Беззаботные годы

– Прошу прощения, мэм, – снова сказала она и направилась в судомойню.

После того как она опорожнила корзины и сунула их Билли с наставлениями принести вместе с картошкой еще помидоров, обсуждение меню возобновилось. Дюши осмотрела остатки отварной птицы, которых, по мнению миссис Криппс, было слишком мало для биточков к обеду, но мадам сказала, что надо добавить яйцо и хлебный мякиш, и тогда получится достаточно. Затем началось обычное для них сражение по поводу сырного суфле. Миссис Криппс, которая стала кухаркой, умея готовить лишь самые простые блюда, тем не менее недавно освоила искусство приготовления суфле и любила блеснуть им по любому, хоть сколько-нибудь серьезному поводу. А Дюши порицала употребление горячих сырных блюд на ночь. В конце концов они сошлись на шоколадном суфле на десерт, поскольку ожидали, что ужин состоится не раньше чем в девять.

– А второй завтрак будет завтра в одиннадцать, с нами сядут за стол двое детей, следовательно, всего восемь персон.

И еще десять в кухне, мысленно добавила миссис Криппс.

– А если на сегодня лосося? Он сохранится в такую погоду?

(Лосося преподнес Уильяму один из товарищей по клубу.)

– Придется подать его холодным, мэм. Я отварю его утром на всякий случай.

– Было бы замечательно.

– А еще я добавила в список огурцы, мэм. Макалпайн говорит, наши еще не дозрели.

– Ничего! Ладно, миссис Криппс, не буду вас задерживать: мне известно, как много у вас дел. Уверена, все будет сделано, как полагается.

И она ушла, оставив миссис Криппс замешивать четыре фунта теста, варить лосося, ставить в духовку два огромных рисовых пудинга, готовить кекс с мадерой, выпекать порцию овсяных лепешек и обдирать с костей и рубить куриное мясо для биточков. Дотти, которая объявилась сразу же, как только услышала, что Дюши ушла, получила нагоняй и была усажена чистить горошек и десять фунтов картошки, а потом мыть огромный бидон, вмещающий восемнадцать пинт парного молока, которое вскоре должны были доставить с соседней фермы.

– И не забудь ошпарить его после того, как вымоешь, иначе все молоко у нас скиснет.

Тем временем наверху горничные Берта и Пегги стелили постели: две большие, под пологами на четырех столбиках, – для Хью, Эдварда и их жен, двуспальную поменьше – для мистера и миссис Руперт, пять узких железных кроватей с тонкими жесткими матрасами для старших детей, постели для нянь, большую детскую кроватку для Невилла и раскладную койку для Лидии. Рейчел заглянула к ним в Розовую комнату и распорядилась поставить еще одну такую же койку для мисс Клариссы. Затем она отсчитала и выдала требуемое количество банных полотенец и полотенец для лица на все комнаты и решила вопрос о том, сколько понадобится ночных горшков.

– Думаю, по два в каждую детскую спальню и по одному на каждую из остальных комнат. У нас найдется столько? – с улыбкой добавила она.

– Только вместе с тем, который не любит мадам.

– Можете поставить его в комнату мистера Руперта. Только к детям не ставьте, Берта.

В детской и Розовой комнате пол был застелен линолеумом, на окнах висели клетчатые шторы, которые Дюши шила в свое время на древнем «зингере» в дождливые дни. Мебель была белой, крашеной, свет давала единственная лампочка в белом стеклянном абажуре под потолком. Эти комнаты считались детскими. Комнаты для братьев Рейчел и их жен выглядели более обжитыми. Там квадратные коврики с окантовкой лежали на полированных полах мореного дерева, пол в Пионовой комнате устилал турецкий ковер. Мебель была из красного дерева, туалетные столики с трельяжами и белыми кружевными накидками, мраморные умывальные столики с фарфоровыми кувшинами и такими же тазами. В Голубой комнате стоял шезлонг, и Рейчел поселила туда Хью и Сибил, чтобы Сибил было где дать ногам отдых, если захочется. При мысли о новом ребенке Рейчел приходила в восторг. Младенцев она обожала, особенно новорожденных. Ей нравились плавные, какие-то подводные движения ручек, капризное поджимание алых, как вишенки, ротиков, взгляд синевато-серых глазок – только что внимательный, а через мгновение уже далекий. Все они были лапочками, все до единого. Рейчел занимала пост почетного секретаря в учреждении под названием «Приют малышей», где заботились о детях младше пяти лет, которые на время или навсегда оказывались никому не нужными. Когда родители, главным образом музыканты или актеры, уезжали на гастроли, они могли оставить здесь своего малыша за умеренную плату. Младенцев, которых просто подбрасывали завернутыми в одеяльца, а иногда и в газеты, или же просто в картонных коробках, растили бесплатно: «Приют» был благотворительной организацией, где постоянно работали медсестра и начальница. Для того чтобы справиться со всеми делами и сэкономить скудные средства, в приюте обучали премудростям ремесла няни молоденьких девушек. Рейчел нравилась эта работа, она создавала ощущение, что приносит пользу, к этому она стремилась больше всего на свете и, поскольку своих детей у нее никогда уже не будет, обеспечивала ей постоянный доступ к младенцам, нуждающимся в любви и внимании. Одной из ее задач было находить желающих усыновить никому не нужных детей, и она со страхом наблюдала, как по мере взросления малышей снижаются их шансы. Порой видеть это было очень печально.

