Проклятие победителя

Его не нашли, и Кестрель снова оставили в покое.

Глаза закрывались, а руки и ноги казались свинцовыми, но она все не ложилась спать. Наконец Кестрель попыталась сделать то, чего больше всего боялась: начала расплетать волосы. Изо всех сил дергала себя за косички и ругалась, когда они путались еще больше. Ей не давали уснуть боль и стыд. Она постоянно вспоминала, как руки Арина перебирали ее волосы, как его пальцы касались шеи.

Вернулась Сарсин.

— Принеси мне ножницы, — попросила Кестрель.

— Ты же знаешь, что я тебе их не дам.

— Потому что боишься, что я ими зарежусь?

Женщина не ответила. Кестрель подняла взгляд, удивленная ее молчанием и тем, что Сарсин отчего-то стала смотреть на нее с задумчивым интересом.

— Тогда отрежь мне волосы, — сказала Кестрель. Она бы и сама это сделала самодельным ножом, который спрятала в плюще, но тогда у ее тюремщиков могли возникнуть вопросы.

— Ты же светская дама, потом еще пожалеешь.

Кестрель почувствовала, как на нее накатывает невыносимая усталость.

— Пожалуйста, — произнесла она. — Я больше не могу.

Арин плохо спал, а когда проснулся, удивился тому, что находится в покоях отца. Однако он чувствовал себя счастливым. Может, его удивило не место, где он проснулся, а ощущение счастья, от которого он успел отвыкнуть. Оно было старым и каким-то скованным, будто больной сустав.

Арин провел рукой по лицу и встал. Пора было идти. Плут, конечно, дал ему время отдохнуть в родном доме, но нужно было продумывать дальнейший план.

Арин спускался по лестнице западного крыла, когда заметил Сарсин этажом ниже. Она несла в руках корзину, которая была наполнена чем-то, похожим на золотую пряжу. Он сбежал вниз по лестнице, догнал кузину и схватил ее за руку.

— Арин!

— Что ты наделала?

Сарсин вырвалась из его хватки.

— Она сама попросила. Возьми себя в руки.

Но Арин вспомнил, какой была Кестрель в день перед балом. Как ее волосы золотом сияли в его ладонях. Он вплел свое желание в каждую косичку, мечтал и в то же время боялся, что она его поймет. Он встретился с ней взглядом в зеркале, но не знал, не мог угадать ее чувств. Он знал лишь о том, какой огонь горит в его собственной груди.

— Это всего лишь волосы, — попыталась утешить его Сарсин. — Отрастут.

— Да, — вздохнул Арин, — но есть вещи, которых уже не вернуть.

День плавно превратился в вечер. Почти целые сутки прошли с Зимнего бала и еще больше с тех пор, как Кестрель в последний раз спала. Она не смыкала глаз, уставившись на входную дверь ее покоев.

Дверь открылась. Арин шагнул внутрь и тут же отшатнулся, будто испугавшись Кестрель. Он схватился рукой за косяк и уставился на нее, однако ничего не сказал по поводу того, что она до сих пор одета в черный боевой костюм. Не спросил о неровно остриженных волосах, которые теперь доходили ей до плеч.

— Вставай, идем со мной, — велел он.

— К Джесс?

Он поджал губы.

— Нет.

— Ты обещал мне. Видимо, правду говорят, что у гэррани чести нет.

— Я отведу тебя к ней, как только будет возможность. Сейчас я не могу.

— Когда?

— Кестрель, пришел Плут. Он хочет поговорить с тобой.

Она сжала руки в кулаки. Арин вздохнул.

— Я не могу ему отказать.

— Потому что ты трус.

— Потому что, если я ему откажу, будет хуже для тебя.

Кестрель вздернула подбородок.

— Я пойду, — заявила она, — если ты перестанешь притворяться, что делаешь что-то ради меня.

Арин не стал говорить то, что и так было очевидно: она ничего не решает. Он просто кивнул.

— Будь осторожна, — попросил он.

Плут был одет в валорианский камзол, который Кестрель уже видела прошлой ночью, только на губернаторе. Он сидел по правую сторону пустого обеденного стола, но встал, когда увидел Арина с Кестрель, и подошел поближе.

Окинув ее взглядом, произнес:

— Арин, у твоей рабыни совершенно дикий вид.

От усталости мысли Кестрель путались, как блестящие осколки зеркала, подвешенные на ниточках. Слова Плута беспорядочно завертелись у нее в голове. Арин, стоявший рядом, насторожился.

