Страница 9 из 165
Брат обнимал мать и горько, навзрыд плакал, я стоял в углу, тоже в слезах.
Дверь отворилась, вошёл отец.
Мать, как лежала на подушке, как выла и плакала она перед братом, с выбившимися из-под платка волосами и распущенным воротом сарафана, так и упала с лежанки на пол, в ноги отцу.
Я замер от испуга.
— Батюшка! Отец родной! Дорогой мой! Милый! сними с меня голову! Проткни грудь насквозь! Коли виновата я, вели казнить меня! Но не бери от меня Андрюшеньку, не отнимай у меня моей радости! Он дороже мне жизни, дороже головы моей!
Отец молчаливо, с грустью поднял мать, посадил на братнину постель, обнял и стал уговаривать:
— Полно, княгиня моя, дорогая моя! Разве я не делал всё, что можно, чтобы избавить… Но когда такой гнев Божий нашёл…
— Так, батюшка, так! Но Андрюшу, Андрюшу! Он молод, совсем дитя! Смотри, ведь ты отдаёшь его на заклание. Нет, нет! Не могу! Уж лучше Васю, он постарше!
— Василья? Он старший, он наш первенец! От него скорее увидим утешение. Впрочем, не сказано которого… требуют одного… которого хочешь… пожалуй, Василья…
— Нет, нет! Я сама кормила его, помнишь, как родился-то он, Вася, милый Вася! Нет, нет! Но Андрюша, Андрюша! За что я вживе похороню его?.. — И начинался опять вой, опять плач, опять горькие причитания.
Когда наконец подвели его под последнее благословение, когда он пал ниц в земном поклоне, мать начала заклинать его.
— «На земле, на воде, на море-океане, не потонешь не сгоришь…»
Отец не плакал, не стонал, не жаловался. Он благословил молча. И только когда последний раз пришлось прижать брата к своей груди, он сказал глухо:
— Не забывай отца, Андрей! — Потом обратился ко мне и таково сурово прибавил: — А ты, Василий, помни, что он жертва за нас! Будьте же, дети, настоящими Зацепиными, чтобы жертва не пропала!
Пожертвовав сыном, отец думал, что затем он может быть покоен. Не тут-то было. Отец не знал царя Петра. Не прошло года, потребовали на службу не только меня, но и самого отца.
Шла война со шведами; отразилась она страшным нарвским погромом. Царь сказал:
— Себя жалеть нечего, надобно землю Русскую спасать, идём все!
— Не хочу! — сказал отец. Не поехал и меня не отпустил. — Что я, кабальный, что ли? В договоре сказано: ни меня, ни моих маетностей не касаться!
Ослушание указов Петра было тогда дело страшное. Чтобы отстаиваться, пришлось выносить ряд унижений, выполнять несчётное количество поклонов, заискиваний, а главное, нужно было платить, и много платить.
— Что же делать? — говорил отец. — Будем платить, будем кланяться и унижаться! Ведь платили же предки наши татарским ханам, заискивали в жёнах их, мирзах и любовницах. Как быть? Война всегда война; иго всегда иго!
И отец не жалел ничего, платил и жил в своём Зацепине.
Но пришло время, что после нескольких повторительных указов Петра никакие поклоны и заискивания не стали помогать, никакой платёж не выручал. От наших денег стали отворачиваться, как от зачумлённых. Требовали явиться непременно. Велено было представить нас живыми или мёртвыми. Нужно было ехать; мы с отцом и пропали без вести.
Скитались мы с места на место, не зная, где приклонить голову, что-то больше трёх лет. В Зацепине оставалась только моя мать-княгиня да сестры-княжны. Но и им покоя не было. Чуть не кажинный месяц являлся пристав и требовал княгиню.
— А князя нет?
— Нет, батюшка, отъехал!
— Куда?
— А кто его знает, батюшка! У меня ему не спрашиваться стать. На то он муж. Взял большака да и поехал. А куда, Бог его ведает! Может, по вотчинам, а может, и душу свою спасать, — на богомолье заехал куда. Ведь тоже стар человек, и о душе подумать нужно!
