Страница 82 из 84
С поднятой головой слушал этот перечень Гагарин. Жизнь, проведённая в лени, в распутстве, в обжорстве, пьянстве и стяжании, посвящённая всем грехам, не вытравила в этой душе наследственной искры доблести старых викингов, разбойников по крови, но отважных, гордых, честолюбивых людей... Недаром из Скандинавии явился на Русь предок рода Гагариных.
Читает секретарь обвинения.
Тут собрано всё, содеянное и несодеянное, что таилось в замысле на дне души или нагло проявлялось при свете дня на глазах рабской, приниженной толпы прислужников, челяди, целого народа, ещё слишком задавленного и тёмного после веков татарщины, после кровавой поры собственных тиранов: Ивана IV и иных...
«И доказано есть, — читает монотонно секретарь, — что оный сибирский бывший губернатор, князь Матвей Петрович Гагарин, угнетал крестьян податями в свою пользу, обременяя и раззоряя людей непомерно!»
Умный Пётр это тяжкое обвинение приказал поставить прежде всех...
Потом идут остальные.
«И питал намерение поднять бунт в Сибири, отложиться от государства Российского, для чего даже объявил себя Сибирским царём; притеснял купцов, торг ведущих с Китаем, накладывал излишние пошлины: наилучшие товары от них силою и беззаконием отбирал».
Словно какой-то красный огонёк сверкнул в глаза Гагарину... Он припомнил огромный рубин, первое сокровище, захваченное в Сибири, с таинственными знаками на нём... Но ведь этот рубин перешёл теперь в иные руки... Он уже у Екатерины, как узнал недавно князь...
И, словно в ответ на эти мысли, звучит новый пункт обвинения, оглашаемого секретарём.
«Пытался подкупать не только министров и сенаторов, но и лиц, близких к самой особе его императорского величества. На жалобы сибиряков по поводу тяжёлых податей и поборов, вызванных не столько войною, сколько корыстолюбием самого губернатора, неизменно отвечал: «Не я повинен! Творю волю царскую. Будь я хозяином здесь — Сибирь зажила бы припеваючи!..» Потакал и подстрекал недовольство в среде раскольников, сеял слухи, что их силою будут перекрещивать, мучить и живыми сожигать в случае сопротивления, чтобы больше сеять смуту в краю и тем подготовлять восстание. Не носил парика, как по регламенту установлено, одевался по-русски, в боярские одежды, чтобы угодить черни, соблюдал строго посты и обряды, похвалял старинные книги и обычаи, чтобы подкупить народ. Позволял сибирякам для того же совращения и ради корысти своей нанимать за себя рекрутов из простых, чёрных людей и брал за то большие выкупы. Вошёл в заговор и с митрополитом Сибири, Филофеем Лещинским, а ныне — схимником-старцем Феодором и когда тому было приказано уйти в изгнание в Киевскую лавру, губернатор, князь Гагарин удержал его в Тюмени, где будто бы тот трудится, обращая в христианство язычников остяков и иных. Закрыл все пути из Сибири в Россию, за исключением Верхотурья, где его друг, воевода-комендант, Траханиотов мужчин и женщин проезжающих подвергал подробному, позорному весьма, обыску, разведывая, нет ли при людях писем и вестей о том, что творится в Сибири».
Кривая улыбка исказила на миг застывшее, словно окаменелое лицо князя.
Эта застава, единственная для Сибири, эти обыски введены были самим Петром за много лет до управления Гагарина... Но теперь это ставят в вину ему, ничего и никого не стесняясь, разыгрывая совсем неряшливо комедию суда. Да, что и думать! Разве полгода назад сам Гагарин не принимал участия в подобном же, трагикомическом, ещё более ужасном зрелище?..
И по-прежнему, с лицом, напоминающим восковую маску, слушает преступник, виноватый не более, чем все те, кто сейчас сидит за судейским столом, избегая встретиться взорами со своим вчерашним товарищем, другом-благодетелем, а нынче — подсудимым, казнокрадом и бунтовщиком...
