Страница 25 из 30
Но никакие его усилия не помогали. Он, точно приклеенный, не мог теперь двинуться с места. Я почувствовал прикосновение руки Иллофиллиона выше кисти, и в тот же момент приложил палочку ко лбу карлика, который вскрикнул, хотел её схватить, но пошатнулся и упал.
Я подумал, что он убит. Иллофиллион продолжал свой гимн и снова прикоснулся к моей руке. Я опять приложил палочку ко лбу карлика, тот вздрогнул, вытянулся и застонал.
Мое зрение, должно быть, утомилось от напряжения из-за яркого солнечного света, но мне буквально казалось, что изо рта карлика шёл какой-то черноватый пар.
Голос Иллофиллиона стал на тон выше, и в нём послышались такие повелительные интонации, что даже все павлины опустили головы к самой земле. Иллофиллион в третий раз коснулся моей руки. Я немедленно снова приложил палочку ко лбу карлика. Он сел, посмотрел с удивлением вокруг, встал на ноги, посмотрел на меня, на Иллофиллиона и вдруг, сморщив по-детски лицо, заплакал горькими слезами.
Сердце моё надрывалось. Я готов был обнять его, чтобы успокоить, но уже другие руки сбросили сеть с бедняги и нежно гладили мохнатую голову. Иллофиллион поднял карлика на руки и держал его, горько плакавшего, у своей груди.
Франциск сделал знак руками, что-то громко сказал птицам, и они все перебежали ко второму карлику, окружив его плотным кольцом. Иллофиллион велел мне вложить палочку в чехол у его пояса и спрятать её в специальный узенький карман, совершенно не замеченный мною раньше на его одежде.
Теперь Франциск позвал меня к себе.
– Этот карлик добровольно оставляет своё грязное ремесло зла, Лёвушка. Пока я буду читать мою мантру, переноси всякий раз по моему указанию палочку с предмета на предмет во всей этой куче побрякушек, которую он сложил. Вот, возьми палочку. Когда вся куча распадётся и станет золой, подними сетку палочкой, возьми карлика за руку и выведи его сюда, совсем близко ко мне. И когда я тебе укажу, коснись палочкой его темени.
Я сделал всё так, как приказал мне Франциск, и эффект от вещей, превращавшихся в золу, был почти тот же, что и в Константинополе. Но только здесь всё ещё и склеивалось, точно ком смолы. Как только я коснулся темени карлика, он также хотел схватить руками палочку, пытался даже подпрыгнуть, но, как и первый, не достиг никаких результатов. Но этот карлик не злобился, не плакал – он смеялся как ребёнок и выказывал все признаки удовольствия.
По указанию Франциска, я поднял палочкой сеть и подвёл к нему карлика, который бросился к его ногам, обнимая их, и пытался выказать все признаки любви. Франциск поднял карлика на руки, как это сделал Иллофиллион, и велел увести всех птиц за исключением трёх, которых сам выбрал. Он велел также позвать сестру Александру.
Когда я передал Франциску его палочку и подошёл к Иллофиллиону – карлик мирно спал на его руках. К приходу сестры Александры оба карлика уже спали; в таком состоянии они были унесены в ту комнату, где жил Макса.
Теперь поляна приняла свой обычный вид, все следы происходившей на ней борьбы Света и тьмы исчезли, и мы вошли в комнату Франциска.
Меня по-прежнему тревожили багровые пятна на его руках, но он сам их точно не замечал. Только я приготовился было сказать о них Иллофиллиону, как услышал его голос:
– Сядь, Франциск, я перевяжу твои раны. Иначе ты снова сляжешь.
Франциск и раны? Где же раны? Я недоумевал, не представляя себе, чтобы безмятежный, сияющий, правда, бледный, но такой сильный и спокойный Франциск мог страдать от ран. Не возразив ни слова, Франциск сел на стул, и Иллофиллион отвернул рукава его одежды.
Выше тех мест, где были багровые пятна от рук крестьянина, на обеих руках Франциска были раны, точно обожжённые места, и на них уже выступали капли крови.
Никогда, ни до этого, ни потом, не приходилось мне переживать такого страдания. Франциск молчал, спокойно перенося муку, когда Иллофиллион накладывал повязки на кровоточившие руки. Лицо его сохраняло такое выражение, точно он пел славословие всей Вселенной, но я едва сдерживал слёзы.
