Преступление победителя

Отсюда Кестрель даже не видела картину, которая для нее теперь навсегда была связана с Тенсеном. Она висела в глубине галереи и с такого расстояния казалась фиолетовым квадратиком.

Кестрель изо всех сил старалась не подпускать к ней отца. Она показала свою любимую алебастровую чашу, бронзового рыбака, который держал рыбу с лазуритовой чешуей, фарфоровое яйцо с востока, внутри которого пряталась девочка-воительница. Но отец заметил картину.

— Помню, — произнес генерал. — Это я привез ее императору.

Он подошел поближе. Кестрель, от страха потерявшая дар речи, тоже приблизилась — выбора не было. Если сейчас попытаться отвлечь отца, он что-нибудь заподозрит.

На раме картины лежал мотылек. Сердце Кестрель заколотилось. Генерал начал рассматривать пейзаж.

— Здесь она смотрится не так, как в том особняке на юге.

Он, похоже, не заметил хамелеоновую моль. А если заметит, что подумает? Неужели ничего? Трудно было представить: то, что так много значит для Кестрель, для отца может быть сущим пустяком. Старательно изображая спокойствие, она спросила:

— Тебе нравится картина?

Генерал лишь пожал плечами.

— Императору нравится. — Отец отвел взгляд от холста. Кестрель беззвучно выдохнула. Потом он снова заговорил, и эти слова заставили ее устыдиться радости, которую она испытала. — Я знаю, ты не хочешь, чтобы я ехал на восток. Не стану лгать, Кестрель, мне нужны сражения. Но в последние годы у меня есть очень важная причина. Я делаю это не только ради чести. — Его светло-карие глаза внимательно смотрели на Кестрель. — Ты родилась через несколько месяцев после Верекса. Я бы не стал заставлять тебя выйти за него замуж, но надеялся. Отправляясь в бой, я мечтал о том, как ты унаследуешь империю. И когда ты сама выбрала принца, я понял: это судьба.

— Ты ведь не веришь в рок.

— Я верю в то, что в конечном итоге все свои победы я одержал для тебя. Ты и есть моя судьба.

От острого чувства вины Кестрель стало тяжело дышать. Она отвела взгляд, но вместо того, чтобы повернуться к другой картине, секунду беспомощно косилась на мотылька на раме.

Отец заметил. Моргнув, он уставился на моль и нахмурился. Это простой мотылек. Никто не догадается, что он несет тайный смысл.

Кестрель ждала от отца вопросов и приготовилась отвечать. Но генерал всего лишь смахнул моль на пол.

— Инженер поменяла ставку — сообщил Тенсен. — Они с императорским лекарем и впрямь работают вместе.

— Я больше не могу вот так с вами встречаться, — перебила Кестрель. — Меня поймают.

Министр заволновался и начал расспрашивать, что случилось. Но дело было не только в том, что отец нашел мотылька на раме (от этой причины Тенсен лишь отмахнулся). Нет, просто Кестрель нутром чувствовала, что катится по наклонной прямиком к проигрышу. Это было знакомое ощущение. Когда Кестрель только начала учиться игре в «Зуб и жало», она не умела вовремя встать из-за стола или оставалась из желания узнать, что будет дальше. Она хотела увидеть, как игроки откроют все костяшки, оценить финальный расклад: кто ошибся, кто переоценил себя. Поначалу Кестрель часто проигрывала, особенно когда играла с отцом, но потом научилась.

— Просто не могу, — повторила Кестрель.

Тенсен попытался применить лесть. Надавил на чувство справедливости. Усомнился в ее смелости. А вот Арина старик упоминать не стал: видимо, понимал, что этим можно окончательно все испортить. В конце концов, Тенсен тоже не был новичком в этой игре.

— Что ж, — вздохнул он наконец, — хотя бы пообещайте, что будете внимательно прислушиваться к разговорам вокруг, ладно? Если появятся важные новости для меня, скажите вашей портнихе.

Кестрель не терпелось поскорее уйти из Мясного ряда. Она пообещала передавать через Делию все полезные сведения и поспешила обратно во дворец. Подол простого синего платья цеплялся за крючки на башмаках.

