Проклятие победителя

— Пообещай, что хотя бы попытаешься, — попросила Кестрель, как будто это не она совсем недавно утверждала, что не поверит больше ни единому его слову.

— Я постараюсь, — ответил он. — Обещаю.

Арин настоял на том, чтобы отвезти ее домой.

— Я тоже могу поехать в горы, — возразила она, — и поискать вместе с тобой.

Он сухо улыбнулся.

— Сомневаюсь, что в детстве ты часами сидела над книжками по ботанике, пытаясь понять, почему у деревьев разная форма листьев.

Карета покачивалась, и Кестрель начала засыпать. Часы, проведенные без сна, давили ей на веки. Она упрямо не позволяла себе закрыть глаза. За окном сумерки уже превратились в ночь.

— У вас меньше трех дней, — пробормотала она.

— Что?

— Через три дня придет подкрепление.

Когда Арин не ответил, Кестрель озвучила то, о чем он сам наверняка успел подумать:

— Полагаю, тебе сейчас некогда бегать по горам в поисках целебной травы.

— Я дал слово, и я его сдержу.

Глаза Кестрель закрылись. Она то проваливалась в сон, то снова просыпалась. Когда Арин опять заговорил, он, возможно, и не рассчитывал, что она его услышит.

— Я помню, как сидел с матерью в карете. — На несколько секунд воцарилась тишина. Потом голос Арина зазвучал снова, медленно, мелодично, как у настоящего певца. — Помню, я был маленьким и хотел спать, а она делала что-то странное. Каждый раз, когда карета поворачивалась боком к солнцу, мама поднимала руку, как будто тянулась за чем-то. Как сейчас вижу ее пальцы, очерченные солнцем. Карета оказывается в тени — мама опускает руку. Солнце снова появляется в окне — мама поднимает руку. Как будто солнечное затмение.

Кестрель слушала, и ей казалось, что этот рассказ сам похож на затмение. Он словно погружал ее в тень.

— И перед тем как уснуть, — закончил Арин, — я понял, что она защищала мои глаза от солнца.

Кестрель услышала, как он пошевелился, и почувствовала, что он смотрит на нее.

— Кестрель. — Она представила, как он выпрямился, потом наклонился вперед. Как его лицо освещает фонарь в карете. — Нет ничего плохого в том, чтобы выжить. Можно продавать свою гордость по мелочам, главное — остаться собой. Можно послушно налить бокал вина, смотреть, как его пьют, и думать о мести. — В это мгновение он, скорее всего, слегка наклонил голову. — Ты, наверное, и во сне строишь какой-нибудь коварный план.

Повисла пауза длиной в улыбку.

— Думай о мести, Кестрель. И живи. Если бы я не выжил, некому было бы помнить мою мать такой, какой помню ее я.

Кестрель не могла больше сопротивляться усталости. Сон завладел ею.

— И еще я бы никогда не встретил тебя.

Кестрель смутно осознавала, что ее подняли и куда-то понесли. Она обвила чью-то шею руками и уткнулась лицом в чье-то плечо. Послышался вздох, но Кестрель не знала, кто вздохнул: она или тот, кто ее нес.

Потом она почувствовала, как ее несут вверх по лестнице, кладут на что-то мягкое, снимают обувь с ее ног. Теплое одеяло укрывает ее плечи, и кто-то желает ей добрых снов по-гэррански. Энай? Кестрель нахмурилась. Нет, голос совсем не похож, но кто, кроме няни, мог ей такое сказать?

Кестрель решила, что отложит эту загадку на потом, и уснула.

Конь поскользнулся на осыпи. Арин едва удержался в седле, когда животное споткнулось и уперлось копытами в землю, чтобы не упасть.

На обратном пути будет только хуже, когда придется спускаться. Арин почти целый день провел в поисках. Надежды найти растение почти не оставалось.

Наконец он спешился. Его окружали серо-коричневые скалы. На них не росло деревьев, и отсюда легко просматривался проклятый разлом, в который хлынуло войско валорианцев десять лет назад. Блеснул металл — оружие одного из замаскированных гэрранских дозорных, поставленных охранять проход.