Мне, как и крестьянам, которых он спас сегодня, Франциск казался святым. Почему же, зачем страдать святому? Мне хотелось подставить свои руки, только бы избавить его от страданий, только бы видеть это чудесное лицо в экстазе любви и доброты.
– Святым, Лёвушка, нечего делать на земле, я уже тебе это говорил. Могут быть на земле божественные посланники, но я не из их числа. Я – обычный грешный человек. И всё, чем я могу помогать людям, это только, в буквальном смысле слова, меняться с ними кровь за кровь. Но выше счастья и нет для человека на земле. Я не водитель человечества. Я простой человек. Мой путь доброты ведёт меня так, как это допускает живущая во мне Гармония. Не страдать ты должен, глядя на меня, но понять, что каждый путь есть вековая карма, от которой отказаться нельзя. Вот и у тебя тоже карма: ты носишь дивный камень Учителя, который у него украли и который был осквернён, но потом снова очищен. Знаешь ты об этом или не знаешь – но велика твоя помощь тому, кому ты его возвратишь. И все мы, помогающие тебе развить в себе психические силы, нужные для того, чтобы носить его, а потом вернуть владельцу, все мы связаны огромной кармой благодарности и спасения с тем, кому ты должен возвратить этот камень.
Слова Франциска, как и всё виденное сегодня, не до конца были мне понятны. Но я ни о чём не спрашивал, я теперь уже знал, что когда настанет время, Иллофиллион расскажет мне всё, что я буду в силах понять.
Попрощавшись с Франциском, мы с Иллофиллионом покинули территорию больницы и возвратились домой.
Я шёл с трудом, Иллофиллион поддерживал меня и уложил в постель, как только мы вернулись в наш дом.
Через час Ясса повёл меня в ванну. Сам Иллофиллион давал ему указания, как делать массаж. Но и после ванны и массажа мне было не по себе. Пришлось снова лечь в постель.
Я даже не мог дать себе полный отчёт во всём происшедшем, не мог сообразить, который сейчас час. Меня всё больше охватывала слабость, озноб, и наконец я забылся в беспокойном сне.
Глава 4
Знакомство с другими домами общины. Оранжевый домик и его обитатели
Я проснулся, как мне показалось, от какой-то тяжести на плече и лёгких толчков по руке. Не сразу сообразив, где я и что со мной, я открыл глаза и тут же вовсю расхохотался.
Мой маленький друг, павлин, который теперь уже был не таким крошкой, как раньше, забрался на моё плечо и преуморительно будил меня. Привыкнув ходить с нами купаться в определённый час, он давал мне знать, что пора вставать. Мало того, моя дорогая птичка не удовольствовалась лишь тем, что разбудила меня. Она соскочила с постели, подбежала к настежь открытой балконной двери, посмотрела вдаль и, выказывая признаки беспокойства, помахала крыльями, издавая резкие звуки, как бы о чём-то молящие, а потом вернулась к моей постели. Подёргав клювом моё одеяло, павлин снова подбежал к балкону и снова вернулся ко мне, издавая ещё более резкие звуки. Он старался дать мне понять, что хочет, чтобы я посмотрел, что именно его беспокоит.
Весело смеясь, я поднялся и подошёл к балкону. Каково же было моё удивление, когда я увидел вдали идущего по дороге к озеру Иллофиллиона, уже подходившего к скале, за которой он должен был сейчас скрыться. Я расцеловал моего заботливого друга, который радостно замурлыкал, чем ещё больше меня насмешил. Мигом одевшись и не забыв на этот раз тщательно расчесать свои локоны, чему меня обучил Ясса, я схватил в охапку простыню и павлина и помчался догонять Иллофиллиона.
Я чувствовал себя совершенно здоровым и в эти первые утренние минуты забыл или, вернее, не вспоминал о том, что было вчера.
Я уже настолько привык к жаре, что палящее солнце не составляло больше для меня мучения, как это было в Константинополе или у моего брата в К. Теперь я мог идти очень быстро. Я почти обучился искусству ходить по пыльной дороге, не поднимая пыли и не уставая.