Страница 13 из 84
— Ладно. Далей: «Купец вологодской Ванька Савватеев с чотыре воза и один прикащик да двое возчиков при ём». Ты, што ли ча?
— Мы, мы и будем... А приказчики и челядь — при возах... Погляди, коли желаешь... Всё, как прописано...
И рыжебородый юркий купец стал учащённо отвешивать поклоны объездчику. А сам, сунув руку за пазуху, достал оттуда, очевидно, заранее приготовленный свёрточек с рублёвиками и положил его на стол перед Многогрешным.
— Энто што же? За што же? Кажись, пока не за што? — спросил последний, в то же самое время загребая и пряча свёрток в карман.
— А так, значит, как оно водится... Для-ради знакомства. Прими, не потребуй. Выезжать совсем станем — ошшо поклонимся. Лих бы не сильно нам возы растрясали. Увязать апосля — кака работа, сам ведаешь.
— Ладно. Федька, подь, скажи, не очень бо тамо наши... Пусть поглядят товарищи, што надыть. А зря — не ломать тюков. Што получче, чай, при себе купцы-господа берегут. Найдём, коли пошарим.
Пока один из казаков пошёл исполнять приказание начальника, Многогрешный продолжал читать подорожные пропускные столбцы: «Петька Худеков с двома возами, да двое приказчиков, да двое возчиков из Пекингу, из китайсково городу».
— Энто хто же будет? На полатях, тамо, што ли, сидит, к нам сюды не жалует? Ась?
И стрелец кивнул на полати, где темнели две-три фигуры, очевидно не решавшиеся слезть и предстать пред очами объездчиков.
— Не. На полатях — подьячий какой-то... И с двомя полонёнными из Апонии, слышь, из самой... А наш Петра Матвеич спит ошшо в светёлке... Туда ево с вечера хозяюшка моя свела... Больно хмелен был старик. Вот на покой и ушёл, — отозвался Савелыч.
— Ничево. И до светёлки твоей дойдём-доберёмся. Всё в свой черёд. Видно, гусь закормленный, коли при одном при ём, при двух возах четыре души приписано.
Издалека едут... Из самово Китая, слышь, города... Поглядим, пощупаем! Вы вон двое только туды сбираетесь. А он уже оттеда... Вот ево нам и надоть... Поезжайте со двора. Вас отпустят... С Богом...
Пока обрадованные оба купца, отдав поклон, стали натягивать на себя верхнюю одежду и подпоясываться, Многогрешный крикнул людям, сидевшим на полатях:
— Гей, вы тамо!.. Ползи суды, к свету... Што за люди? За какими делами и куды путь держите?.. Каки ваши будут письма, прописки да огписи?
Повинуясь отклику, с полатей слез и приблизился к столу человек лет тридцати пяти на вид, худощавый, светловолосый, с курносым носом и тёмными, бегающими глазами, которые особенно пытливо, почти враждебно вглядывались в каждого, с кем встречался их хозяин. Одет он был чисто, но довольно бедно, так, как одевались в то время приказные попроще.
За ним слезли и стали поодаль ещё два человечка, маленького роста, одетые наполовину по-крестьянски, в лаптях, в простых рубахах и портах, но в потёртых кафтанах с камзолами, которые были им очень велики. Косые, узенькие глазки, смуглые, обветренные лица, чёрные, жёсткие волосы, словно из тонкой проволоки, — всё говорило о монгольском происхождении человечков. Но в то же время они не походили на тунгусов, калмыков или китайцев, которых хорошо знали в Сибири.
— Что за люди?! Откуда? Ты сам хто? Слышь, давай ответ! — прикрикнул Многогрешный на приказного, стоящего впереди.
Тот так и упал на колени, добивая земной поклон.
— Твой раб, государь милостивый! Холоп твой, Ивашка Нестеров, челом тебе бьёт. Вот тута все наши прописки и сказни! — подавая казаку два тёмных свёртка желтоватой бумаги, продолжал он. — А эти двое апонские люди из града Эдо. Больше их было. Всех одиннадцать человек на бусе[1] на ихнем бурею прибило к нашим берегам. Семеро померло с нужды да с хвори, покуль наши их нашли. Четверо осталось... Отписано было про них государю-батюшке. И приказ пришёл: везти их в Питербух-город без мешканья.
— Где же всё время пребывали энти апонцы? Почему не четверо их. Куды теперя едешь с ними? Ась?
— Поизволь поглядеть в столпчик: тамо прописано.
