Страница 10 из 49
- Нормально, - ответил Рицка, устремив немигающий взгляд на поднос с лекарствами.
- Как голова?
- Нормально.
- А температура?
- Нормально.
Опасаясь четвёртого «нормально», Сеймей больше не задавал вопросов и сказал:
- Выпей лекарство и пойдём завтракать. А то всё остынет.
Рицка подчинился, потянувшись к стакану, сделал несколько глотков, и только потом взялся за таблетки, положив в рот сразу три и запив остатками воды.
- Вот и молодец, - Сеймей улыбнулся снова в какой-то неуверенности. – А теперь вставай и пошли. Завтрак сегодня просто императорский.
Рицка сглотнул и прошептал осипшим голосом:
- Не хочется что-то.
Сеймей вздохнул и приложил руку ко лбу мальчика, ожидая почувствовать жар, но кожа Рицки была холодной и чуть влажной. Мальчик тоже вздохнул и закрыл глаза. Сеймей на миг залюбовался на его длинные, чёрные и слегка подрагивающие ресницы, а потом сказал:
- Рицка, есть вещи, с которыми приходится мириться. Если ты будешь продолжать так убиваться по Агацуме, ты совсем разболеешься и… - он откашлялся. Рицка снова смотрел в окно. – Послушай. Тебе плохо из-за связи. И ты мучаешься только потому, что сам хочешь этого. Если ты отпустишь её, то есть связь, всё пройдёт. Ты связан с Агацумой, пока сам хочешь этого. Я уже всерьёз начинаю беспокоиться о твоём здоровье. Тебя ведь только на днях выписали, неужели снова хочешь вернуться в больницу?
Рицка молчал. Сердце Сеймея на мгновение замерло, то ли от испуга, то ли ещё от чего-то, чему он сам не мог дать определения. Рицка был похож на живую куклу. Да нет, он и был куклой. Всего месяц назад в ответ на всё, что сейчас сказал Сеймей, Рицка начал бы спорить, упираться, доказывать свою правоту, свои… чувства к Соби. И Сеймей предпочёл бы лишний раз услышать всю эту ребяческую сентиментальную чушь, чем столкнуться со стеной непроницаемой тишины и апатии.
- Рицка, просто подумай о своём будущем. Перед тобой открыты такие горизонты, о которых ты, будучи в подобном состоянии, даже представления не имеешь! Если ты отпустишь эту временную связь, у тебя наконец-то появится твоё истинное имя, и ты встретишься со своим собственным бойцом. И тогда ты узнаешь, что такое настоящая связь, неразрывная цепь, и тебе откроется ни с чем не сравнимая сила.
Рицка молчал. А Сеймей не знал, что ещё добавить. Ему казалось, всё, что он говорит – это истины, само собой разумеющиеся, и все должны их понимать и следовать им. А Рицка даже никак не реагировал. И Сеймею даже хотелось бы, чтобы брат начал защищать Соби, как он обычно это делал. Сказал бы что-нибудь вроде: «Мой боец умер, и другого у меня не будет». Тогда это было бы просто проявлением упрямства, чувств, которым здесь не было места. Но, по крайней мере, это было бы хорошим знаком. Это доказывало бы, что Рицка ещё живет и чувствует, что сердце его ещё бьется, пусть и обливается кровью. Сеймею даже хотелось бы, чтобы Рицка плакал. Но он так и не плакал ни разу. Его глаза были сухими. Пустыми и холодными. А взгляд всё время устремлён куда-то в сторону, и даже если Сеймею и посчастливилось поймать его на себе несколько раз, Рицка смотрел на него с тем же невозмутимым равнодушием, с каким он смотрел каждый день в окно.
Рицка. Мой любимый маленький Рицка. Где же ты? Как же достучаться до тебя?
- Хорошо, - сказал Сеймей тихо. – Отдыхай. Если захочешь поесть, приходи на кухню, я всё разогрею. Я буду дома целый день, так что… если что. В общем, помни, что я очень переживаю за тебя.
Рицка не смотрел на него, его рука всё также неподвижно лежала на столе, и Сеймей вдруг не без страха подумал, что мальчик может просидеть так весь день. А что, если он сойдёт с ума?
Поднос дрогнул в руках Сеймея, когда он взял его со стола. Он решил, что завтра же отправит Рицку на приём к психологу, но говорить об этом не стал и молча вышел из комнаты.
