Страница 16 из 18
Далее Галия объяснила причину выставления каждой карточки, кроме дисциплинарных. Во время чтения доклада нельзя поднимать руку и перебивать выступающего. И, конечно же, ни в коем случае нельзя обращаться к представителю райкома или горкома со словами: «Как вам не стыдно?» Этого нельзя говорить вообще никому, кто выше по статусу, даже если он младше по возрасту.
Разобрав каждую конкретную ошибку, Галия подвела итог:
– После первых двух опытов вам должно стать понятным, что комсомольское собрание нужно готовить. Нельзя пускать дело на самотек, иначе и получается как сегодня, когда в нужный момент не оказалось выступающих. Комсоргу следует позаботиться об этом заранее и убедиться, что они скажут то что нужно. Для обычных рядовых собраний можно сильно не стараться, но если на повестку дня вынесено персональное дело, готовиться нужно как следует, потому что на персональные дела всегда приходят надзирающие из вышестоящих организаций. И если собрание посвящено, например, отчетному докладу о работе комсомольской организации за прошедший год, тоже должно быть как минимум два человека, которые выйдут и что-то скажут, дополнят, например, или покритикуют. Но в правильных выражениях и с правильными интонациями. Такие собрания назывались отчетно-перевыборными, руководитель комсомольской организации докладывал о проделанной работе, а комсомольцы принимали решение, одобрить ли работу и выбрать ли этого человека на новый срок. Тут уж без выступающих никак не обойтись, непременно нужно, чтобы два-три человека высказались либо насчет того, какой этот комсомольский лидер хороший, либо покритиковали его. Присутствующим задается вопрос, чью кандидатуру они предлагают обсудить, и нужно, чтобы из зала поступило как минимум два предложения: одно – переизбрать прежнего вожака, второе – выбрать кого-то другого. Второго предложения может и не быть, это желательно для протокола, но не обязательно. А вот первое предложение необходимо обеспечить, а все остальные могут тут же зашуметь: «Согласны, согласны». Потом голосуют. Голосуют, как вы понимаете, тоже правильно. В любом случае большинство голосов наберет тот, кого рекомендовал и поддерживает райком.
– И для чего вся эта шняга? – подал голос неугомонный Тимур. – Зачем выступающие, если вы сами говорите, что правила жесткие? Вот сегодня, например, мы должны были осудить Дуню, чтобы все было по правилам. Зачем обязательно кому-то выступать, если изначально известно, что мы должны осудить? Чё-то я не вкуриваю этот момент.
– Потому что нужно создать видимость демократии, – усмехнулся Артем. – Это тоже правило такое.
– А что будет, если я его нарушу?
– Ходил бы на занятия к Галине Александровне – знал бы, – сердито откликнулся маркетолог. – Теперь только время из-за тебя теряем.
– Мне тоже непонятно, – сказала вдруг Марина.
– И мне…
Естественно! Разве могла Наташа не поддержать подругу?
Разбор ошибок превратился в небольшую лекцию, которую все участники прослушали с неослабевающим вниманием. Закончив с базовой информацией, Галия призналась, что в реальной жизни все было не так ужасно, как на только что прошедшем собрании.
– Зачем же вы заставляете нас поступать так, как не поступали в реальной жизни? – спросил Сергей.
Вечно во всем сомневающийся, недоверчивый и подозрительный юноша… Наверное, ему тяжело жить, не то что всегда веселому, не обидчивому и оптимистичному хипстеру Тимуру.
– Мы умышленно повышаем концентрацию всего того, что составляло повседневную жизнь в те годы, чтобы вы смогли, образно выражаясь, сразу приобрести и надеть костюм, который конструировался годами. На самом деле можно было пройти весь комсомольский возраст и ни разу не попасть на заслушивание персонального дела, а у нас с вами таких дел будет целых шесть за короткий период. Это вынужденная условность.
Расходились наши молодые участники заметно поскучневшими. Да и немудрено. Тяжело им, привыкшим к свободе и виртуальной анонимности, примеривать на себя жизнь, в которой не существует понятия приватности, зато кругом сплошные правила и ограничения.
Стоя перед «комсомольским собранием» и слушая выступления, изобличающие ее аморальную сущность, Дуня вдруг поймала себя на мысли: «Это же не про меня. Все эти слова не имеют ко мне никакого отношения. Это говорится про кого-то другого, носящего такую же фамилию, как я. Но не про меня». Ей на мгновение показалось, что вокруг нее сформировался прозрачный кокон, сквозь который не проникают ни оскорбления, ни клевета, ни демагогические выпады. И сразу стало легко и почти весело.