— Ну не обижайся, — усмехнулся Плут. — Хвалю твой вкус.

— Чего ты хотел, Плут? — произнес Арин.

Тот потер нижнюю губу большим пальцем.

— Вина. — Он посмотрел прямо на Кестрель. — Принеси.

Важен был не сам приказ. Важно было то, как Плут его произнес: он первый отдал его валорианке. В конечном итоге этот приказ означал одно: подчиняйся.

Кестрель справилась с собой только потому, что знала: если она станет упрямиться, Плут только обрадуется, но она по-прежнему не могла сдвинуться с места.

— Я принесу, — сказал Арин.

— Нет, — остановила его Кестрель. Она боялась оставаться наедине с Плутом. — Я пойду.

На секунду Арин замер в нерешительности. Потом подошел к двери и подозвал служанку-гэррани.

— Пожалуйста, отведи Кестрель в винный погреб, а потом проводи ее обратно.

— И смотри, выбери самое лучшее, — бросил Плут вдогонку Кестрель. — Ты-то разбираешься.

Его блестящие глаза следили за ней, пока дверь не закрылась.

Кестрель вернулась с бутылкой валорианского вина. На этикетке был написан год Гэрранской войны. Она поставила бутылку на стол перед мужчинами. Челюсти Арина напряглись, и он еле заметно покачал головой. С лица Плута исчезла улыбка.

— Это самое лучшее, — сказала Кестрель.

— Наливай. — Плут резко пододвинул к ней свой бокал.

Она вынула пробку, наклонила бутылку и продолжила лить до тех пор, пока вино не потекло через край, по столу и вниз.

Плут вскочил, отряхивая красные капли с краденой одежды.

— Будь ты проклята!

— Ты сказал наливать, но не сказал, когда остановиться.

Кестрель не знала, что бы произошло, если бы не вмешался Арин.

— Плут, прошу тебя, перестань играть с тем, что принадлежит мне.

Ярость Плута улетучилась с пугающей скоростью. Он снял забрызганный камзол, оставшись в простой рубашке, и промокнул вино дорогой тканью.

— Нестрашно, у меня их теперь полно. — Он отбросил камзол в сторону. — Столько людей умерло. Но давайте перейдем к делу.

— Да, был бы весьма признателен, — ответил Арин.

— Нет, ты его послушай, — дружелюбно обратился Плут к Кестрель. — И дня не прошло, а наш Арин уже снова вылитый аристократ. В глубине души он всегда им оставался, даже в каменоломнях. То ли дело я, простолюдин!

Кестрель промолчала, и Плут продолжил:

— У меня для тебя небольшое задание, милочка. Я хочу, чтобы ты написала письмо отцу.

— Полагаю, я должна сообщить ему, что все в порядке, чтобы ваша революция как можно дольше оставалась в тайне.

— На твоем месте я бы радовался. Ради таких писем мы оставили в живых многих валорианцев вроде тебя. Хочешь жить — приноси пользу. Впрочем, я вижу, что ты полезной быть не желаешь. Помни: чтобы написать письмо, все пальцы не нужны. Трех на каждую руку вполне хватит.

Дыхание Арина превратилось в шипение.

— Чтобы я залила бумагу кровью? — холодно возразила Кестрель. — Сомневаюсь, что генерал поверит в рассказы о моем прекрасном самочувствии. — Плут хотел что-то ответить, но она его перебила: — Да, знаю, ты с удовольствием придумаешь еще целый список разнообразных угроз. Не стоит труда. Я напишу письмо.

— Нет, — сказал Арин. — Ты его напишешь под мою диктовку. Иначе ты можешь предупредить отца с помощью шифра.

Сердце Кестрель оборвалось. Именно это она и собиралась сделать. Когда ей дали чернила и бумагу, Арин начал:

— Дорогой отец.

Перо в ее руке дрогнуло. Горло сжалось, и ей пришлось задержать дыхание. Ну и хорошо, пусть буквы будут неровные. Отец сможет обо всем догадаться по почерку.

— Бал прошел лучше, чем я ожидала, — продолжил Арин. — Ронан сделал мне предложение, и я его приняла. — Он помедлил. — Полагаю, это тебя расстроит, но тебе придется послужить империи за нас обоих. Я знаю, ты справишься. Я также знаю, что ты не удивлен. Я сразу дала тебе понять, что не выберу армию, а в чувствах Ронана ко мне давно не было сомнений.