Когда дверь за ним закрылась, а шаги в коридоре стихли, Рицка посидел ещё какое-то время, не двигаясь, а потом поднялся, очень медленно, и, как будто опасаясь сделать хоть одно лишнее движение, пошёл к окну. Также не спеша он раздвинул вновь занавески и открыл оконные створки. На короткий миг его лицо обдало уличным холодом и свежим воздухом с множеством разных запахов: талого снега и сырой земли, прохладного влажного ветра и той неведомой свободы за горизонтом, которого он не видел.
Он думал вернуться к столу и посидеть ещё, но неожиданно почувствовал себя плохо: слабость в ногах, тошнота, головокружение, жар в груди, пульсация в висках, перед глазами чёрные точки. Кое-как, сгорбившись, мальчик добрался до постели и лёг на бок, судорожно вздохнув и облизав пересохшие губы.
Очень жаль. Ему так хотелось сидеть перед открытым окном и смотреть на деревья в саду. Жаль, что отсюда, с кровати, ничего ни видно. Он всё ещё думал услышать птиц и не хотел пропустить момент, когда они сядут на сакуру, или даже на его подоконник. Очень жаль, что в этом году деревья цвести не будут.
Мальчик закрыл глаза.
*
Письмо для Агацумы Соби в Китай от Аояги Рицки.
«Я не хочу думать, что ты умер. Просто не хочу и всё. Я хочу думать, что ты уехал в свой дурацкий Пекин, как и собирался. Мне не сложно верить в это, потому что я даже не видел твоего тела. Когда Сеймей сказал мне, что ты умер, я просто закрыл глаза и потерял сознание. А очнулся уже здесь, в Токио. Мы переехали сюда всей семьёй, потому что Сеймей решил, что врачи в Токио намного лучше и что мне будет полезно сменить обстановку после того, что случилось. Поэтому я просто буду верить, что я в Токио, а ты – в Пекине. И что я пишу тебе сейчас письмо, которое ты когда-нибудь обязательно прочитаешь.
Поэтому привет! Я очень надеюсь, что у тебя в Пекине хорошо, потому что у меня здесь не очень. Я отвык от большого шумного города, поэтому почти не выхожу из дома. Хорошо, что Сеймей подыскал нам домик в тихом спокойном районе, и из окна моей комнаты открывается красивый вид на сад с вишнёвыми деревьями. Но Сеймей говорит, что они ещё маленькие, и не будут цвести в этом году. Я расстроился, когда узнал об этом, но зато у нас здесь есть ещё большие розовые кусты, и когда придёт весна, весь сад наполнится ароматом роз. Скорее бы. Я устал уже от зимы.
Я не хожу в школу, потому что только недавно выписался из больницы и ещё не совсем поправился. Иногда я чувствую себя просто ужасно, но ты говорил, что это пройдёт, а Сеймей всё время поит меня какими-то лекарствами, поэтому, наверное, я совсем скоро выздоровею.
Ещё я хотел сказать тебе спасибо за подарок. Я очень удивился, когда Сеймей отдал мне его. Он сказал, что его нашли в моих вещах, и удивительно, что он уцелел. Но меня больше удивило, что Сеймей отдал его, причём даже не открытый. Если бы открыл, точно не отдал бы. Ты был прав, когда сказал, что нельзя показывать это ему. Подарок мне очень понравился… Я буду беречь его. Это даже лучше, чем фотографии, символичнее, что ли… Не знаю, как правильно сказать. И за записку тоже спасибо.
Я буду помнить. Я… что-то устал немного. Я стал быстро уставать. Но это ничего. Скоро пройдёт. Да и длинных писем я писать не умею. Всё равно не знаю, что ещё сказать. Поэтому… Пока, Соби».
Едва поставив точку, Рицка отбросил ручку в сторону, потому что больше не мог удерживать её. Он дрожал. Кого я обманываю, думал он. Если сначала ему почти удалось поверить в свою невинную ложь перед самим собой, то когда дело дошло до подарка, вся вера сразу пропала, и он снова остался один в холодной комнате, и созданный им призрак вдруг разом как-то истончился и исчез.
На столе перед ним лежала открытая коробочка, с которой он снял красную фольгу и золотую ленточку и также бросил рядом в дополнение общего беспорядка. А поверх бумаги для письма лежал и сам подарок – цепь с массивными, но не грубыми звеньями. Серебро переливалась в лучах заходящего солнца, и Рицка не мог оторвать взгляда от этой тончайшей работы, сделанной, как он был уверен, по индивидуальному заказу Соби. К цепочке прилагалась также свёрнутая в несколько раз записка со словами: «Моей Жертве Рицке на четырнадцатилетие. Пусть это будет символом нашей с тобой связи и памятью обо мне. Я буду очень скучать по тебе в Китае, Рицка. Люблю», и подпись «Соби».