Страница 15 из 16
До резни я редко задумывалась об РПК. В Синджаре их представителей встретишь нечасто, хотя иногда по курдскому телевидению я видела мужчин и женщин в мешковатой серой форме, стоящих на коленях с автоматами в руках где-то в горах Кандиль на границе с Ираном. Мне казалось, что они не имеют никакого отношения к моей жизни, как и их борьба с турецким правительством. Но после спасения езидов на горе бойцы РПК стали настоящими героями, сменившими в общественном сознании пешмерга в роли защитников езидов. Их вмешательство положило конец трениям между ними и Демократической партией Курдистана Барзани. ДПК хотела расширить свое влияние на Синджар, из-за чего наша родина в последующие годы стала театром военных действий. Но в то время мы были прежде всего благодарны РПК за помощь езидам на горе и за то, что они послали сотни своих бойцов сражаться с ИГИЛ в Синджаре.
Но не было никаких признаков того, что помощь дойдет и до Кочо. Каждый день кто-то из моих братьев отправлялся в джеват и возвращался с неутешительными новостями. Они говорили, что мужчины Кочо пытаются разработать свой план, но никто из соседей не хотел нам помочь. «Может, нас спасут американцы на своих самолетах, как они сделали на горе», – говорила моя мать. Боевики «Исламского государства» нервничали, когда слышали звуки самолетов или вертолетов. «Или к нам придут отряды РПК», – продолжала она. Но мои братья, поддерживавшие связь с езидами, которые работали переводчиками у американцев и теперь жили в Америке, быстро перестали на это надеяться.
Самолеты и вертолеты летали над нами, но они направлялись к горе, а не в Кочо; и мы понимали, что отряды РПК вряд ли доберутся до нас. Бойцы РПК были храбрыми и хорошо подготовленными – все же они сражались с турецкой армией почти полвека, – но они привыкли к боям в горной местности и не могли противостоять ИГИЛ на равнинах, отделявших нас от горы Синджар. К тому же Кочо оказался в глубине вражеской территории. Мы, по сути, находились «нигде».
Дольше всего мы надеялись, что блокаду Кочо прорвут американцы. У моего брата Джало, одного из тех, кто работал в аэропорту Талль-Афара после вторжения войск США, был знакомый по имени Хайдер Элиас – езид, которому предоставили убежище в США, в Хьюстоне, потому что он работал переводчиком. Они говорили почти каждый день, хотя Хайдер советовал Джало не звонить ему, опасаясь, что игиловцы могут проверить телефон Джало и увидеть в нем американский номер. За это его могли убить на месте.
Хайдер и другие эмигранты-езиды обращались за помощью в Вашингтон, Эрбиль и Багдад, связываясь с различными административными учреждениями, но не добились никакого прогресса относительно Кочо. Джало отвечал на каждый звонок Хайдера, но его надежда постепенно сменялась отчаянием. Он видел, как американские солдаты прочесывали дома в поисках повстанцев, и знал, на что они способны. Он был уверен, что, если бы США послали солдат против блокпостов ИГИЛ вокруг Кочо, они без труда бы прорвали осаду. Иногда боевики ИГИЛ жаловались на то, что американцы помогают езидам в Синджаре, называя Обаму «крестоносцем». Услышав это, Джало сказал Хайдеру: «Мне кажется, они теряют контроль над ситуацией. Может, они даже позволят нам уйти». За несколько дней до этого боевики отвезли заболевшего Ахмеда Джассо на лечение в соседний поселок. «Зачем им это делать, если они не собираются оставить нас в живых?» – спрашивал Джало.
Джало любил Америку. Еще до осады он названивал Хайдеру в Техас и спрашивал, как там жизнь за пределами Ирака. Он завидовал Хайдеру, учившемуся в американском колледже, поскольку сам он не смог даже пойти в старшую школу. «Найди мне американскую жену! – шутил Джало. – Какую-нибудь пострашнее и постарше, которая согласится выйти за меня».
Хайдер же был настроен более скептически и сомневался, что американцы помогут жителям Кочо. Он боялся, что игиловцы решат отомстить Кочо за авиаудары. «Будьте осторожны, – советовал он Джало. – Возможно, они лишь притворяются слабыми. Так просто они вас не отпустят». Весь мир тогда интересовало лишь происходящее в остальном Ираке. Средства массовой информации даже не упоминали о Кочо. «Они заняты сменой премьер-министра в Багдаде, у них нет времени думать о нас», – говорил Элиас.
