Аргонавт

Мальчика, может быть, давно нет.

Всех нас когда-нибудь не станет.

Мир сквозь слезы казался чище и драматичнее; мир двоился – пленка свернулась, как диафильм на простыне – скомкался, и заскрежетали жернова.

…а может, ее так нервирует Зоя? Она сильно изменилась, одержима новой идеей, взяла кредит и теперь боится – не может как следует начать свое дело, так и сказала сегодня:

– Разрываюсь, на части разрываюсь, – и посмотрела умоляюще. Лена не поверила и отвела взгляд.

Она опасалась, что Зоя втянет ее в авантюру. Сегодняшняя встреча в «Комете» вряд ли была случайной (не верю). Лена не хотела идти, но Зоя уговорила. Все столики были заняты (вот сейчас бы уйти). Зоя негромко пропела: «Ой, как грустно всё, как грустно», – и Лену резанули в ней обнаружившие себя чужие интонации, до неприязни знакомые, точно кто-то еще рядом появился. Где-то она уже слыхала такой напев. Кажется, в парикмахерской. Или у болтливой массажистки. Да какая разница… Это поветрие, оно повсюду, люди регулярно заболевают какой-нибудь присказкой, скороговоркой, которая, как многим представляется, им придает бойкости, живучести, а потом зараза расползается по миру, ничем не вывести, в некоторых эти сорняки спят годами. Вдруг изящный бордовый брючный костюм а-ля бизнес-леди, который Зоя надела, несомненно, чтобы похвастаться, Лене показался фальшивым, а весь разговор – постановочным, вырезанным из учебного пособия. Говорила Зоя так, словно петляла. Не к месту вспомнила Ирвина, спросила Лену, не видела она его фотосессию в Якутии. Нет, Лена сказала, что не следит. Зоя притворно округлила глаза и страшным шепотом сказала:

– Ты что! За кем-кем, а за Ирвином стоит следить.

Ирвин Пауэлл Гроув появился в 1995 году – они подозревали американского профессора в шпионаже, с годами он затерялся и вот всплыл в социальных сетях ловцом френдов и фолловеров.

– Он постит до сорока ссылок за день. Все о России. Из «Ленты», «Кольты» и прочих альтернативных источников. Ну, ты понимаешь о чем. – Лена пожала плечами. – Надо заметить, он неплохо выучил русский. Во всяком случае, на заголовки его хватает: не путается, придерживается линии. Только что-то я как-то не верю, что человек может за день прочитать столько. С его-то русским… Хотя как знать, он столько лет его учит и все время с русскими женщинами живет… Уж читать-то научился. Наверняка ему платят за это. Он же ничего просто так делать не будет, старый халявщик. Точно, ему за это платят. У него столько френдов, почти две тысячи. И каждый день набирает больше и больше. Короче, ведет активную сетевую жизнь. Как те тролли питерские, только наоборот. Ну, ты поняла…

