интриг против молодого двора, сэр Вильямс должен был стремиться всеми мерами к сближению с великим князем и великой княгиней. В видах этого сближения, зная, что великая княгиня весьма любит умственные занятия, сэр Вильямс давал литературно-музыкальный вечер для самого интимного кружка, среди которого красовалось и имя великой княгини.
Разумовский, проводя время своё большею частью при дворе в Петербурге и Москве и считая одной из самых неприятнейших и сквернейших обязанностей своих по гетманству необходимость ездить в Малороссию, вероятно, видел до того великую княгиню и проводил с нею время у государыни, у неё самой, у разных высших лиц, по меньше мере, сто раз. Не раз он имел счастие даже принимать её у себя и мало-помалу весь отдавался тому влиянию, которое, как умная женщина, она умела распространять на всех в чём-либо нужных ей людей.
Но ни с его стороны, ни с её не было сделано ни одного шага для более короткого сближения. Она, как женщина, разумеется, понимала впечатление, ею производимое, но молчала, может быть, потому, что со своей стороны вовсе не увлекалась Разумовским. Он молчал уже и потому, что слишком идеализировал чувство, к которому признавал себя до того неспособным, поэтому сомневался, робел, терялся в её присутствии. Понятовского давно не было. Сплетня, которая любила касаться всех, особенно в период тогдашнего общественного легкомыслия, успела смолкнуть. Впрочем, она, эта сплетня, впоследствии не производила на Разумовского никакого впечатления. Он знал, что кто чем выше, тем сплетня касается того чаще. Великая княгиня с вечера Вильямса, на котором она сумела высказать и своё знание, и свою начитанность, и свой ум, казалась ему идеалом, перед которым всё должно было склоняться; он и склонился перед ней, и боготворил в ней свой идеал.
Но вот в один из припадков болезни государыни, когда весьма боялись, что он окончится катастрофой, Екатерина подошла к нему и сказала:
— Граф Кирилл Григорьевич, государыня тётушка опасно больна. Я опасаюсь, в случае несчастия, за мою жизнь, за жизнь моего сына! Могу ли я на вас рассчитывать?
— Государыня, — отвечал Разумовский, полный восторга от оказываемой ему, видимо, предпочитательно перед всеми доверенности. — Моя жизнь — это самая ничтожная и едва ли к чему-нибудь пригодная жертва, которую я могу принести на защиту вашу; но моё состояние и мой Измайловский полк... — Разумовский числился подполковником Измайловского полка и распоряжался его хозяйством, так как полковником всех трёх полков гвардии считалась сама государыня. — Мой полк и моё состояние будут во всякую минуту готовы, чтобы защищать вас до последней капли крови.
Екатерина бросила благодарный взгляд и подала ему руку.
— Я не забуду этого, граф, поверьте, рассчитывайте и на меня!
Когда императрица Елизавета выздоровела, и не потребовалось ничего. Но вот прошло несколько лет, и государыня умерла. Её наследник, великий князь, теперь император, не только не отстранил опасность от своей жены и сына, но явно угрожал им. Екатерине понадобилась та преданность, о которой заявлял когда-то Разумовский. И в этой преданности она не обманулась. Разумовский привёз ей миллион, дал ей Теплова и отвечал за Измайловский полк. Она приехала в этот полк и встретила первую опору, которая дала основание всему дальнейшему.