Беззаботные годы

– Да, а потом испортила ее. А ты?

– Нет. Только думала, а начать так и не собралась. Бессмысленно рисовать карту места, для которого уже есть карты. Вот если бы это был какой-нибудь необитаемый остров, которого ни на одной карте нет! Лично я считаю, что мы обречены вести бессмысленную жизнь. Неудивительно, что мне смертельно скучно.

– Им-то хорошо живется, – включилась в игру Полли. – Я о том, что им-то незачем после ужина еще учить даты правления английских королей и статьи экспорта из Австралии и решать длинные задачки на деление про мешки с мукой!

– Полностью с тобой согласна. Они, конечно, твердят, что все это уже знают, но поймать их проще простого. Все дело в их чертовской склонности к удовольствиям, – совместные нападки на родителей наконец вернули ей дружелюбный тон.

– А нам не разрешили даже закончить учебу на день раньше, чтобы встретить Тедди и Саймона. Им, значит, можно поехать, а нам нет. Это вообще несправедливо.

– Знаешь, Полли, в этом есть не только минусы, но и плюсы. Тедди и Саймон не любят, когда их встречает кто-нибудь, кроме Бракена.

– Это еще почему?

– Из-за других мальчиков. Отцы еще ничего, а вот матери – серьезная угроза, с этими их дурацкими нарядами и проявлениями чувств.

О сестрах она умолчала, а Полли не стала спрашивать. Хорошим мнением Саймона о ней она так дорожила, что предпочитала не обсуждать его.

– Завтра в это время они будут уже дома. Для них приготовят праздничный ужин.

– Так ведь и для нас тоже.

– Но не мы будем выбирать, что нам подадут. Знаешь, Полли, ох уж эти мне румяна! Не оттираются.

– А ты послюни носовой платок и потри.

– Уже пробовала. Только платок испачкала, и с лица ничего не стерлось. Не хочу я спать в таком виде всю ночь.

– Попробуй «Wonder-крем».

– Сейчас. Я подарила одну банку Эдне. А что будет у Саймона на праздничный ужин?

– Жареная курица и меренги. А у Тедди?

– Холодная семга с майонезом и горячее шоколадное суфле. Ненавижу майонез! Я буду семгу без него.

Каждой из них принесли поднос с ужином, но разговор продолжался, и вечер в конечном итоге удался.

– Эй! Слышишь меня? Спишь, что ли?

Саймон не ответил. Кларксон ему осточертел, и он лежал неподвижно, потому что в дортуаре было довольно светло, а Кларксон не сводил с него глаз.

– Слушай, Казалет-младший, я же знаю, что ты не спишь. Я только хотел кое-что спросить.

Вот уж не повезло так не повезло попасть в трехместный дортуар, особенно с Галбрейтом в качестве третьего. Он был из старших, учился в шестом классе, помешался на совах и часто уходил после отбоя, чтобы понаблюдать за ними. Саймон ничего не имел против, потому что Галбрейт щедро откупался от них обоих, и не только шоколадными батончиками, но и лишними карточками с волшебниками из сигаретных пачек – сам Галбрейт был увлечен только естествознанием. И все же в его отсутствие Саймону приходилось оставаться наедине с Кларксоном, а тот постоянно заводил одни и те же разговоры, в которых Саймон просто не желал участвовать.

– Слушай, как вообще понять, что это не моча выходит, а кое-что другое?

– Не знаю.

– Я же смотрел, другого выхода там нет. Как думаешь, Давенпорт перепутал?

– А может, у него и спросишь, если приспичило?

– Он не со мной говорил, он Трейверсу рассказывал. И потом, как я у него спрошу? Он же староста. Как будто ты не знаешь, – добавил он.

– Ну и какое тогда тебе дело? Может, заткнешься наконец?

– А ты, может, пойдешь ко всем чертям? Привяжешь к ногам два камня и прыгнешь в бассейн? Или… – Сегодня он разошелся, значит, если его не остановить, будет продолжать часами без умолку, придумывая все новые места, куда Саймону пойти, и новые способы что-нибудь с собой сделать.