К Верхотурскому воеводе мы из Якутского посыланы. А оттель — куды Бог пошлёт, коли не к самому царю-батюшке... А раней придётся нового нашего воеводу и губернатора всей Сибири повидать, князя Матвей Петровича света Гагаринова.
— Нетто едет новый воевода? — всполошившись, спросил казак.
— Едет, слух слывёт, к Верхотурью подъезжат уже... А двоих апонцев из четверых потому везу, что достальных двое изменник Данилко Анциферов увозом увёл в те поры, как смерти предал отамана Отласова и сам с товарищи мятежом замутился.
— Данилко Анфицеров? Атласова атамана убил? Чево байки плетёшь. Гляди, кабыть тобе языка я к пяткам за то не вытянул.
— Язык мой, воля твоя. А я правду баю... Было дело воровское. Той Данилко со товарищи заводили круги... И знамёна выносили. И спор у них пошёл тута так, што каршами да бердышами били один другого под знамёнами. И назвали Данилку отаманом... И ушли из Нижнего якутского острогу. Только теперя уже тот вор, изменник окоянный, Данилко, пойман и с товарищи. Казна осударская у их отымана... Вот, лих, не доспели разыскать: куды он подевал полонённых двоих апонцев. Розыщут их — за нами следом к царю пошлют, слышь... А над мятежными — суд учинён. Не долго им ещё ходить по белу свету...
— Ну и вести!.. Тута, в тайге живучи, и не спознаешь ничево, пока людей не стретишь... — задумчиво проговорил Многогрешный. — Поймали товарища! А давно ль мы с ним на неверных, на воровских князьков, на тубинцев да иных разбойников хаживали. Ин, добро. Кому повисеть суждено, тот не утонет, не мимо сказано... Вы што же? — обратился он к двум японцам, стоявшим в выжидательной, но бесстрастной позе. — И впрямь по-нашему малость разумеете, по-русскому? Как вас звать? Хто таки будете? Говори.
— Моя — Такаки-сан! — приседая, отозвался первый японец. — Акацуто-сан, — указывая на товарища, прибавил он.
— «Сам», «сам». Ишь, каки ободранцы-бояре... Всё «сам»... Я сам с усам, гляди, нос не порос! А хто же там у вас самый главный в Эдо, в городке? Набольший, господин? Разумеете по-нашему, по-русски?
— Русья знай... знай! — оскаливая белые, мелкие, островатые, как у рыбы, зубы, — залепетал японец. — Иэдо — тако... тако...
И он развёл широко руками, желая показать обширность города.
— Иэдо — а! Кароси се... Ц-ц-ц-ц!.. Оцина кароси... Тамо зиви Даиро-сан... Киото зиви Тайкун-сан...
— Син-му-тепо-сан — дайро... Садаи-сан... Биво-но Садаи-сан. Киото — Яма!
И для большей ясности японец мимикой изобразил кого-то, сидящего важно, с повелительным видом, как будто на троне.
— Киота, значит, ваш государь зовётся. Разумею. Ну, мы с вами апосля ошшо покалякаем. Чай, не спешишь, как вон господа купцы. А мы ранее их пощупаем. Разыщи-ка мне, товарищ, энтого... Худекова, што в светёлке где-то! — обратился Многогрешный к одному из казаков, который возвратился со двора, от возов.
— А покеда, хозяин, вина ошшо давай да борошна каково ни на есть. Вчерась с устатку и поисть-то досыти не привелося.
Савелыч поспешил исполнить приказ казака. Остальные появились со двора, осмотрев наскоро возы, и тоже уселись за стол.
Когда через четверть часа старик купец, спавший в светёлке, ещё полуочумелый от пьянства и снадобья, данного ему ночью Савелычем, появился внизу, там шёл уже пир горой.
— А, вот он, купец почтенный, Петра Матвеич, свет, Худеков по прозванию... И толсты же Худековы живут по вашей стороне! — встретил вошедшего шуткою Многогрешный. — Чарочку с нами для похуданья...
Подвыпившие казаки все рассмеялись.
Непроспавшемуся старику было не до шуток. Поглядев угрюмо на зубоскалов, он проворчал:
— Черти бы с вами пили, оголтелая вольница. Для ча сбудили меня? Я же не приказывал. Федька, племянник, где? Слышь, хозяин? Што за порядки у тебя? Всяка голытьба проезжающим покою не даёт... Пошто так?! А?..
— Не посетуй, господин купец, — с поклоном отозвался Савелыч. — Объездчики. Службу свою правят. Листы досматривают. Што с ними поделаешь?
1
Большой бот.