39

Искушение было белым — цвета чистого бумажного листа. Или черным, как чернила, дрожавшие на кончике пера.

Кестрель сидела в кабинете и писала Арину письмо. Она попыталась все объяснить, излила на бумагу все свои чувства. Строчки выходили торопливыми, но тяжелыми. Кестрель ничего не вычеркивала: перед ней лежала чистая, черно-белая правда.

Да, таково было искушение. Но реальность обошлась с посланием сурово: его поглотил слабый огонь, который горел в очаге, несмотря на теплую погоду. Весна подходила к концу, приближался первый день лета, а с ним и свадьба.

Действительность оказалась алой, жгучей, голодной и злой. Она пожирала все, что отдавала ей Кестрель. Письмо сгорело. Вскоре в камине не осталось ничего, кроме почерневших дров, присыпанных позолотой. Письмо превратилось в пепельные хлопья. Одна страничка свернулась и напоминала черную ракушку. Кестрель подумала об императоре и об отце. Слова давно стали дымом, а очаг остыл. Но Кестрель на всякий случай взяла кочергу и раскидала пепел.

Скоро Кестрель должно было исполниться восемнадцать. До дня рождения — и фортепианного концерта, который пожелал организовать император, — оставалось меньше двух недель. Было решено, что это будет последнее официальное мероприятие перед свадьбой, которая состоится спустя еще два дня. Кестрель подолгу репетировала. Иногда она слышала звон отцовских часов, легкий, как улыбка. Тогда музыка неизменно становилась спокойнее. Для него Кестрель всегда играла мягкие, глубокие, сильные мелодии.

К выступлению шили отдельное платье — наряд из блестящего кремового шелка с короткими свободными кружевными рукавами. Кестрель, не шевелясь, терпела примерку. В какую-то секунду ей пришло в голову, что скамеечка, на которой она стояла, примерно той же высоты, что помост, на который выводили рабов на аукционе. Арин был на нем в тот день, когда она его купила.

Как бы все повернулось, если бы прошлое можно было распороть, как криво сшитое платье, и переделать? Кестрель мысленно вернулась в тот судьбоносный день на невольничьем рынке, представила, как еще незнакомый ей раб поднимается на помост. В этот раз все случилось иначе. Она решила не делать ставку. Или Арина вообще не продавали. Генерал не захватил Гэрран. Кестрель осталась в столице. Ее мать не заболела и не умерла. Девочка выросла такой, какой хотел видеть ее отец.

Делия опустилась на колени и приподняла подол. Шелк качнулся и снова улегся ровными складками. Портниха продолжила возиться с платьем. Служанки Кестрель устали ждать и разбрелись по комнатам. Тогда Делия тихо, быстро спросила:

— У вас нет для меня новостей?

Кестрель резко повернула голову:

— Нет.

— Тенсен надеется, что будут… и скоро.

Она промолчала, но Делия кивнула, как будто в ответ на что-то. Портниха казалась разочарованной и обрадованной одновременно.

— Что ж, — добавила швея, — полагаю, вы понимаете, что делаете.

Понимала ли она? Кестрель, как всегда, представила игру в «Зуб и жало». Открывая костяшки, переворачивая пустой стороной вниз, глядя на символы и оценивая их ценность, осознавала ли она, что делает? Порой игра шла так быстро, что Кестрель не успевала отслеживать свои действия. Она просто знала, что в конце концов победит.

Кестрель посмотрела на портниху. Теперь от прежней уверенности ничего не осталось. Она даже не знала, что даст победа.

— Конечно, понимаю, — ответила Кестрель ровно и твердо.

Император отправился на охоту в лес за дворцом. Гончие громко лаяли. Некоторые придворные прихватили с собой рабов, чтобы те заряжали арбалеты. Отец Кестрель пришел бы в ужас, если бы увидел это, но он решил остаться во дворце.

Верекс поехал со всеми, но охотиться не желал. Император посмотрел на него и широко улыбнулся:

— Узнаю своего сына-трусишку!

— Давай просто пройдемся, Верекс, — предложила Кестрель. — Мне тоже охота неинтересна.

Они пошли по дороге впереди императора. Рядом с хозяйкой бежал щенок.