– Псст! – зашипел Саймон. – Кто-то идет!

Никто не шел, но Кларксон сразу заткнулся, потому что Галбрейт предупредил, что он сделает с ними обоими, если наставница зайдет и узнает, что его нет на месте (в прошлый раз он пригрозил отрезать от них перочинным ножом очень маленькие, чтобы не увидела наставница, кусочки и скармливать своей крысе), и Саймон весь семестр гадал, от какой части тела отрезать кусочки больнее всего и сколько времени пройдет, прежде чем они умрут. Поэтому оба затихли и стали ждать, и Саймон наконец-то отдался приятным размышлениям о том, что сделает сразу же, как только приедет домой, – разберет кран, который собрал из конструктора мекано в прошлые каникулы, и начнет строить разводной мост вроде того, которым хвалился Доусон (Полли он разрешит помочь ему разбирать кран, а к мосту ее даже не подпустит), а к чаю будет шоколадный торт с грецкими орехами и засахаренными фиалками, и мама обязательно отрежет ему кусок с орешком…

– Знаешь, что еще говорил Галбрейт?

– Что?

– Он сказал, что его тетка – ведьма. И что он попросит ее заколдовать нас, если мы на него донесем. Как думаешь, она сможет? И превратит нас во что-нибудь? Ну, как в «Макбете»…

В следующем семестре они собирались ставить «Макбета», поэтому на английском все прочитали его. Последовала пауза, оба обдумывали открывшееся обстоятельство, по мнению Саймона, гораздо более страшное, чем отрезание от них по кусочку, которое все равно когда-нибудь кончится. Потом Кларксон боязливо спросил:

– Во что бы тебе особенно не хотелось превратиться?

– В сову, – не раздумывая, ответил Саймон, – потому что тогда Галбрейт каждую ночь глазел бы на меня. – И когда Кларксон зашелся ухающим смехом, добавил: – Берегись! Смех у тебя уже совсем совиный.

Смех Кларксон перерос в беспомощное повизгивание, и Саймону пришлось встать и хорошенько отлупить его подушкой, чтобы он заткнулся. Только после того, как Кларксон несколько раз подряд запросил пощады, Саймон оставил его в покое – при условии, что тот больше за всю ночь ни слова не скажет. Само собой, он не сдержался бы, но тут оба услышали, как Галбрейт взбирается к окну по водосточной трубе, и притворились спящими. Но Саймон еще несколько часов пролежал без сна, размышляя о тетке Галбрейта…

А в дортуаре побольше, в другом конце здания, Тедди Казалет лежал на спине и молился: «Господи, пожалуйста, пусть она не приедет на станцию встречать меня. А если приедет, пусть не целует меня у всех на виду. Хотя бы этого не надо. И не разрешай ей надеть ту идиотскую шляпку, в которой она была на Дне спорта. Господи, прошу тебя! А лучше всего – пусть вообще не приезжает».

– Так удобно?

– М-м… – Она чувствовала, как его усы щекочут ей лицо в темноте. Попыток поцеловать ее в губы он не делал, но на всякий случай она добавила: – Ужасно спать хочется. Замечательный ужин был у Мэри, правда? И выглядела она прелестно, да?

– Неплохо выглядела. А в пьесе, по-моему, было слишком много болтовни.

– Но занимательной.

– Это да. Умный он малый, этот Шоу. Но имей в виду: я с ним не согласен. Дай ему волю, так всех бы нас прирезали в постелях.

Она повернулась на бок.

– Дорогой, я только хотела предупредить, что уже засыпаю. – Но минуту погодя она заговорила вновь: – Ты не забыл, что Бракен привезет Тедди? Я, конечно, тоже поеду, но с багажом без помощи Бракена не обойтись.

– Тебе лучше не ездить. Я сказал Хью, что мы захватим и Саймона, а значит, барахла будет вдвое больше.

– Тедди жутко расстроится, если я не приеду встретить его. Я же всегда раньше приезжала.

