Дорогие гости

После этого они с Лилианой встречались почти каждый день – отчасти для того, чтобы обменяться впечатлениями об «Анне Карениной», которую Фрэнсис начала перечитывать, но главным образом для того, чтобы просто пообщаться к обоюдному удовольствию.

Одинаковую хозяйственную работу они теперь при каждой возможности делали вместе. Как-то в понедельник утром вдвоем выстирали одеяла в цинковой лохани на лужайке. Потом Фрэнсис заправляла их в отжимный каток, а Лилиана крутила колесо. После, разгоряченные и мокрые, с подоткнутыми выше колен юбками, они долго сидели на пороге, хлебая чай и дымя сигаретами, как поденщицы. Несколько раз они гуляли в Рескин-парке, причем всегда проходили по одним и тем же дорожкам и заканчивали в беседке, где высматривали на исцарапанных перилах имена новых влюбленных. А одним солнечным днем, когда мать Фрэнсис ушла в гости к соседке, они вынесли в сад диванные подушки и лежали в тени могучей липы, поедая турецкий рахат-лукум. Фрэнсис случайно увидела лакомство на рыночном прилавке и купила для Лилианы. «В дополнение к твоим турецким туфелькам», – сказала она, вручая коробку со сластями. Рахат-лукум был поддельный, английского производства, – бледно-розовые и белые кубики. Сама Фрэнсис только разок куснула и больше не захотела, но Лилиана выуживала из коробки один кубик за другим и отправляла в рот целиком, жмурясь от блаженства.

Время от времени Фрэнсис невольно задавалась вопросом, что общего между ними двумя. Порой, когда Лилианы не было рядом, она силилась вспомнить, в чем же сущность их дружбы. Но потом они снова встречались, улыбались друг другу… и все вопросы отпадали сами собой. Пускай Лилиана не такая интересная и не такая способная, как Кристина… Но нет, она очень даже интересная и очень даже способная – например, шьет не хуже модисток с Бонд-стрит: ей ничего не стоит распороть платье по всем швам и перекроить на другой фасон или, скажем, сесть в три пополудни с иголкой и тысячью жемчужных бисеринок и к вечеру успеть нашить все до единой на блузку, в которой она собирается идти в танцевальный зал. Фрэнсис часто устраивалась рядом и наблюдала за ней, неизменно восхищаясь ее уравновешенностью, спокойствием, безмятежностью, ее способностью уютно чувствовать себя в своей коже, такой тугой и гладкой. Одно ее присутствие рядом оказывало непонятное благотворное действие: ты ощущал себя комочком воска, бережно зажатым в мягкой теплой ладони.

Еще большей загадкой, конечно же, казался брак Лилианы. Всякий раз, когда мистер Барбер останавливался поболтать на кухне, Фрэнсис пристально в него вглядывалась, пытаясь отыскать в нем хоть какое-нибудь качество, роднящее его с Лилианой, но так ничего и не находила. Она попробовала еще раз расспросить ее про первую пору их знакомства, и Лилиана ответила, как прежде: у Лена были чудесные синие глаза, и с ним было весело… Вдаваться в подробности она явно не хотела, и Фрэнсис пришлось оставить эту тему. В конце концов, она тоже далеко не все о себе рассказывает. Как мало на самом деле они две знают друг о друге – да ничего практически! Еще шесть недель назад Фрэнсис и не подозревала о существовании Лилианы. А теперь постоянно ловила себя на том, что думает о ней, и всякий раз слегка удивлялась, прослеживая вспять всю цепочку мыслей, звено за звеном: на эту мысль навела вот эта, которая в свою очередь была вызвана вон той… Но все мысли неизменно приводили к Лилиане, с чего бы ни начинались.

Но женская дружба всегда такая, рассуждала Фрэнсис: чуть отпустишь удила – и понеслась. Если она время от времени невольно проявляет избыточную нежность – видно, в Лилиане есть что-то, возбуждающее такую нежность, вот и все. И если случаются моменты особой близости, почти любовной, так это ничего не значит, ровным счетом ничего. По крайней мере, Лилиану это нимало не беспокоит. Да, бывает, в глазах у нее мелькает сомнение, но она всегда тотчас же от него избавляется, весело рассмеявшись.