Рейчел прошлась по комнатам для взрослых, убедилась, что ящики комодов застелены свежей бумагой, что золоченые коробочки на тумбочках полны печенья Marie, что бутылки доверху налиты минеральной водой из Молверна, что в шкафах достаточно вешалок для одежды, – словом, проверила все, чтобы по возвращении Дюши из Бэттла доложить, что комнаты готовы, и этим избавить ее от лишних хлопот. Вот только печенье слишком ссохлось, раскрошилось и выглядело неаппетитно. Она собрала коробочки и унесла их в буфетную, чтобы наполнить заново.

Миссис Криппс, удерживая большую форму с пирогом на левой руке, обрезала по краям лишнее тесто черным ножом. Услышав от Рейчел распоряжение для Айлин, она сказала, что будет выдавать старое печенье девушкам ко второму завтраку. В кухне стояла страшная жара. Лицо миссис Криппс, имеющее необычный оттенок – зеленовато-желтый, блестело от пота, ее прямые и сальные черные волосы тонкими прядями выбились из-под огромных невидимок, и когда она близоруко щурилась, наклоняясь к пирогу длинным острым носом, то больше обычного походила на раздувшуюся ведьму. Обрезки теста полумесяцами лежали на припыленном мукой столе, пальцы кухарки имели оттенок сосисок везде, кроме костяшек; она славилась умением замешивать тесто очень легкой рукой. При виде пирога Рейчел вспомнила про малину и попросила какую-нибудь посуду, чтобы собрать ее.

– Корзина для ягод в кладовой, мисс. Сейчас отправлю Дотти за петрушкой, – сказала кухарка, которой не хотелось самой идти за корзиной, однако она знала, что и мисс Рейчел отправлять за ней не следует.

– Я сама возьму, – сразу же ответила Рейчел, и мисс Криппс поняла, что она и впрямь не прочь это сделать.

В кладовой было прохладно и довольно темно, окно прикрывала мелкая цинковая сетка, перед которой висели две густо усеянные мухами липучки. На длинной мраморной плите помещалась еда на всех стадиях своего существования: остатки вырезки под марлевым колпаком, ломти рисового пудинга и бланманже на кухонных тарелках, сладкий творожный десерт в хрустальной вазе, старые, щербатые и выцветшие кувшины с соусом и бульоном, компот из чернослива в форме для пудинга, и на холодке, под окном, – огромный серебристый лосось с осоловелыми после того, как его недавно отварили, выпученными глазами, лежал, словно приземлившийся цеппелин. Корзина для ягод стояла на сланцевых плитках пола, бумагу, которой она была застелена, сплошь покрывали алые и пурпурные пятна сока.

Едва Рейчел открыла входную дверь и шагнула в старый сад при коттедже, на нее волной обрушились жара, гудение пчел и треск мотора газонокосилки, ароматы жимолости, лаванды и безымянных старомодных вьющихся роз оттенка персиков со слоновой костью, густо увивающих веранду. Альпинарий Дюши, ее очередная гордость и краса, пестрел живыми ковриками, подушечками и яркими пятнами цветов. Рейчел повернула направо, по дорожке вокруг дома. К западу от него крутой склон заканчивался теннисным кортом, который как раз косил Макалпайн – в соломенной шляпе с черной лентой, брюках с узкими и круглыми, как дудочки, штанинами и, несмотря на жару, в пиджаке. Это потому, что его могли увидеть из дома; в огороде он обычно работал без пиджака. Заметив ее, он остановился, на случай, если она захочет что-нибудь сказать ему.