Страница 51 из 171
— Деньги? — воскликнула Екатерина Алексеевна. — Что значат деньги? Когда вы будете императором, недостатка в деньгах у вас не будет. Кроме денег, у вас будет армия, с помощью которой вы в состоянии стереть с лица земли всякого врага, обращающего свои жадные взоры на ваше герцогство.
Великий князь внимательно посмотрел на жену, между тем как она медленно положила в рот старательно приготовленную устрицу с истинным чувством восхищения перед превосходным продуктом голштинского берега.
— Всё равно! Пусть говорят, что хотят, вы всё же — очень умная женщина! — произнёс Пётр Фёдорович. — Подчас я сержусь на это, но, правда, вы видите лучше и дальше меня, и, если бы я был уверен, что вы честно высказываете свои мысли...
— Я только могу повторить вопрос, — с упрёком ответила Екатерина Алексеевна, окидывая великого князя взором, полным очарования. — Кто я здесь, как не ваша жена?
— Да, да, — воскликнул Пётр Фёдорович, — и если бы вас не боялись, для чего же поставили бы мне в обязанность ничего не говорить дамам, то есть, другими словами, вам?
— О чём не говорить? — спросила Екатерина Алексеевна с выражением горячего любопытства и тяжело дыша, словно ей не хватало воздуха. Она как бы случайно расстегнула ворот рубашки.
— Но именно потому, что там не хотят, я сделаю так, — продолжал великий князь. — Итак, слушайте! Датский король прислал сюда посланника с предложением продать ему герцогство!
— Ах! — воскликнула Екатерина Алексеевна с выражением самого естественного удивления и .недовольства. — Это верх наглости, это — самое возмутительное, дерзкое оскорбление, которое только можно было нанести вам как герцогу Голштинии и русскому великому князю!
— Это ваше убеждение?
— Может ли герцогиня голштинская иметь какое-либо иное убеждение?
Великий князь слегка покраснел и, кладя обратно на блюдо поднесённую уже было ко рту устрицу, сказал:
— Мне предлагают большие выгоды, если я соглашусь на этот обмен. Вы знаете, что у нас никогда не бывает денег, что императрица держит нас впроголодь и остаётся глуха ко всем нашим просьбам!
— Я уже сказала вам своё мнение и не изменю его, — ответила Екатерина, гордо и величаво поднимая голову. — Деньги — не причина, на которой могли бы основываться решения государей.
Вместе с тем она откинула воротничок, облегавший её шею, так что её чудные плечи выступили из волн белого батиста.
— Кроме того, — произнёс Пётр Фёдорович, — мне говорили также, что обмен Голштинии на графство Ольденбург представляет большие выгоды для русской политики, так как Россия вступит тогда в союз с датским королём, который будет важным союзником против Швеции. Мне говорят, что я, как герцог Голштинии, должен принести жертву себе же, как русскому великому князю, вследствие чего императрица будет очень благодарна мне и докажет свою благодарность на деле.
— Союз с королём Дании? — с пылающим взором воскликнула Екатерина Алексеевна. — Против кого же нужен России этот союз? Против Швеции? Ничего подобного!.. Только против прусского короля, падение которого предрешено по совету императрицы и который был бы самым естественным и лучшим союзником России.
Пётр Фёдорович широко раскрыл глаза, оттолкнул от себя блюдо с устрицами, на котором, правда, их оставалось очень немного, и произнёс:
— Против короля Пруссии, моего учителя, образца всех государей? Боже мой, вы правы!.. Да, да, — после короткого раздумья продолжал он, — вы правы. Всё направлено к тому, чтобы его величество короля окружить со всех сторон врагами. Правда, это всё равно: всех своих врагов он победит и покорит, но я-то не должен помогать им, вооружать против него ещё одного нового врага, доставлять ему новую заботу и горе, ему, кого я чту больше всех на свете! Король стал бы ненавидеть меня, презирать, а я за это должен отдать мою милую Голштинию, мою родную страну, моему самому ненавистному врагу, хитрому, надменному датскому королю!
В искреннем негодовании великий князь сжал кулаки, и его глаза гневно сверкнули.
