Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 44

На пригорке, среди буков,

храм построен с башней низкой,

с башни той несутся звуки

в лес и к деревеньке близкой.

Рано утром, до работы

к мессе колокол сзывает,

перед образом Господним

пахарь голову склоняет.

Кто узнает ту особу,

что лицом к земле склонилась?

Уж погасли свечи в храме,

а она еще молилась.

Кажется, она не дышит.

щеки, губы посинели,

Кто ее молитвы слышит?

Кто она? Узнаешь еле.

После службы окончанья

дверь у храма затворится.

Видят меж дерев сельчане,

будто тень с пригорка мчится,

а потом идет неспешно

стежкой меж кустов колючих,

где металась безуспешно

в страшных зарослях дремучих.

Тут вздыхает преглубоко,

уронив лицо в ладони:

«Ах, дитя мое!» – и око

уж в слезах горючих тонет.

Да, та самая бедняжка,

вечно в грусти и печали,

все она вздыхает тяжко

от утра и дале, дале.

Взор ее всегда туманен,

ночью спать она не может,

утро радостью не манит,

с мукой рано встанет с ложа:

«Ах, дитя мое родное!

Ах, беда мне, горе злое,

Ах, прости, помилуй, Боже!»

Лето кончилось,

и осень, и зима уж на исходе,

только горе не кончалось,

слезы вечно на подходе.

И хоть солнце выше стало,

разогревши землю снова,

ей веселья не послало,

все еще рыдает вдова.

Слышишь? Сверху, между буков

из костела с башней низкой

снова раздаются звуки,

как призыв, к деревне близкой.

Вновь спешит толпа людская,

Нынче пятница Страстная,

К храму, вверх, ко славе Божьей,

поспешают все, кто может.

Нежно веет ветер вешний,

он доносит хора пенье:

вновь в костеле вспоминают

об Иисусовых мученьях.

Кромкой леса, вдоль реки

женщина бредет, вздыхает,

тяжелы ее шаги,

словно кто идти мешает.

В горе прожила весь год,

боль идти ей не дает.

Что ж пред нею предстает?

Что ее явилось оку?

Лишь в трехстах шагах от храма

странный камень одинокий

вырос на дороге прямо,

рядом с серою скалою,

словно вечно здесь стоящей,

дверь открыта под горою —

вход пугающий, манящий.

В страхе женщина застыла,

ужас волосы вздымает —

здесь пропал сыночек милый,

но – надежда оживает.

Нет, надеяться не надо,

только как же без надежды?

Ведь прошла кругами ада!

Манит вход ее, как прежде.

Двери снова распахнулись,

зал невиданно прекрасен,

Стены золотом сверкают,

потолок в рубинах красных,

и хрустальные колонны,

отражая свет, сияют,

своды, мрамор пола, арки…

Кто не видел, не поверит:

два светильника у двери,

два огня вовсю пылают,

погасить никто не властен:

левый – лунным полыхает

светом, что дарует счастье,

правый – золотом трепещет,

рыжим, солнечным, опасным.

Сребро слева, злато справа

к потолку огни вздымают,

что мощны и негасимы,

берегут и освещают

клад, от века здесь хранимый.

Ужас женщину толкает,

страх, но и надежда тоже.

Вновь на золото взирает —

неужели снова, Боже,

жажда денег раздирает?

«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»

Глядь, сынок, сыночек милый,

по кому весь год тужила,

к маме тянется руками!

Задыхается, дрожит,

мигом к сыну подбегает

и в объятия хватает,

прочь из зала с ним бежит,

крепко к сердцу прижимает.

Треск-треск! Что это за звуки?

по пятам за ней несется

грохот, ветра вой и стуки,

вся скала теперь трясется,

от себя не отпускает.

«Божья Матерь, помоги мне!» —

молит женщина в смятенье,

за спиной скрежещут стены,

рухнет все через мгновенье.

Вдруг – о, как все изменилось!

Тихо, благость воцарилась.

Это было иль приснилось?

Камень тот же у дороги,

Входа нет, как не бывало.

о страстях Христовых в храме

паства хором допевала.

У нее зашлось дыханье,

вся от ужаса трясется,

у нее одно желанье:

с сыном прочь она несется,

обнимает, прижимает,

сохранит его? Спасется?

Лес уж ближе подступает,

далеко скала – и бьется

у бедняжки сердце громко,

и почти не держат ноги.

Вот и принесла ребенка

от скалы в свой дом убогий.

«Слава Богу!» – повторяет,

слезы счастья щедро льются,

сына милого ласкает,

вместе с ним они смеются.

И целует лобик, ручки, губки —

к сердцу прижимает,

все любуется, вздыхает.

Глядь – блеснуло, зазвенело

что-то в фартучке сыночка —

горстка золотых монеток,

что ему тогда всучила,

чтоб играл один той ночью.

Но ее не занимает

то, что столько горя стало!

Боль и слезы вспоминает,

хоть благодарит немало

Бога за подарок этот.

Ей богатств дороже света,

всех милей сыночек малый —

клад прекрасный, небывалый!

Уж давно костел разрушен,

Смолкло колокола пенье,

Где росли когда-то буки,

Догнивают их коренья.

Старец помнит те преданья,

Хоть и канули иные,

Все же люд еще укажет

Те места, где прежде жили.

Если вечером морозным

Молодежь с ним вместе сядет,

Старец с радостью расскажет

О вдове и вдовьем кладе.

Свадебные рубашки

Одиннадцать уже пробило,

а лампа все еще светила,

а лампа все еще горела,

что над иконою висела.

На стенке комнатки низкой

Был образ Девы Пречистой,

Матери Божьей с младенцем Христом,

Как розы бутон с прекрасным цветком.

А перед ликом светлым

девушка на коленях,

лицо к земле склонила,

руки в молитве сложились,

слезы из глаз ее падали,

грудь тоскою теснилась,

плакала бедная девушка,

слезы так и катились:

«Господи! Где же мой батюшка?

Травкой могилка покрылась!

Господи! Где моя матушка?

И та под землею сокрылась!

Сестра и год не прожила,

а брата пуля стерегла.

Когда бы милый рядом был,

отдать бы жизнь хватило сил,

но он давно в чужом краю,

не слышно там печаль мою.

Как на чужбину собирался,

все утешал, все улыбался:

«Любимая, ты лен посей

и понапрасну слез не лей,

а в первый год – пряди, пряди,

и на второй – холсты бели.

На третий – шей и вышивай,

рубашки к свадьбе собирай.

Рубашки только ты сошьешь,

венок из руты заплетешь».

Рубашки те давно я сшила,

в сундук с приданым уложила,

завяла рута на веночке,

а нету, нету все дружочка!

В свете ль бродит он широком,

камнем в море ли глубоком —

где пропал мой ясный свет?

Лета три как вести нет!

Мария, Дева непорочная,

Ты моя защита прочная:

мне верни любимого,

одного-единого,

мне любимого верни