Нам оставалось только ждать. На улицах стояла тишина, все сидели по домам. Мы почти ничего не ели, лица моих братьев худели и бледнели. Наверное, я тоже похудела, но мне даже не хотелось смотреться в зеркало. Мы не мылись, и вскоре в доме стало неприятно пахнуть. Каждую ночь мы поднимались на крышу после наступления темноты, чтобы нас не увидели боевики, и ложились спать плечом к плечу. Мы старались держаться как можно ниже за невысокой стеной и перешептывались. Когда малыш Ширин начинал плакать, все замирали и напрягались.
Но все эти меры предосторожности были бессмысленными. В ИГИЛ и так знали, что мы тут. В том-то и было дело.
Проводя настоящий геноцид в остальных районах Синджара, ИГИЛ держало нас в заложниках. Боевики пока были заняты другими делами – обыскивали езидские дома и наполняли свои мешки драгоценностями, ключами от автомобилей и сотовыми телефонами; угоняли коров и овец. Молодых пленниц они отправляли другим боевикам в Ираке и Сирии в качестве секс-рабынь; стариков, не способных позаботиться о себе, безжалостно убивали. Тысячи убитых сваливали в массовые могилы, которые игиловцы старались утаить – но это им не удалось.
Нашей последней надеждой стали соседние деревни, где жили наши знакомые и «киривы» из арабов-суннитов. Мы слышали истории о том, что арабы скрывали езидов или помогали им сбежать. Но чаще рассказывали, как арабы сдавали езидов ИГИЛ и присоединялись к боевикам. Некоторые истории были всего лишь слухами, но другие рассказывали наши знакомые, которым можно было доверять.
Они предпочли вообще ничего не делать, и их предательство ранило наши сердца еще до того, как засвистели настоящие пули.
Один из моих двоюродных братьев отвел семью в дом своего «кирива», умоляя о помощи. Родственники «кирива» приняли их и пообещали помощь, но тут же сдали ИГИЛ.
Мои братья названивали в эти деревни, забираясь на крышу, чтобы была лучше связь. Судя по голосам отвечавших, многие действительно беспокоились за нас, но советовали оставаться на месте. «Потерпите немного», – говорили они. Некоторые соседи-мусульмане даже навещали нас во время осады, привозили еду и заверяли, что наши страдания – их страдания. Прикладывая руку к сердцу, они говорили: «Мы вас не оставим». Но рано или поздно они все нас оставили.
А ведь наши соседи-сунниты были способны оказать нам какую-нибудь помощь. Раз они знали, что случится с женщинами, то могли переодеть нас во все черное и увести к себе. Или хотя бы сказать нам: «С вами произойдет то-то и то-то», – чтобы мы не питали ложных надежд. Но они этого не сделали. Они предпочли вообще ничего не делать, и их предательство ранило наши сердца еще до того, как засвистели настоящие пули.
Однажды мы с Дималь, Хайри, Элиасом и Халедом (нашим единокровным братом) пошли на ферму, чтобы забить ягненка на ужин. В отличие от потерявших аппетит взрослых, дети постоянно просили есть, а так как никакого провианта в Кочо не поступало, нам пришлось пожертвовать одним из наших ягнят.
Телефонный сигнал на ферме ловился хорошо, и Элиас взял свой телефон, чтобы звонить по пути. Мы только что узнали, что моя племянница Басо попыталась сбежать из Талль-Кассаба, где ухаживала за больной двоюродной сестрой, к горе, но ее поймали боевики ИГИЛ и привезли в школу в Талль-Афаре. Школа была выкрашена в красный цвет, и в ней держали многих езидских девушек и женщин. Я вспомнила, что один из наших учителей-суннитов, «господин Мохаммед», был родом как раз из Талль-Афара. Он мог бы помочь нам найти Басо.
Многие наши учителя были арабами-суннитами в основном из Мосула. Мы уважали их и относились так же, как к жителям своего поселка. После того как эту территорию захватило ИГИЛ, никто из них не позвонил и не поинтересовался, что происходит в Кочо. Поначалу это меня беспокоило. Я не могла представить, как они могли скрыться от ИГИЛ, и тревожилась об их судьбе. Но потом, по мере продолжения осады, у меня начали закрадываться сомнения. Вдруг они, наоборот, обрадовались приходу ИГИЛ? Может, все это время они считали своих учеников вроде меня кафирами, то есть «неверными»? От одной этой мысли мне становилось не по себе.