Проклятие победителя

Он произнес это так мягко, что Кестрель невольно подняла взгляд. Она бы ответила, хотя сама не знала как. Но в это мгновение Ланс обратил внимание на Арина. Жеребец начал тереться об него мордой, будто любил его больше всех на свете. Кестрель заревновала, но потом заметила, что конь терся мордой о его карман, куда как раз влезло бы…

— Зимнее яблоко! — возмутилась Кестрель. — Арин, ты пытаешься подкупить моего коня!

— Я? Нет.

— А вот и да! Теперь понятно, почему он тебя так любит.

— А может, все дело в том, что я просто ему нравлюсь? — Он произнес это легко, без какой-либо злой иронии, но по его голосу Кестрель поняла, что сам он себе не нравится.

Но ведь Арин и впрямь был обаятельным. Ей нравилось проводить с ним время. Она покраснела.

— Все равно нечестно…

Арин заметил ее румянец и улыбнулся.

— Подкуп противника лакомствами. Хочешь сказать, твой отец не пользуется этой тактикой? Нет? Это он зря. А я вот думаю… Не выйдет ли и тебя подкупить?

Пальцы Кестрель сжались в кулаки. Наверное, со стороны могло показаться, что она злится. Но на самом деле пыталась бороться с искушением.

— Ну же, разожми руки, — тихо произнес он. — Взгляни. Я вовсе не увел его у тебя.

И действительно, пока они разговаривали, Ланс успел отвернуться от Арина, разочарованный тем, что у него в кармане ничего нет. Конь снова начал тереться о плечо Кестрель.

— Видишь? — улыбнулся Арин. — Он знает, кто здесь хозяйка, а кто — просто доверчивый болван, у которого можно выпрашивать яблоки.

Арин и впрямь был слишком доверчив. Он привел ее в конюшню, и теперь Кестрель знает, где лежит все снаряжение, необходимое для того, чтобы быстро оседлать Ланса. Когда она сбежит, все придется делать в спешке. Нужно только найти способ выбраться из дома в подходящий момент и ускакать в гавань, где есть лодки.

Когда Арин и Кестрель вышли из конюшни, снегопад прекратился и улица казалась кристально чистой. Кестрель показалось, что на улице похолодало. Она задрожала под курткой Арина. Одежда пахла им, а он пах землей и летом. Кестрель решила, что будет только рада, когда он заберет куртку и наденет ее сам, собираясь по своим загадочным делам. Рядом с ним Кестрель не соображала.

Она вдохнула холодный воздух и сказала себе, что ей нравится… нравится эта ледяная, безжалостная чистота.

Что подумал бы отец Кестрель, если бы узнал о ее сомнениях, о том, как порой ей почти хотелось навсегда остаться здесь пленницей? Он бы отрекся от нее. Его дочь никогда не сдалась бы по собственной воле.

Под присмотром охраны ей разрешили навестить Джесс.

Лицо подруги было совсем серым, но она уже могла сидеть и самостоятельно есть.

— Ты ничего не слышала о моих родителях? — спросила Джесс.

Кестрель покачала головой. Некоторые валорианцы — не военные — неожиданно вернулись из столицы, где собирались провести всю зиму. Их остановили в ущелье и отправили в тюрьму. Родителей Джесс среди них не было.

— А что Ронан?

— Меня к нему не пускают, — отозвалась Кестрель.

— Но ко мне-то тебя пускают.

Кестрель вспомнила короткую записку Арина и объяснила, осторожно подбирая слова:

— Думаю, Арин не видит в тебе угрозы.

— А жаль, — пробормотала Джесс и умолкла. Ее щеки совсем ввалились. Кестрель с трудом верила, что Джесс — Джесс! — могла так осунуться.

— Ты что, совсем не спишь по ночам?

— Меня мучают кошмары.

Кестрель они тоже снились. В них Плут снова клал руку ей на затылок. В конце она всегда просыпалась с криком. Ей снился младенец Айрекса, который смотрел на нее огромными темными глазами, а иногда начинал говорить как взрослый. Он обвинял ее в том, что она оставила его сиротой. Это она виновата, говорил младенец, это она не разглядела предательство Арина. «Ему нельзя верить», — шептал ей ребенок.

