Волчьими тропами

Три часа на поляне за рекой, под палящим солнцем, среди стрекота кузнечиков, запаха трав и неумолимого пекла.

Ашше нужны были разогретые на солнце травы, как она утверждала, в таком виде они особенно полезны. Мне не помешало бы пару килограмм льда.

Едва переставляя ноги, я с трудом брела за ней и злорадно гадала, что она будет делать с разогретой мной. Я в таком виде уж точно совсем не полезна.

Лукошко, полное прострелом и растением, отдаленно похожим на зверобой, только с белыми цветками, которое Ашша назвала лиянкой, оттягивало руку.

До деревни я добралась с трудом, и очень надеялась на сочувствие, раскаяние и посильную помощь, но получила лишь насмешливый взгляд.

Как оказалось, кружиться вокруг меня, мазать плечики сметаной и сочувственно вздыхать ей запрещала ее змеиная природа. Зато не запрещала ехидно улыбаться, наблюдая за тем, как я, тихо охая и постанывая, пробую на себе самый традиционный метод лечения – сметанные обтирания. Был вариант, как она утверждала, попросить кого-нибудь из оборотней зализать мне ожоги, для скорейшей регенерации, но от одной мысли о том, что кто-то будет своим горячим языком тревожить мои раны, становилось неприятно и раза в два больнее.

Веселье ее быстро сменилось возмущенным ворчанием, когда я в порыве самый разных, но исключительно мстительных чувств, обняла ее, оставляя на смуглых, голых руках сметанные следы, но не попыталась вырваться и даже обняла в ответ, задумчиво шепнув над моим ухом:

– От тебя пахнет медом.

Я в этом была не уверена. Запах моего шампуня уже не раз был смыт с волос и даже ее острый нюх едва ли смог бы почуять ароматы моей прошлой, беззаботной жизни.

– Иногда мне кажется, что ты и правда нечисть, – добавила Ашша, аккуратно высвобождаясь из моих рук, чтобы страдальчески закатывая глаза, осмотреть загубленное платье. Белый лен с красными маками по подолу. Тонкая вышивка, тонкая ткань, белые разводы сметаны на серовато-белой ткани не так уж и заметны, но когда я заикнулась об этом, то поняла, как же сильно рискую получить по шее, и поспешно сбежала прочь из ее комнаты.

Голова болела, впервые мне казалось, что она и правда в огне, и это не красные волосы выбились из косы, и щекочут шею, а самый настоящие языки пламени.

А в коридоре, разумеется, оказавшись здесь в самый ненужный момент, но с очень важным делом, Свер удивленно застыл, разглядывая мой непривычный вид.

После нашего небольшого путешествия по волчьей тропе я ни разу не поднималась на башню. Три дня я вела себя как послушная девочка и старательно его избегала. Мне казалось, что после того, как ему пришлось тащить меня на себе через весь лес, а потом еще и по деревне немного пронести, его ко мне отношение станет только хуже. И проверять это не было никакого желания.

– Что с тобой случилось? – спросил Свер.

– Ашша, – кисло призналась я, машинально растерев правый локоть. Сметана была везде.

Наверное, меня ждала бы расплата за столь бездарную растрату такого замечательного продукта, но в начале лестницы показался Берн, и я поспешила скрыться в своей комнате, чтобы избежать наказания и выбрать из своего гардероба вещи на вечер. Выбирать, конечно, было особенно не из чего. Либо штаны и белая рубаха – вышитая так и осталась лежать у Ашши – либо выделенная мне ночнушка, в которой я впервые очнулась в этом месте.

Потом была предпринята короткая вылазка на кухню, где под любопытными взглядами кухонных девок, как звал их Берн, я жадно влила в себя почти литр холодной сводящей зубы воды, мечтая залить этот нездоровый пожар, разожженный солнцем.

Я все еще не верила, что застряла здесь навсегда, но наконец-то смирилась с мыслью, что если не навсегда, то, кажется, довольно надолго. Столько загубленных нервов, кошмаров по ночам, а все что мне было нужно, чтобы окончательно смириться с происходящим – небольшой солнечный удар.

Мне все еще было жарко, сметана подсыхала на руках и привлекала слишком много внимания, но смывать ее было рано.