Арин спрятался за выступом скалы, уводя за собой коня. Он затолкал поводья в щель между камнями. Его не должны видеть — а значит, нужно спрятать и лошадь.

Лучше бы он стоял там, охраняя ущелье, или хотя бы попытался придумать, как защитить свою страну.

Свою страну. Эта мысль неизменно вызывала у него восторженный трепет. За это стоило умереть. Он пошел бы на все, чтобы вновь стать человеком, которым был до Гэрранской войны. Но теперь, вместо того чтобы идти к своей цели, он продолжал испытывать судьбу. Он искал растение.

Что бы подумал Плут, если бы видел его сейчас ползающим по земле в поисках хотя бы одного вялого стебелька? От насмешек Арин бы отмахнулся, гнев он мог вытерпеть и даже понять. Но картина, которую он представил, была невыносимой.

Взгляд Плута остановится на Кестрель. У него появится еще одна причина ее ненавидеть. И чем больше Арин будет пытаться защитить ее, тем сильнее будет становиться неприязнь Плута.

Пальцы Арина совсем закоченели. Он подышал на них, спрятал руки под мышки и пошел дальше.

Нужно ее отпустить. Незаметно отправить за город, на далекую ферму, где никто даже не слышал о революции. Но что потом? Кестрель предупредит отца. Она найдет способ. И тогда вся мощь империи обрушится на полуостров — а ведь Арин не знал даже, как справиться с одним-единственным батальоном, который будет здесь в лучшем случае через два дня. Если он отпустит Кестрель, то подпишет смертный приговор своему народу.

Он зацепился мыском сапога за камень и с трудом справился с желанием пнуть его. Когда Арин продолжил идти, настойчивые мысли мучили его, каждое возможное решение влекло за собой новые проблемы, и он все больше убеждался в том, что в конце концов потеряет все. И вдруг он нашел то, что искал, — стебелек целебного растения рос на клочке земли. Кустик был совсем маленький и вялый, но Арин выдернул его с корнем, охваченный надеждой.

Когда он оторвал взгляд от своих запачканных ладоней, то перед ним снова открылся вид на ущелье. Внезапно у него перехватило дыхание: в голову пришла идея. Арин понял, что делать с приближающимся валорианским батальоном.

У Арина есть шанс победить.

32

Когда Кестрель проснулась в постели, ей совсем не хотелось думать о том, как она там оказалась. День прошел незаметно, будто ускользнул сквозь пальцы. Холод начал проникать в дом, давящие сумерки опустились на плечи Кестрель, и она подумала об Арине и о Джесс. В замке повернулся ключ. Кестрель вскочила на ноги и только в это мгновение поняла, что просидела много часов, уставившись в пространство. Она пробежала по комнатам к входной двери своих покоев. Дверь открылась. Сарсин.

— Где Арин? — спросила гэррани.

Лучше ей ничего не говорить.

— Я не знаю.

— Это плохо.

Молчание.

— Плохо для тебя, — пояснила Сарсин, — потому что пришел Плут. Он хочет видеть Арина, но коль скоро моего непутевого кузена нет дома, Плут потребовал привести тебя.

Сердце Кестрель забилось медленнее. Так бывало на тренировках, когда она видела, что Ракс готовится к молниеносной атаке, или когда отец задавал ей вопрос, а она не знала ответа.

— Откажи ему.

Сарсин издала смешок.

— Это твой родной дом, — сказала Кестрель. — Он у тебя в гостях. Как он может тебе приказывать?

Сарсин покачала головой, но уголки ее губ печально опустились: она понимала, почему Кестрель не хочет идти. Когда она снова заговорила, в ее голосе не было угрозы, но вот Плут, чьи слова передала Сарсин, явно угрожал:

— Если не пойдешь к нему, он сам к тебе придет.

Кестрель окинула взглядом стены, думая о планировке комнат в этих покоях. Они напоминали раковину улитки, как будто специально созданные для того, чтобы укрыть свою обитательницу в безопасном, уютном домике.

Или загнать ее в ловушку.

— Я пойду, — прошептала она.

Сарсин привела ее в атриум. Плут сидел на мраморной скамье у фонтана. На стенах горели факелы, красно-рыжее пламя которых отражалось в воде.