— Постарайся забыть о кошмарах, — сказала Кестрель, хотя сама она не смогла бы последовать своему совету. — У меня для тебя кое-что есть. — Она вручила подруге стопку платьев. Когда-то ее вещи оказались бы маловаты для Джесс. Но теперь они будут на ней висеть как на вешалке.

— Откуда они у тебя? — выдохнула Джесс и провела по тканям рукой. — Нет, не отвечай. Я и так знаю. Арин. — Ее губы искривились, будто ее опять заставили сделать глоток яда. — Кестрель, скажи мне, что это неправда, будто ты с ним, будто ты перешла на их сторону.

— Это неправда.

Джесс посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их не подслушивают, а потом наклонилась к ней и зашептала:

— Обещай мне, что они за все поплатятся.

Именно это Кестрель и надеялась услышать. Именно за этим она и пришла. Она взглянула в глаза подруги, которую вырвала из когтей смерти.

— Обещаю, — сказала Кестрель.

Когда она вернулась в дом, Сарсин встретила ее с улыбкой.

— Ступай в приемную.

Ее фортепиано. Оно блестело, как жидкие чернила. Кестрель охватила радость. Она не должна ее испытывать. Арин просто вернул ей то, что в каком-то смысле сам же отнял.

Кестрель не следовало играть. Не следовало садиться на знакомую, обитую бархатом скамейку и думать о том, как трудно было провезти инструмент через весь город. Для этого нужны люди. Канаты. Лошади, которые потащат повозку. Не стоило думать о том, как Арин выкроил время и убедил своих гэррани помочь ему с доставкой пианино.

Нельзя было касаться прохладных клавиш и вдыхать это изысканное напряжение, которое отделяет тишину от звука.

Она вспомнила, как долго Арин отказывался петь. У Кестрель не было такой силы воли. Она села за инструмент и начала играть.

Кестрель легко догадалась, какие комнаты принадлежали Арину до войны. В них стояла тишина, повсюду лежала пыль. Всю детскую мебель отсюда давно убрали, так что эти покои ничем не отличались от других. На окнах висели пурпурные занавески. Видимо, последние десять лет они отводились не слишком важным гостям и отличались лишь тем, что внешняя дверь была из другого, более светлого дерева, и тем, что в гостиной на стенах висели музыкальные инструменты.

Их оставили для красоты. Видимо, семье Айрекса детские инструменты показались забавными. Над камином висела деревянная флейта. На дальней стене выстроились в ряд крошечные скрипки, каждая следующая больше предыдущей. Последняя из них была вдвое меньше взрослой скрипки.

Кестрель стала чаще сюда приходить. Однажды, узнав от Сарсин, что Арин вернулся, она пошла в его старые покои, погладила самую большую скрипку и осторожно ущипнула верхнюю струну. Раздался неприятный звук. Инструмент был совсем испорчен — как и все остальные. Неудивительно, ведь скрипки десять лет провисели без чехлов и с натянутыми струнами.

Где-то у входа в покои скрипнула половица. В комнату вошел Арин, и Кестрель поняла, что ждала его. Иначе зачем бы она приходила сюда так часто, почти каждый день? И, даже признав этот факт, все же оказалась не готова к его появлению.

Теперь он знает, что она трогала его вещи.

Кестрель опустила глаза и пробормотала:

— Прости.

— Все в порядке, — заверил он. — Я не против.

Он снял скрипку со стены и дал ее Кестрель.

— Ты помнишь, как играть? — спросила она.

Арин покачал головой.

— Нет, почти все забыл. У меня все равно никогда не получалось. Я больше любил петь. До войны я очень боялся лишиться этого дара, как часто случается с мальчиками. Когда ты мальчик, неважно, как ты поешь в девять лет. Ты знаешь, что в какой-то момент все изменится, и остается лишь надеяться, что твой новый голос тебе понравится. Мой начал ломаться через два года после войны. Поначалу это был просто жуткий скрип. Потом все наладилось, но я понятия не имел, что мне с ним делать. Я был благодарен богам за этот дар, но в то же время злился, что ему нет никакого применения. Ну а теперь… — Он пожал плечами, словно посмеиваясь над самим собой. — Теперь я порядком заржавел.