— Всё именно так и получится, — подтвердила Екатерина Алексеевна. — Прусский король, а с ним, я полагаю, и весь свет только и пожмут плечами, удивляясь слабости русского великого князя, который, поощряя ненависть любимцев императрицы, не только готов отдать белые берега и зелёные пастбища своей родной страны, но и нанести непоправимый вред России, так как повсюду в Европе никто, кроме разве петербургского кабинета, не станет отрицать, как важно для России, если её будущий государь будет одновременно и владыкой Кильской гавани.
— Да, это правда! — воскликнул Пётр Фёдорович. — Я не подумал об этом, а между тем ведь это бросается в глаза. Не понимаю, как я мог упустить это из виду!.. Совершенно верно: Киль с его гаванью — это очень важный вопрос. Об этом мне не говорили.
— И если заключить ту недостойную сделку, к которой вас хотят принудить, — продолжала Екатерина Алексеевна, — вы уже не будете получать эти прекрасные устрицы как свою собственность. Они будут принадлежать датскому королю. Последний будет, конечно, время от времени посылать их вам в гостинец, но я уверена, что даже эти бессловесные моллюски будут стыдиться прикасаться к губам своего бывшего герцога, продавшего родную страну своим врагам за презренный металл. Поэтому сегодня мы можем спокойно наслаждаться их изысканным вкусом, тогда как впоследствии один вид их будет вызывать в нас тоску и раскаяние.
Она нагнулась над блюдом, чтобы взять с него устрицу, и высоко поддёрнула рукава пеньюара, словно они стесняли её движения, обнажив при этом белые, полные руки. Затем она взяла раковину и медленно стала втягивать содержимое, держа раковину на вытянутых руках.
— Вы правы, тысячу раз правы! — воскликнул Пётр Фёдорович. — О, я теперь прекрасно понимаю, почему с меня требовали ничего не говорить вам об этом. Боялись вашей проницательности. Меня думали обойти как угодно. Но теперь там должны будут убедиться, что глубоко ошиблись. Если я иногда сержусь, что у меня жена умнее меня, то я, по крайней мере, вознаграждён тем, что мы вместе будем бороться против всех интриг, не так ли? — продолжал он с детской просьбой в голосе. — Вы будете советовать мне, а я ничего не стану скрывать от вас, буду рассказывать вам всё, даже чего я не должен передавать вам.
— Мне вовсе не нужно давать вам советы, я просто буду только обращать ваше внимание на то, куда вас хотят завлечь ваши враги и что они коварно скрывают от вас. Ведь женщины проницательнее мужчин в интригах, а если вы будете верить мне и доверять...
— Да, да, — воскликнул великий князь, — я верю и доверяю вам, потому что, если бы вы враждебно относились ко мне, как это мне говорят сплошь и рядом, вы не посоветовали бы мне так, как сейчас, не ненавидели бы датского короля так же, как я ненавижу его. Вы — превосходная жена, умная, дальновидная, и при этом такая красавица, — добавил он, целуя ей руку.
— Красавица? — спросила Екатерина Алексеевна, вырывая у него руку и откидываясь на подушки. — Я не надеялась, что вы можете заметить что-либо подобное.
— Почему же нет? — спросил великий князь, подходя ближе и снова пытаясь схватить её руку, которую она кокетливо вырвала у него.
— Почему нет? — переспросила Екатерина Алексеевна, кидая на него обворожительный взор из-под полуопущенных ресниц. — Потому что я боялась, что мои глаза не горят таким же огнём, как у Ядвиги Бирон, что мои плечи не так красивы и изящны, как её, что мои руки не напоминают белизны слоновой кости, как её...
— О, нет, нет! — воскликнул великий князь, которому удалось наконец схватить руку супруги. — Молчите, я был глуп и слеп: у меня самая умная и красивая жена, я ни на кого не буду больше смотреть и не стану следовать ни чьим советам, а моя умная и очаровательная герцогиня поможет мне отстоять нашу страну от жадных врагов и от интриганов друзей.
Он покрыл жаркими поцелуями руки Екатерины, привлёк её к себе и страстно прижал к груди.