После собрания она попыталась вспомнить это ощущение, вернуть его себе, снова оказаться внутри кокона, и тогда никакие слова Дениса ее не тронут, не оцарапают. Но ощущение почему-то не возвращалось. Дуня решила посоветоваться с Ириной, и та порекомендовала ей постараться как можно лучше сохранить в памяти обстановку собрания.
– Когда почувствуешь, что нужен кокон, – сразу вспоминай, как тебя опускали, вспоминай Полину, Виссариона, а главное – вспоминай свои мысли. Первое время потребуется усилие, но потом будешь закутываться в кокон уже автоматически.
– Точно? – недоверчиво переспросила Дуня.
– Гарантирую. Почти у всех актеров, например, есть такие приемы, чтобы вовремя заплакать. Или, наоборот, искренне, от души расхохотаться.
– И у тебя?
– И у меня. Конечно, для всего требуется навык, а для формирования навыка нужны тренировки, но если не лениться, то все получится.
В этот день Дуня больше ни разу не вышла из квартиры, пропустила ужин, отказалась от принесенных Ириной из буфета бутербродов.
– Ты и на обед не ходила, и в ужин не поела, – беспокоилась Ирина. – Так нельзя, Дунечка, ты скоро прозрачной станешь. И ты парню своему обещала не пропускать, забыла?
Да, она же обещала Ромке честно съедать завтраки, обеды и ужины… Но в голове засело непонятно откуда взявшееся странное ощущение, что если она, Дуня, съест хоть крошку, если сделает хотя бы один шаг за дверь квартиры, то тем самым нарушит хрупкий баланс, благодаря которому может появиться спасительный кокон. Она должна сидеть неподвижно или лежать, тогда крошечный зародыш этого волшебного кокона сохранится у нее внутри и, быть может, прорастет, окрепнет.
Ей пришлось сделать заметное усилие, чтобы стряхнуть с себя наваждение.
– Ира, тебе не кажется, что я головой тронулась? – тихо спросила Дуня.
– Кажется, – сердито отозвалась Ирина, наливая в чашки чай. – И будет казаться до тех пор, пока ты не поешь. Давай-ка заканчивай валять дурака, поднимайся с дивана и садись к столу. Я тебя покормлю и выйду прогуляться. Меня сейчас в столовой Артем озадачил вопросом о вчерашней пьесе, мы договорились с ним после ужина пройтись до озера и обсудить. Кстати, вопрос любопытный. Может, пойдешь с нами?
– Нет, я дома побуду.
Превозмогая страх, почти граничащий с паникой, Дуня откусила и прожевала первый кусок. Сделала глоток чаю, откусила снова. Жевала, глотала и прислушивалась к себе. Зародыш кокона ощущался голубым прозрачным шариком, сделанным из чего-то мягкого, этот шарик словно висел где-то чуть ниже гортани и слегка вибрировал. Вот уже два бутерброда съедены, а шарик, кажется, никуда не пропал. «Ну и чего я распсиховалась? – сказала сама себе Дуня. – Ем – и ничего. Ира же сказала, что можно натренироваться. Если у других получается, то и я смогу».
Она добросовестно съела все, что принесла куратор. Но из квартиры все-таки не вышла до самого утра, когда пришлось идти на завтрак, а потом на обсуждение пьесы «Старик».
Роль комсорга далась Наташе тяжело, и после собрания она чувствовала себя отвратительно грязной и подлой. Неужели в те времена, которые казались ей честными и красивыми, нужно было непременно проходить через такое? Неужели каждый должен был так себя вести? Неужели это и есть та самая игра по правилам, о которой все время твердят дядя Назар и Галина Александровна? Правда, Галина сказала, что можно было пройти весь комсомольский возраст и ни разу не попасть на подобное омерзительное судилище, но все равно… Все равно были игры и были правила, и нужно было притворяться и лицемерить. Выходит, зря Наташа так тосковала по тому времени, мечтала о нем, рвалась туда. Сегодня вокруг куча всяких глупостей и маразмов, которые ее бесят и не дают дышать, но хотя бы нет правил и нет притворства. Сегодня все честно, сегодня свобода. Правда, честность эта все время почему-то оборачивается хамством и злобностью, достаточно почитать комментарии к любому посту, чтобы увидеть, как люди, прячущиеся за аватаркой с безликой картинкой вместо фотографии, брызжут ядом и оскорбляют друг друга, не выбирая выражений. Получается, отсутствие анонимности, как раньше, давило людей и заставляло быть такими, какими они на самом деле не являлись, а нынешняя возможность скрыть свое лицо и свою личность выпускает наружу самое худшее, самое грязное и низкое, что есть в человеке. С одной стороны, лживо и прилично, с другой – честно и мерзко. И что лучше? Что правильнее?