– Ничего с ним не случится, – он обнял ее, поглаживая нежную кожу плеча.

– Эдди… я так устала… честное слово.

– Ну конечно, устала, – он слегка похлопал ее по плечу и отвернулся. Закрыв глаза, он почти сразу уснул, а Вилли, вздохнувшая с облегчением и от этого чувствующая себя виноватой, еще некоторое время лежала без сна.

Мисс Миллимент сидела на кровати у себя в маленькой задней комнате дома в Стоук-Ньюингтоне. Поверх широкой, формой напоминающей валик фланелевой ночной рубашки она надела одну из отцовских пижамных курток. Как обычно перед сном, попивая горячую воду, вскипяченную в кастрюльке на маленькой газовой плитке, которую хозяйка дома нехотя позволила ей поставить у себя исключительно для этой цели, мисс Миллимент читала Теннисона. Сорокаваттная лампочка на потолке не имела абажура, поэтому давала больше света. Волосы мисс Миллимент двумя косицами оттенка устричной раковины свешивались вдоль ее мягко колышущихся брылей. Время от времени ей приходилось снимать очки, запотевшие от Теннисона и горячей воды, и протирать их. Прошли годы, с тех пор как она в последний раз читала лауреата, как она продолжала мысленно называть его, но в разгар ужина вдруг вспомнила о нем. С какой стати фаршированное баранье сердце и, если уж на то пошло, печеные яблоки с заварным кремом напомнили ей о Теннисоне? Разумеется, еда тут ни при чем, все дело в том, что ужинала она одна в гостиной миссис Тимпсон, помещении настолько тихом и укутанном в чехлы, что жевать, глотать и даже дышать в ней духом насмерть уваренной капусты казалось возмутительным кощунством. Мисс Миллимент ела в ней каждый вечер, в соответствии с неумолимой сменой блюд в меню, обновляющемся каждые две недели, но этим вечером, пока она пыталась подбодрить себя мыслями о завтрашнем обеде на Лэнсдаун-роуд, ее вдруг осенило, что пятничных обедов не будет ни на следующей неделе, ни в предстоящие шесть недель. Паника, внезапная и болезненная, как ветры, которыми она также страдала, быстро взметнулась в ней, и она поспешила погасить ее, пока не стало слишком поздно. Те летние каникулы, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Полли… где же это было, в Гастингсе? (Ностальгия вызывала ощущение уюта, но соскальзывала легко, как старое одеяло из гагачьего пуха.) Или в Бродстейрсе? Что ей запомнилось, так это обнесенный стеной сад и то, как она лазила вместе с Джеком под сетку и ела малину, только почти ничего не съела, потому что в сетке запуталась какая-то птица, и пришлось отгонять ее… Но какое отношение сетка, защищающая ягоды и фрукты от птиц, имеет к Теннисону? Ах, да: она оставила дверцу в сетке открытой для птицы, и когда это выяснилось, ее брат – а он был пятью годами старше и сообразительнее – сказал всем, что это сделала она. В наказание пришлось заучивать наизусть сотню строк из «Королевских идиллий». Так она в первый раз осознала зияющую пропасть между людьми и последствиями. Теннисон стал откровением, а предательство Джека – наказанием. Стараясь не вспоминать, сколько она натерпелась от Джека, он оставался доброжелательным и даже дружелюбным компаньоном неделями, а потом без предупреждения бросал ее, она задумалась, почему предательства застревают в памяти прочнее, чем откровения. Ведь, в конце концов, у нее до сих пор есть Теннисон, а Джек мертв. Как она его боготворила! Это для него она молилась о том, чтобы стать хорошенькой (или хотя бы немного лучше, господи)! Это ради него она тушевалась, с самого начала как-то догадавшись, что ему невыносимо быть вторым. Но прошли годы, прежде чем она поняла, что на самом деле он стыдился ее, не желал, чтобы она показывалась его друзьям, когда те приходили в дом викария, и если выходил куда-то в люди, то ее с собой никогда не брал.