Мистер Ирвин Пауэлл Гроув, профессор Массачусетского университета, почетный член клуба «Ротари», сановитый, в меру напыщенный, смешливый великан со слезящимися кротовьими глазками и вечно надтреснутыми очками, человек с двумя левыми руками и семью носовыми платками, представитель общества черт знает каких сил или, если совсем коротко, черт знает кто! Он влезал в кабинеты – I do apologise for inconvenience[25] – и все стелились у его ног; легко втирался в друзья к директорам различных предприятий – все надеялись на какое-нибудь знакомство, с кем-нибудь из Ротшильдов или аль-Рашидов (умел невзначай обронить имя). Смазанная до блеска речь при необходимости скрипела и заедала. Он жонглировал названиями корпораций и газетными заголовками из всемирно известных журналов. Цитировал целыми абзацами, но если спрашивали о чем-то конкретном, умолкал и, жалуясь на память (aging before time), изображал полное бессилие. И снова журналы, журналы, для которых он интервьюировал знаменитостей (имена, имена), писал статьи (под псевдонимами, конечно). Каждый провинциальный предприниматель грезит о том, чтоб его компания, его имя выползло однажды на страницы Financial Times… и не все ли равно, что там напишут: главное – напишут, я есть, наша компания существует, я, мы, о! Он никому ничего не обещал, но: как знать, я пишу о развивающихся странах… Румыния, Молдавия уже за плечами… А Венгрия – о, какая страна! Вы бывали в Будапеште? Как?! Непременно поезжайте, не пожалеете! Эстония – уникальна, с высоты моего опыта смело скажу… Небольшая страна, которая может стать площадкой для всевозможных социальных экспериментов… How would you like it – project Testonia? Шучу, шучу… Эх, меня, если хотите знать, это вдохновляет… перед вами столько возможностей… столько всего впереди… меня это даже, если хотите, возбуждает, ха-ха! Очень многие миллионеры и корпорации могли бы заинтересоваться, вложить в вашу страну крупные суммы – project Investonia! Just kidding… Да, столько всего впереди… вы только что откололись от атолла коммунизма… вы в интересном положении, если можно так выразиться, хо-хо-хо! Профессор Гроув предсказывал экономический расцвет, головокружительный прогресс, дигитализацию всей страны: вот увидите, в двадцать первом веке Эстония станет одной из первых в мире, кто перейдет на цифру целиком, целиком и полностью! Дорогие друзья, вы и представить себе не можете, какая у вас будет жизнь! Будете еду через компьютер заказывать, не выходя из собственной квартиры, будете получать на дом лекарства! Его карманы были набиты визитками и пригласительными открытками, на каждом фуршете он ел больше всех – а кто он такой, хотели бы мы знать?.. кто этот жирный господин в грязной рубахе?.. вон тот, с тарелкой у портьеры… небритый… от него запах тела… подойдите, встаньте рядом – дышать невозможно!.. кто-нибудь знает, кто это такой?.. откуда он взялся?.. кто он? Филиас Фогг наших дней? За неделю вокруг света обернется и в другую сторону еще быстрей! Да в самом деле, что нам про него известно, кроме того, что он – a Rotary club member и professor? Ничего. Мы знаем о нем только то, что он сам о себе выбалтывает; мы знаем также, что его привела озабоченная истеричка, гомеопат, она вышла с ним под руку из душного, кактусами обставленного кабинета, где по слухам она соблазняет своих клиентов (как мужчин, так и женщин). Мы знаем о нем ровно столько, сколько позволила нам о нем узнать его комическая скороговорка, за которой далеко не все поспевали – разок отстал, сколько ни нагоняй, обрывки упущенных нитей было уже не связать. Знание о нем было фрагментарно. Профессор Гроув был похож на человека-невидимку, который растворился не весь – кое-что, казалось, о нем все-таки было известно. Он был женат на дочке знаменитого американского психолога, ученика Вильгельма Райха, от которого в период травли открестился, дабы успешно переметнуться на сторону дочери Фрейда и впоследствии сделать карьеру под руководством Эдварда Бернейса. Его бывший тесть заведовал кафедрой социальной психологии в каком-то институте, был заядлый курильщик, тратил очень много денег на отбеливание зубов и лечение бронхита – участвовал в разработке обширных мероприятий по борьбе с курением и сам часто в них принимал участие, пламенно выступал, поэтому должен был соответствовать; исколесил всю Америку и большую часть мира с лекциями по пиар-менеджменту и пиар-инженерии, выйдя на пенсию, жил в Калифорнии, раз в месяц собирал у себя на вилле все семейство, чтобы за ужином прокричать раз семнадцать «Бога нет! Иисуса тоже никогда не было! Непорочное зачатие – миф!» Ирвину он постоянно напоминал о своих достижениях, подводил его к шкафу, где за стеклом стояли кубки (выигранные чемпионаты по игре в поло и гольф) и всевозможные статуэтки (победа в конкурсе эссеистов, победа в конкурсе стенографистов, победа в поэтическом конкурсе, победы на математических олимпиадах), доставал из шкафа дипломы, вымпелы, сертификаты, разворачивал рулоны своих почетных грамот и ругал его за то, что тот ходит на демонстрации, на концерты и фестивали, за то, что он читает Берроуза и Тимоти Лири. Тут Ирвин вздыхал: «Начало семидесятых, жуткие времена, нас сломали… мы были сломлены… мы проиграли нашу борьбу, и нас на каждом шагу щелкали по носу… все это понимали… каждый стоял перед своим выбором: сдаться, стать таким, как они, терпеть обидные оплеухи или продолжать бороться… И я тоже, передо мной была эта дилемма в виде образцовой успешной американской семьи, которая меня почти сломала… но я выжил… я не дал себя обратить в зомби… мне хватило сил на развод, и пусть все мои достижения развеяли, а самого меня отовсюду пятнадцать лет гнали – мой тесть постарался, кричал, что сживет со свету, но не вышло, хотя меня потрепало, потрепало, благодаря ему… Но я не жалею… Я всего сам добился, восстал из пепла, как говорится… Жил счастливо и несчастливо, но жил, а не дышал миазмами кретинов, подобных моему тестю… А моя бывшая теперь – директор огромного пиар-концерна, ох!.. Она занимается такими вещами, я боюсь, что она занимается пиар-кампаниями претендентов в президенты… Но какая она невозможная идиотка… в своем последнем интервью для Fox News она такого наговорила… если б вы слышали!.. Нет, лучше вам не слышать… Нет, конечно, я не жалею!» Никто не мог вспомнить ни имени его жены, ни ее отца – и произносил ли он их имена вообще? Профессор ловко менял тему. «Ну? – спрашивал он. – Что скажете, Хелен?» Лена пожимала плечами. Профессор Гроув ей казался скорее фокусником (она боялась сказать «шарлатаном»), чем профессором. Он был смешной, большой и неуклюжий. Клоун. Посадив себе кляксу кетчупа на рубашку, проходит с ней десять дней и не заметит. Он был трогательно неуклюж. Попадал в комические ситуации. Она не хотела о нем думать плохо. В конце концов, благодаря ему она увидела Америку – он помог ей с оформлением визы и даже «обеспечил крышей над головой». Знакомая Ирвина оказалась русской аристократкой, эмигрировавшей в Америку из Франции в тридцать восьмом году, ей было шестнадцать, она всю жизнь переезжала с места на место, о том и говорили три месяца: о переездах, последний («этот уж точно последний») в Элизабет из Ньюарка, боялась жить одна, ей повсюду мерещились итальянцы, боялась, что к ней влезет какой-нибудь гангстер и задушит ее, «как кошку», – поэтому приглашала к себе жить студенток с условием, что те не станут водить парней, «но каждая рано или поздно кого-нибудь приводила». Лена никого ни разу не привела. Ей очень понравилось в Элизабете, она много гуляла по паркам и аллеям, по гладко скользящим с холма на холм тропинкам и плиткой выложенным улочкам, она глазела по сторонам и ни о чем не думала, например, куда-нибудь еще съездить; позже ей все задавали один и тот же вопрос: ты статую Свободы видела? Нет, отвечала она, не видела; почти все три месяца она прожила в Элизабете, это были самые беззаботные дни, вокруг были милые люди (итальянцев среди них и правда было много, но это ее не пугало, они тоже были очень милыми и не такими шумными, как те, которых она видела в Италии). Лена на редкость много читала (в основном Бунина). Брала книгу и шла в парк. Иногда на траве, иногда на просторной ярко-зеленой скамейке. Мягкий ветерок шевелил ее длинные русые волосы, солнце золотило руки, она снимала туфли и подтягивала ноги на скамейку (тогда еще гибкие, стройные); мимо проходившие американцы с ней здоровались, широко улыбаясь, и Лена думала, что все они улыбаются искренне. Жители Элизабета были все как на подбор рослые, статные, как породистые немцы, какие ей встречались во время путешествия по Шварцвальду, и это было забавно, потому что они в основном жили в маленьких ярких домиках, почти игрушечных, с ухоженными садами, которые своей образцовой аккуратностью только усиливали эффект игрушечности, отчего Леночке думалось, что и живут они тут словно понарошку (и сны ей снились в Элизабете странные – и после возвращения из Америки ей долго снилось, будто она все еще в Элизабете, спит в маленькой голубой комнатке русской аристократки и видит очередной сон).

25

Я прошу прощения за неудобство (англ.).