Страница 42 из 99
— Что-то будет из тебя, дитя моё? — сказал князь Василий Васильевич, прерывая иеромонаха. — Да исполнится над тобой благословение отца Савватия: расти во всём похожей на свою мать! Издалека вернула она тебя, Тавифа; да никогда не раскается она!..
— Дедушка! Что вы говорите! — закричала Марфочка, стремительно подбегая к постели.
— Оставь, Марфа, — сказал князь Михаил, — дедушка должен был сказать это, я помню... я узнал...
И, упав на кресло, князь Михаил Алексеевич зарыдал так же, как двадцать пять лет тому назад Миша рыдал в Туле.
Бред князя Василия Васильевича всё усиливался; скоро он перестал узнавать окружающих. Вечер прошёл в страшной тревоге; красногорский врач продолжал настаивать на кровопускании. Ведмецкий, выведенный из терпения, объявил ему, что он такого упартэго[51] монаха никогда не видзял и что пустить крэвь князю и забить[52] его — одно и то же. Он принёс из своей походной аптеки какую-то склянку и дал князю принять из неё двенадцать капель в красном вине. Больной минут через десять после приёма перестал метаться, начал засыпать и проспал до рассвета.
— Мне получше, Марфа, голова посвежее, — сказал он, проснувшись, — а ты так и не ложилась?
— Нет, дедушка, мы все спали сидя. Только отца Савватия уговорили прилечь; вон он спит ещё... поспите и вы немножко. Ещё очень рано: сейчас пять часов пробило.
— Я слышал... и, не знаю отчего, мне представилось, что я в последний раз слышу бой этих часов, мне, однако, гораздо лучше, только бок что-то побаливает... А где муж твой?
— Наверху, с Еленкой, — отвечала Марфочка, боясь сказать деду, что князь Михаил накануне заболел довольно серьёзно и всю ночь был в бреду, — он только что заснул; и вы поспите, дедушка; пан Ведмецкий сказал, что если вы поспите часов двенадцать сряду, то вам не нужно никакого лекарства.
Князь Василий Васильевич закрыл глаза и пролежал, не открывая их, около получаса.
— Нет, не спится, Марфа, — сказал он, — бок очень болит, так и стреляет, уж не воспаление ли опять?
Ведмецкий, на которого после действия, произведённого его каплями, начинали смотреть как на очень искусного врача, скромно объявил, что хотя он цо-кольвтьк[53] се-учил[54], однако он не есть настоящий доктор, что дать князю ещё капель он се-бои[55] потому что князь очень слаб, что гораздо б полезнее дать ему порошок з меркуриуша слодкиего[56]; но что и этот порошок вряд ли поможет; что вообще надзпи[57] на выздоровление князя очень мало; но что спробовать належи[58].
Не имея меркуриуша в своей аптеке, Ведмецкий поехал составлять порошок в Красногорский монастырь. Вскоре после его отъезда больной впал в бред и начал метаться, голова его горела, перекидываясь то в ту, то в другую сторону, боль усиливалась при каждом движении, и стоны становились всё громче и громче. Не прошло получаса с отъезда Ведмецкого, как положение князя Василия Васильевича сделалось совершенно безнадёжным даже в глазах Марфочки, желавшей надеяться до последней минуты; до прибытия порошков оставалось три часа, коль не больше. Попробовали дать ещё двенадцать капель из склянки Ведмецкого; но они не успокоили больного, как накануне: подремав минут десять, он опять заметался и вскоре впал в беспамятство, похожее на агонию. Врач-монах продолжал настаивать на кровопускании, и, — нечего делать, — надо было на него согласиться... После кровопускания сделался обморок...
— Это конец, — сказал отец Савватий, перекрестившись, — грех мне, что я не подумал причастить его перед кровопусканием!
Очнувшись, князь Василий Васильевич глазами искал кого-то. Отец Савватий подвёл к нему внучку:
— Побудь около него, княгиня Марфа Максимовна, — шепнул он ей, — я схожу за запасными Дарами...
— Нет, это ещё не конец, а скоро конец, — сказал умирающий. — Прощай, Марфа. Дай мне руку; положи её вот сюда, на голову: мне легче, когда рука твоя на моей голове...
Марфочка обливалась слезами, едва держась на ногах. Агафья поддерживала её. Князь Михаил, через силу сошедший сверху, чтобы проститься с дедом, сидел в кресле, укутанный в шубу, и воспалёнными глазами смотрел на происходящее вокруг него.
— Прощай, моя Марфа, — говорил князь Василий Васильевич, — и ты, Миша, прощай; береги и цени своё сокровище. Не забывай, что я говорил тебе. Держи себя подальше от двора: не сладить тебе с царедворцами...
— А как Альтона-то горела, — сказал князь Михаил, бредя и очень слабым голосом. — Барятинский, верно, догонит Штенбока в Гузуме и повесит его.
— Теперь оставьте меня на минутку с отцом Савватием, — сказал князь Василий Васильевич, не расслышав слов своего внука. — А после исповеди приходите опять... Отец Савватий, я готов, — обратился он к святому отцу.
Исповедь продолжалась меньше минуты. Так как князь Василий Васильевич говел на второй неделе поста, то новых грехов у него накопиться не могло. После причастия больной ободрился.
— Тяжело тебе стоять надо мною, Марфа, и смотреть, как я умираю, — сказал он внучке, — но зато как мне легко умереть на твоих руках!
Марфа ничего не отвечала и, глотая слёзы, держала руку на лбу у умирающего.
— А бумаги мои, — сказал он, — так и остались неуложенными. Прибери их, Марфа, после меня; ты знаешь, какие надо сжечь и какие оставить... Ах! Я чуть было не забыл сказать тебе... — Жар и бред начинали опять усиливаться, голова, всё чаще и чаще освобождаясь из-под руки Марфочки, опять начала метаться из стороны в сторону... — Что, бишь, я хотел сказать тебе, Марфа... Да, о бумагах: там, над столом, в потаённом ящике... Где сыновья мои?.. Позовите их сюда... А ты, царевна, зачем пришла сюда со Щегловитовым? Зачем вы выдали Мишу Серафиме Ивановне?.. Позови отца и дядю, Миша... Ах, Миша, Миша, бедный мой Миша! Попался ты к Серафиме Ива...
— Да нет! — закричал князь Михаил пронзительным голосом. — Если б Серафима Ивановна была под Фридрихштадтом или в Альтоне, то Сусанне незачем было бы... Пётр пригвоздил бы её циркулем к ландкарте, и Серафима Ивановна не могла бы...
— Ишь, грех какой! — сказала Агафья. — Как они оба заколобродили!..
— Конечно, не могла бы, — говорил князь Василий Васильевич слабеющим с каждой минутой голосом, — конечно, Серафима Ивановна не может быть на русском престоле. У Петра есть сын... Зачем царствовать племяннице?.. Миша! Как нарядили тебя!..
— Читай отходную, княгиня Марфа Максимовна, — сказал отец Савватий, положив книгу на стул и подводя Марфочку к стулу. — Я пойду уложу князя Михаила и сдам его на руки Агафье, а ты читай эти молитвы, и да усладят они последние минуты отлетающей от нас души праведника!
Марфочка, очень встревоженная болезнью своего мужа, но подкрепляемая мыслию, что может облегчить участь деда, облокотилась на стул и начала читать страницу, открытую отцом Савватием.
— «Боюся смерти, — читала она, — яко горька ми есть, боюся геенны, зане бесконечна есть, боюся тартара...» «Что это мне дал отец Савватий?» — подумала она и пробежала несколько строчек молча, в надежде напасть на слова более утешительные для умирающего. — «Горе мне, горе мне, — продолжала она, — совести обличающи мене, и писанию вопиющу и учащу мене: о душе сквернений, и от тебе гнусных дел!..» — Марфочка пропустила ещё две или три страницы. — «Увы мне, увы мне, — продолжала она шёпотом, — якова есть место, идеже есть плач и скрежет зубный, нарицаемый тартар, его же и сам диавол трепещет! Горе, горе, якова есть геенна огня неугасимого, горящего и непросвещающего! Увы мне, увы мне, яковый есть неусыпаемый и ядовитый червь! Увы, увы, якова люта есть тьма оная кромешная и присно пребывающая...»[59] Нет, это не то: это не может быть, — сказала Марфочка, — верно, отец Савватий ошибся... — Она закрыла книжку и, положив её на стол, пала на колени.
51
Упрямого.
52
Убить.
53
Немножко.
54
Учился.
55
Боится.
56
Из сладкой ртути.
57
Надежды.
58
Следует.
59
Слово об исходе души св. Кирилла, архиепископа Александрийского.