«Непокорных ему ссылал без суда в дальние места губернатор Сибирский, князь Гагарин, а многих и след простыл ныне, — читает вязким, скрипучим голосом обер-секретарь Сената. — Без нужды увеличил милицию, собрал второй драгунский полк, когда и одного было достаточно для того краю. Увеличил пехоту, артиллерию, поручил начальство над таковыми пленным шведским офицерам, раздав им многие суммы, десятки тысяч рублей. Лил пушки на сибирских заводах и строил ружья. Чтобы добыть излишние снаряды, обманул его царское величество, уверя, что потребен поход в Бухару за золотом, и тем путём добыл много снарядов; а также на десять тысяч человек амуницию и оружие, всё полное снаряжение. Допускал в обиходе своём непомерную и преступную роскошь, какой и при царском дворе не слыхано, уставляя столы золотыми и серебряными приборами, куя лошадей также золотыми и серебряными подковами слабо, чтобы те отлетали, переходя в руки черни и тем обольщая её...»
Много ещё читает обер-секретарь. И в конце — короткий приговор: «А за все сии вины ему присуждена... смерть через повешение»...
Но и при этом слове не дрогнул Гагарин.
Низкий, истовый поклон отдал Петру, судьям своим и вышел под конвоем четырёх преображенцев...
В тот же день, вечером, 16 июля явился Пётр без спутников, один к заключённому.
— Слушай, Матвей! — опустясь на табурет перед стоящим князем, заговорил он. — Всё кончено. Вина твоя доказана. Ты приговорён. Но не хочу так предать тебя смерти, пока не услышу твоего признания. Чтобы потом твоя душа не пострадала за ложь крайнюю и перед кончиною самой... И сам покойнее быть хочу. Понимаю, что многое и не так, как решили судьи о твоей виновности... Но главное-то справедливо! Ты помышлял о сепаратном владении в Сибири, о царстве Кучумовом под твоим жезлом. Сознайся! И слово моё тебе порукой — всё прощено тебе будет! — неожиданно прозвучало обещание, от которого кровь кинулась в бледное, пожелтелое лицо осуждённому.
— Да, да! Что глядишь так испуганно... словно безумный?.. Или не понял... или не веришь словам моим?.. Открой всё по совести... Как думал... что замышлял?.. Кто были помощники и пособники тебе здесь, при мне, и там, у тебя, в Сибири?.. Всё без утайки изложи мне одному здесь... Я давно чую, что есть заговор на меня... Силы слабеют, так надеются многие захватить власть мою... Открой их... и будешь спасён! Главная твоя вина забудется... А прочие?.. Хоть и доказаны они, да я же сам знаю: все кругом виновны в твоих грехах... Всех же надо казнить или тебя простить следует. Слышишь, что я сказал? Так главное мне открой! И всё будет забыто. Волю тебе верну... Сына верну... дочь возвращу, добро, имения, богатства все твои получишь обратно... Слышишь!.. Надо всеми врагами своими посмеёшься, как они теперь издеваются над тобою... Слышишь?.. Говори же... Всё открой...
Горят глаза у Петра, он — бледнее узника теперь, подёргивается сильно, порывисто лицо, голова клонится к плечу в обычном тике... Даже тонкая полоска беловатой пены появилась и быстро сохнет в уголках губ у Петра.
Молчит Гагарин. Сначала рванулась было истерзанная душа его, надежда сверкнула в очах радужными крыльями и взмыла на этих крыльях мысль Гагарина, вырвалась на простор, на свет, на волю из мрачной тюрьмы, где пол обрызган его кровью, стекавшей по плечам, исхлёстанным плетьми...
Но сразу потускнел загоревшийся надеждою взор, застыло лицо, ожившее на мгновение.
Бледный призрак истощённого, чахоточного юноши скользнул лёгким светлым облачком во мраке полуосвещённого каземата. И тому, родному сыну, обещано было полное помилование за чистосердечное признание и раскаяние. Сын принёс это раскаяние, признался даже в своих самых затаённых мыслях, против воли, быть может, назревших в глубине души под влиянием сурового обращения отца... И за эти именно помыслы, не приведённые даже в дело, не получившие осуществления, погиб Алексей...
Что же может ждать теперь он, Гагарин, если даже откроет свою душу перед инквизитором, который не только казнит по произволу, но желает ещё успокоить собственную совесть сознанием своей полной правоты, убеждением в виновности казнимого...
Сразу поняв всё это, опять замкнулся в себе Гагарин.
И только надменно, с застывшим лицом, как жгучую обиду, бросил один ответ: