АДвокат

Гадиэль, чье имя означало «отражающий Зло» и которого Господь наделил неуязвимостью ко всем порождениям Ада, не испытывал никаких мучений в присутствии демонов и самых страшных грешников. Прекрасная способность, вот только вместе с этим у него также выработалось полное отсутствие сострадания к душам, стоящим перед ним на суде. Гадиэль выглядел очень молодо, ему на вид не было и 30 лет. Кожа его была бронзового оттенка, с металлическим отливом, не ощущающая ни жара Третьего, ни холода Девятого круга Ада. Взгляд его выцветших глаз, которые сверкали из-под ниспадающих на лоб волос цвета стога сухого сена, заплетенных в длинную, тонкую косу до пят, задержался на мне на некоторое время, а после вернулся к папке с моим делом.

– Листок? – попросил он приятным голосом у Камиэль. Та передала ему красную страницу из моего досье, которая зависла перед Гадиэлем, покачиваясь в воздухе. – Еще один адвокат…

Последним из трех ангелов был Мастема, темноволосый ангел с красными глазами и бледной кожей. Вот уж кто смотрел на меня неприязненно, так это он. Его пылающий взгляд, которым он буравил страницу из моей папки, я запомнил надолго. Он был ангелом обвинения, для него ни одна душа, попавшая в Чистилище, не была полностью чистой и невинной. Пройти отбор у Мастемы могли лишь самые праведные из умерших людей, то есть, в наше время, практически никто. Больше всего Мастема любил отправлять в Ад продажных священнослужителей – их было в чем обвинить, и вполне заслуженно.

– За прегрешения перед лицом Бога нашего, всемогущего Создателя всего сущего, твоя черная адвокатская душа отправляется, решением трех представителей Господа, судьи всему сущему, в Ад, – холодно произнес Мастема.

– Я не понимаю, как это возможно… – схватился за голову я, когда мой разум смог уместить в себе кошмар всего происходящего. – Да, моя жизнь была далеко не идеальной, но я не плохой человек! На земле моя профессия считается элитной!

– Элита… преобладание одного человека над другими? Ты за это хотел попасть в Рай? – сморщился Гадиэль. – Брат Кальмия, открой Завесу…

– Вот черт! – вырвалось у меня.

– Скоро ты с ним встретишься… – впервые за время судилища надо мной Кальмия произнес хоть слово. Глаза его затуманились, он словно не присутствовал в зале, а был где-то далеко. Ангел поднимал Завесу между Адом и Раем, чтобы я мог провалиться под землю, где меня только что обрекли на вечные муки.

Внезапно стены вокруг меня затряслись так сильно, что я повалился на пол. Все вокруг пришло в движение, кроме трибуны с тремя ангелами, которых «землетрясение» вовсе не задело. Барахтаясь на холодном мраморе, по которому мои ноги и руки скользили в беспомощности, я не понимал смысла слов Кальмии до того момента, как тот самый пол не пошел трещинами, из которых показались десятки тощих рук, покрытых коричневой шерстью. Щелкая длинными, острыми или, наоборот, обломанными когтями, все эти руки потянулись ко мне. Это были черти, и Кальмия говорил именно о них. В детстве нас часто пугают прислужниками Дьявола, мохнатыми и ужасными полузверями, полулюдьми, которые жарят на сковородах души грешников. В реальности черти гораздо страшнее: мерзкие сильные твари, в которых от человека остались лишь большие пальцы, да и те изгибаются во все стороны, легко выходя из суставов. Это делается для того, чтобы их можно было запихивать в рот и ноздри грешников, кричащих слишком громко…

Стоит ли мне запугивать вас муками Ада? Нет, я же не проповедник. Я – адвокат и ваша бессмертная душа, очевидно, недостаточно сильно заботила меня при жизни, и уж тем более она не будет волновать меня теперь, когда я попал в Преисподнюю.

Глава 2

Горячая встреча

Тет элуль

«Отец, это мое третье письмо. Я напишу еще два таких же и передам их с моими братьями. Возможно, М. согласится мне помочь, он видит тебя чаще всего, и меня это немного волнует. Все-таки у М. достаточно узкая специальность, за ним стоят определенные… профессионалы своего дела, которые пока не нашли свое место в Структуре, возглавляемой тобой. Если честно, я надеялся, что им никогда и не придется применять свои навыки и знания, но ты вызвал их к себе. Что же произошло?

Я не прошу тебя передо мной отчитываться, отец, ты даже не отвечаешь мне, однако мое воображение играет со мной злые шутки. Вчера я схватил М. за локоть и попытался оттащить на разговор куда-нибудь в спокойное место. Так он заломал мне руки, повалил на траву и лишь потом увидел, что это всего лишь я! Он напряжен и серьезен, гораздо больше, чем обычно, отец! После встречи с тобой все мои братья выходят в задумчивости, некоторые – со следами просветления на лице. Ты зовешь их не просто так, тебе есть что им сказать, всем, кроме меня… Ладно, это неважно. Сейчас важен М.; что ты сказал ему, отец? Мой брат – чернее тучи, решительнее шквального ветра в самую ненастную погоду. Надеюсь, все это происходит по твоей указке; иначе что-то странное творится в Структуре.

Все очень изменилось с того момента, как наш проект был запущен. Сначала мне казалось, что работать с экспериментальной парой будет одно удовольствие, но, думаю, некоторым это дается с трудом. Если бы я мог рассказать тебе лично, отец, о том, как тяжело часть из моих братьев переносят ежедневную работу по нашему делу. Сначала Л., про него я тебе уже писал. С ним улучшений никаких, отец, но я уже устал волноваться. Он то смеется, то плачет, но заскакивает на огромный валун посреди нашего сада, чтобы высказать какую-то сумасшедшую идею. Пока что его легко утихомирить, все братья смеются над Л., потому что он вечно паясничает. Другое дело, что иногда в его шутках и кривляньях проскакивает что-то… будто он безумный, отец. Будто что-то засело у него в голове, о чем он не расскажет никому до тех пор, пока идея полностью не созреет. Надеюсь, я ошибся в нем и все будет, как прежде.

Поначалу работы с проектом мы все были беззаботными, отец, и ты уделял нам всем равное количество внимания. Сейчас ты игнорируешь меня, резко сократил встречи с Л., да так, что он придумал себе невесть что. Про угрюмого М. я тебе уже написал… Я не виню тебя, отец, в том, что они довели себя до такого состояния. Ты просто ответь мне, давай встретимся, прошу тебя.

Теперь уже трудно вспомнить, попал ли я на сковородку Ада сразу же после падения через Завесу, или еще какое-то время мою душу таскали по углам Преисподней, чтобы найти наказание под стать моим прегрешениям. После того как Кальмия открыл проход между реалмами, перед моими глазами все смешалось. Кажется, я даже смог увидеть всю свою жизнь: она яркими вспышками возникала в голове, эпизод за эпизодом, и тут же гасла.

Возможно, я долго падал, по крайней мере, это должно было произойти просто потому, что Чистилище находится выше Ада, куда меня сбросили мои судьи. Волосатые ручищи чертей, которые были посланы за тем, чтобы меня забрать, утянули мою душу прямо в Геенну Огненную, где я был брошен прямо в центр огромной двадцатиметровой сковороды. Покрытие у нее точно было не тефлоновое…

Вокруг меня извивались и стонали другие грешники, их лица были покрыты глубокими ожогами. Раны тут же затягивались, только для того чтобы кожа по всему телу могла гореть заново. Мой костюм и рубашка, а я был все еще в них, ведь никто не потрудился раздевать меня, словно героя на картине Босха, обуглились первыми. Обезумевший грешник, который мучился на сковородке рядом со мной, попытался забраться на меня сверху, чтобы хоть на секунду его тело перестало соприкасаться с горячей поверхностью. Под его черными пальцами моя одежда просто развалилась, и я стал таким же, как все – голым и беззащитным.

Вернее всего картины Ада нарисовал, как мне тогда казалось, Малевич в его произведении «Черти пилят грешницу»: все плоское, темное, одномерное. Вокруг тебя мелькают тени, перед глазами все сливается от боли, а уши заложены от жара и криков, наполняющих воздух. Кажется, я плакал и кричал, дергаясь всем телом, но выбраться не пытался. Моя память подсказывала мне образы из истории, в которых черти вилами закидывали назад на сковороду души тех, кто пытался сбежать. Позже выяснилось, что я провел в пекле каких-то 25 минут. Страшно подумать, что предстояло мне, ведь впереди была вечность.