— Не бери греха на душу, княгиня, верно, отписывает он тебе! Царь велел его беспременно представить.
— Ни-ни! Ничего не пишет батюшка! Уж и сама-то я с ума схожу, не напали ли лихие люди! Чего доброго? Пожалуй, сгубил свою голову.
Допытывались и у сестры. Ну да та, в самом деле, ничего не знала, так и допытаться ничего нельзя было.
— Так не знаешь, княгиня? Ну, смотри, к тому месяцу я приеду, непременно узнай! А то мне тебя в город везти придётся!
И пристав уезжал с хорошим подарком.
А мы с отцом чего не перенесли, чего не испытали! Но отец говорил:
— Что ж? Несём мы иго за род свой, за имя наше, князей Зацепиных, чтобы не быть им служилыми князьями, не быть в неволе, словно кабальные. Пусть сгинем мы, но сгинем честно, вольными князьями, которые никому, кроме Бога, не служат, никому не кланяются и воли своей княжеской никому не отдают!
Подле Зацепина оставаться было опасно, и мы продвигались всё дальше и дальше, где на лошадях, где пешком, где переряженными. Были разосланы везде указы схватить нас и представить в Москву. И мы должны были опасаться каждого, с кем только встречались, с кем успевали переломить кусок хлеба.
Раза два за нами гнались сыщики, и мы спаслись только находчивостью и спокойствием отца. Раз спаслись тем, что соскочили в угольную яму, и сыщики пронеслись мимо. А другой раз успели перерядиться в разносчиков и подладились к сыщикам, угощая их водкой и обещая указать верное место, где нетчики прячутся.
Наконец далее и прятаться нельзя было. Дан был срок явиться нетчикам, а кто не явится, велено было приговаривать к лишению чести и живота, отбирать имение и половину из него отдавать доносчикам и указчикам. Велено было доносить не только на тех, кого знаешь, но и на тех, кого не знаешь, но кого можешь подозревать, что он из нетчиков. Тогда нам нельзя было купить хлеба на базаре из опасения попасть на доносчика и указчика, который из желания разбогатеть на чужой счёт мог указать на нас по одному подозрению. Нельзя было войти в церковь Божию, даже на дневной свет взглянуть. Мало ли кто подозревать мог! Мы, как тати какие, должны были бояться собственной своей тени.
Отец переносил всё и молчал, а за ним, разумеется, и мне говорить не приходилось.
— Говорят, землю православную отстаивать нужно от свейского короля, постоять за веру православную, оберегать церкви Божии, города и сёла защищать! — рассуждал отец. — Кто бы не захотел постоять за родную землю? Кто бы с радостью за неё головы не положил? Будто первый раз нам землю свою отстаивать! От татар, ляхов, немцев и от того же свейского короля, от всех отстаивали, ну и теперь готовы! Собирай же рать по обычаю. Я своих зацепинцев всех до одного приведу и сам впереди всех пойду. Договор выполню свято. Ведь князь Григорий Данилыч, удалая голова, предок наш, Данилы Васильевича сын, водил же по договору зацепинскую рать под Казань, хоть и не сидел уже на родном столе, там и голову свою сложил, ну и я не прочь! Но нет! Им не рать нужна, им нужно кабалу утвердить. Видишь, рать прежняя не хороша, не годится. Ополченье им не нужно. Они его не хотят, не требуют. Это старый порядок. А им нужно по-новому. Нужно рекрутчину собрать, в кабальные записать. Ну и записывай кого хочешь, только не князей Зацепиных!
Разумеется, я молчал, так как общего ополчения и народной рати в самом деле не собиралось, а велено было только от волостей, от городов да от общин рекрутов поставлять, подводы готовить и деньги собирать.
Была зима. Мы расположились в каком-то овине на задворках бедной деревушки, по дороге к Смоленску. Одеты мы были в серые зипуны, бараньи полушубки и деревенские лапти. Ночью отец больно прозяб. Мы собрали разного хламу и зажгли. Отец подошёл к костру и погрелся. На другой день в сумерки я запасся дровами. Ночью опять зажгли костёр. Было холодно. Отец достал серебряную фляжку, золотую чарку, налил романеи и выпил.