Порой Лилиана внимательно всматривалась во Фрэнсис, слегка прищурившись и наклонив голову набок, – словно чувствовала в ней какую-то загадку, которую старалась разгадать. Или вдруг заводила разговор о любви и браке, вроде бы самые обычные, но с каким-то неуловимым подтекстом… В подобные минуты Фрэнсис со страхом и тревогой осознавала, насколько все-таки ненадежна основа, на которой зиждется их дружба, и давала себе слово впредь быть поосторожнее, а потом снова теряла осторожность.

Уже наступил июнь, настоящее лето, и каждый следующий день был теплей и солнечней предыдущего. Мистер Барбер стал еще бойчее и развязнее, чем прежде: по субботам он уходил на службу с теннисной ракеткой под мышкой и всю вторую половину дня проводил в спортивном клубе, а по возвращении домой хвастался Фрэнсис набранными очками и своими отличными подачами, не взятыми соперником. Он завел обыкновение вечерами расхаживать по дому, выискивая разную мелкую работу – где что починить, подправить, наладить. Смазал все дверные петли, посадил на цементный раствор расшатанные плитки в холле, заменил прокладки в кране в судомойне, так что тот перестал капать. Фрэнсис не могла понять, благодарна ли она за помощь или, наоборот, раздражена непрошеным вмешательством в свои дела. Она и сама уже давно собиралась заняться отставшими плитками. Теперь каждый раз, когда мистер Барбер проходил через холл, Фрэнсис слышала, как он останавливается, пробует пол ногой и довольно хмыкает, словно восхищаясь своей работой.

Но его хозяйственный зуд оказался заразительным. Как-то утром в середине месяца Фрэнсис полезла в шкаф в коридорчике за мухобойкой, и оттуда вывалилась куча вещей. Вещи принадлежали братьям и хранились в доме повсюду, и Фрэнсис, ища что-нибудь в комодах или сундуках, привыкла прокапываться через исторические слои школьных фуражек, крикетных мячей, книг авторства Генти[12] и коробок с коллекциями минералов. Ну и что, теперь ей вечно мучиться? Братья никогда уже не вернутся. Фрэнсис собрала все, что нашла, и позвала мать. Целый час они разбирали и сортировали вещи, причем мать отчаянно упиралась на каждом шагу. Эти книги надо отдать в благотворительную организацию, верно? Ах, но вот эту Ноэль получил в качестве приза, там на форзаце написано его имя – неприятно думать, что какой-то другой мальчик будет держать ее в руках. Ну хорошо, хорошо. А эти ботинки? Может, оставим? Ладно, давай оставим. И боксерские перчатки, и телескоп, и микроскоп, и предметные стекла?

– Нам обязательно сейчас этим заниматься, Фрэнсис?

– Рано или поздно это придется сделать.

– Может, просто сложим все в сундук в подвале?

– Весь подвал забит отцовским барахлом. А что насчет этого альбома с марками, как думаешь? Наверное, стоит сходить оценить его. Вдруг часть марок можно продать…

– Фрэнсис, прошу тебя…

В конечном счете из затеи ничего путного не вышло. Они закончили, казалось, с еще большим количеством вещей, чем начали. Один маленький узелок собрали для жены викария, и какую-то мелочь – школьные значки, академический шарф – мать Фрэнсис, горестно тряся щеками, унесла к себе в спальню. Фрэнсис нашла модель корабля, которую Ноэль склеил в детстве и назвал ее именем, и к глазам у нее подступили слезы.

За обедом они почти не разговаривали, погруженные каждая в свои невеселые мысли, а после еды уселись у открытых французских окон. Мать положила на колени перевернутый поднос с бумагой, ручками и бутылочкой чернил на нем: она обещала написать несколько писем от одной из своих благотворительных организаций. Фрэнсис штопала чулки под мерный скрип и постукивание писчего пера, но через пятнадцать минут заметила, что звуки прекратились: мать задремала. Бросив чулок, Фрэнсис рванулась с кресла и еле успела поймать ручку, выпавшую из пальцев матери. Потом завернула колпачок на бутылочке и отставила ее подальше. Пока она стояла, вглядываясь в бледное, обвислое, беззащитное лицо матери, на глаза у нее снова навернулись слезы.

12

Джордж Генти (1832–1902) – английский писатель, знаменитый своими историко-приключенческими романами.