Элемента.T

 С верхних ступеней лестницы тоже раздались аплодисменты — это их приветствовал персонал отеля. А потом разом заплакали скрипки. Все две. Они должны были играть весёлую мелодию, ведь девушка не убежала, плюнув ему в лицо. Видимо, такую и играли, просто, звук скрипки — он из всех выжимает слезу. А из его любимой плаксы — целые ручьи.

Ева плакала у него на груди, пока музыканты спускались, но плакать в присутствии двух пожилых скрипачей, виртуозно исполняющих Шопена, даже ей было не под силу. 

Она вытерла слёзы и посмотрела на него с укором. Дэн точно знал почему. И Феликс, который предупреждал его, что Ева разозлиться, был бесконечно прав.

Дэн был гладко выбрит, в белой рубашке и костюме с иголочки, а Ева … уставшая, измученная, грязная, с немытой головой — именно этот аргумент она всегда приводила в оправдание, когда он куда-нибудь её внезапно приглашал, а она отказывалась. Но он решил не давать ей шансов к бегству. Неожиданность — была его стратегией. Невидимость — была его преимуществом. Невозможность больше жить без неё — его оправданием.

Он любил её любой, и заплаканной, но злой особенно сильно.

Он честно признался, что не знает и половины того, что организовал здесь Феликс. Его фантазии хватило только на надувную биту, которую он приготовил на тот случай, если она ещё не готова его простить. Он вручил это чудо китайской игрушечной промышленности Еве, когда они прошли по заставленной цветами дорожке в холл.

— Хм, подарок? — спросила она, взвешивая в руках своё орудие. — Жаль, что не настоящая.

И она со всей силы ударила его по плечу.

— Упс! — сказал опешивший официант, застыв с шампанским на подносе.

— Я знал, что тебе понравится, — сказал Дэн, потирая ушибленное плечо.

— Простите, мадам, — сказал официант на французском, — если позволите, я оставлю это здесь. И он поставил поднос на круглый столик между двумя белыми кожаными диванами.

— Скажи, чтобы отнёс это в наш номер, — попросила Ева.

— Ээээ… — Дэн подбирал в уме правильные слова, — Всё это и есть наш номер. Такой небольшой стеклянный трёхэтажный номер.

Он приготовился к новому удару, но она бросила игрушечную биту на диван, упала в мягкие подушки, и взяла фужер с шампанским.

— А ванна в этом номере есть?

— Что-то типа биде тебе подойдёт? — ответил Дэн, падая рядом.

— Литров на … две тысячи?

— Думаю, поболя, — и он протянул ей проспект, взятый тут же на столике.

Она бросила его широким жестом в воздух и протянула ему свой фужер.

Как он её любил! Вот именно такую, безбашенную, сумашедшую, с потёками слёз на лице, с метающими молнии глазами, уставшую — да что там! — с грязной головой.

Хрусталь мелодично зазвенел — их фужеры запели, отмечая эту встречу — но ни один из них не произнёс ни слова. Это было больше слов.

 

— Прости меня, я такой идиот! — он прижал её к себе в бассейне с горячей водой.

— Прости меня, я такая дура! — ответила она.

Истосковавшиеся по её телу руки ни за что не хотели её отпускать. Больше ни за что! И губы срывали с её губ поцелуи как живительную росу, что возвращала его к жизни. Больше никогда!

Она как всегда была права, когда сказала: «Теперь я дома!». Волнуясь, он не оценил всей глубины этой фразы. Но сейчас, когда она лежала на его плече, порывисто вздыхая, словно у неё перехватывало дыхание, он почувствовал то же самое — словно с дальней дороги он вернулся домой. И где бы они не были, в занесённой снегом пещере или в пятизвёздочном бутик-отеле, если она рядом, он дома. Если она рядом, он там, где должен быть.

И они ужинали на полу, на белых шкурах каких-то животных. А потом говорили всю ночь. Говорили и говорили, и никак не могли остановиться.

А когда из-за далёких покрытых снегом вершин выползло нежно-розовое утро, они рассматривали его в телескоп, и оно было искрящимся и безоблачным. Именно таким, каким и должно быть первое утро их новой жизни.

— Я в семь утра должна быть на раскопках, — сказала Ева, серьёзно глядя на часы.

— Тогда у тебя есть ещё целый час, чтобы выспаться, — улыбнулся он.

— А дорога?

— О, сорян! Тогда ты уже опоздала.

– Чёрт! — сказала она, падая на широченную кровать. — Мы точно не в Швеции? Эта кровать явно рассчитана на троих.

— Эта разница во времени нас доконает. Я совершенно не хочу спать, — он упал навзничь, раскинув руки в стороны.

— Нас доконает алкоголь, а ещё я хочу умереть в твоих объятьях, — она оседлала его сверху, залпом допила содержимое бокала и, бросила бокал через голову.

— Ого! Вот это пресс! — сказал он, искренне восхищаясь.

— Да, Эмма старалась. Кстати, здесь есть тренажёры? Я хочу на тренажёре, — сказала она капризно.

— Чем тебе не нравится эта кровать? — он уже не хотел идти.

— Кровать у нас и дома есть, а вот тренажёров нет, — и она сбежала быстрее, чем он успел возразить.

Тренажёров стояло несколько. Было неудобно и смешно. И как они не изгалялись, от смеха было совершенно невозможно сосредоточиться.

В итоге вернулись на кровать. И когда солнце стало безжалостно разогревать воздух внутри помещения, закрыли тёмные шторы и, в этой имитации ночи, наконец, уснули.

 

Дэн дёрнулся и проснулся. Ему снились кошмары. Снова цветок, нарисованный кровью на стене. Какой бы счастливой не была сегодняшняя ночь, слишком много плохого пролегло на этом их пути друг другу. Он потянулся, чтобы её обнять и увидел надувшееся горячее красное пятно у неё на руке, а немного ниже ещё одно, поменьше.