***

Ткань натирала плечи. Слишком чувствительная, энергично шелушащаяся кожа реагировала на любое, даже самое легкое прикосновение злобными, острыми вспышками боли. После вчерашнего неравномерного прожаривания это было ожидаемо, но все равно обидно. Мой личный подлый дискомфорт мешал наслаждаться волшебством летней ночи.

Такую же нереальную красоту с кострами, радостной толпой, одна половина которой уже ходит в пушистых венках, а вторая в ускоренном темпе их себе плетет, и предчувствием какого-то чуда, я наблюдала лишь два раза за всю свою жизнь. И оба эти раза приходились на Купальскую ночь.

То, что все происходило на берегу реки, лишь подстегивало воспоминания. И если бы не обгоревшие плечи, я бы сидела, ностальгировала и зверски тосковала по своему миру.

Но мне было больно, плохо и обидно, и хватило меня лишь на едкое:

– И что, венки на воду в дар Волчице пускать будем?

– Венки по весне пускают, – охотно ответила Ашша, при свете огромного костра выплетавшая свой мохнатый венок. Огромная пушистая конструкция выглядела величественно, а куцый полувенок, лежавший на моих коленях, на фоне этого великолепия рисковал обрасти комплексами вместо положенных цветов, – а сейчас их в костер кидать будем, для очищения.

Самый большой костер разожгли у условных северных ворот капища, представлявших собой два украшенных обережными знаками столба с перекладиной по верху, которые охраняло сразу два стража – вогнанные под острым углом в землю, деревянные столбы, с вырезанными на вершине оскаленными волчьими мордами, и выжженными у основания рунами.

Мы сидели слишком близко к воротам, но беспокоило это лишь меня. Ашша чувствовала себя спокойной и умиротворенной, как и все вокруг. Хотя стражи на всех скалились одинаково недружелюбно, не по себе было только мне.

Будто я в чем-то виновата и мне есть чего опасаться.

Голую ногу по достоинству оценил какой-то очень тихий ниндзя-комар.

– Уй! – потерев место укуса, я громко и очень жалобно вздохнула. Рубаха, что мне преподнесла Йола, была достаточно длинной, чтобы Ашша запретила надевать под нее штаны, стараясь вдохновить меня своим примеров. Вот только ее голые ноги комаров почему-то не интересовали, в отличие от моих. И такое внимание со стороны кровососущих совсем не льстило.

Свой венок змеевица закончила как раз к появлению Свера, мой продолжал выглядеть жалко и прямо просился в костер. Смех и разговоры прекратились, все поднялись, медленно окружили капище, не заходя за границу и благоразумно замерев в шаге от невидимой черты. Ашша протолкалась в первый ряд, протянув меня за собой, чтобы и я смогла полюбоваться, как Свер медленно прошел в ворота, пугая мрачным, разрисованным углем и, судя по всему, кровью, лицом – мне очень хотелось верить, что это кровь зарубленной на ужин курицы. Берн, разукрашенный не хуже вожака, торжественно провел вслед за Свером молодого бычка. Его тоже не пожалели и хорошенечко изрисовали, к счастью, просто красной краской.

Я уже понимала, что произойдет дальше, и не хотела на это смотреть. Я, блин, нежное создание, впервые за свою жизнь увидела, как убивают курицу, только в этом мире, в возрасте двадцати лет, и еще не была готова наблюдать за тем, как забивают бычка.

Но кому бы были интересны терзания какой-то девицы, которую и человеком-то не считали. Наверное, мне никто не поверил бы, скажи я сейчас, что бычка очень жалко. В представлении жителей деревни нечисти жалко могло быть только себя.

Берн умело и жестко зафиксировал жертву перед алтарем – черным от пролитой на него крови большим камнем, с горящими словно угольки рунами по сколотым краям.

Красные глаза волчицы, казалось, горели тем же тлеющим красным огнем, что и символы. Ее голодный и жадный взгляд был устремлен куда-то вперед, но мне почему-то казалось, что в данный момент, в эту самую минуту, именно этой ночью, она видит нас всех.

Сильный голос вожака рычанием разнесся по капищу. Бычок, жалобно мычавший до этого, замолк и с удвоенной силой забился в удерживающих руках. Берн напрягся, расставил пошире ноги, но не сдвинулся и на шаг.