Двенадцать

И дернулся, услышав какой-то звук за спиной. Обернулся и увидел Эйприл, стоящую в дверях.

– Прости, я не хотела…

Он поспешно натянул футболку и встал. И что она успела увидеть? В кабинете царил полумрак, да и один из столов его частично загораживал.

– Ничего страшного. Просто немного себя в порядок привел.

– Я спать не могу.

– Это нормально, – ответил он. – Заходи, если хочешь.

Она неуверенно вошла в кабинет. Китридж пошел к окну, с АК в руке. Мгновенно оглядел пространство снаружи.

– Как там снаружи? – спросила Эйприл, уже стоя рядом с ним.

– Пока что тихо. Как у Тима дела?

– Вырубился, будто выключили. Он крепче, чем кажется. И крепче меня, кстати.

Это признание удивило Китриджа.

– Сомневаюсь.

Эйприл нахмурилась.

– А зря. Если по правде, я так перепугана, что уже вообще ничего не чувствую.

Вдоль окон по всей длине кабинета шел широкий подоконник, и Эйприл забралась на него, прижимаясь спиной к оконной раме и подтянув колени к груди. Китридж сделал то же самое. Они сидели лицом к лицу. Между ними воцарилось молчание, выжидательное, но не неловкое. Она еще юная, но Китридж чувствовал в ней внутренний стержень. Такая штука, которая в тебе либо есть, либо нет.

– У тебя есть приятель?

– Это допрос?

Китридж рассмеялся и покраснел.

– Просто для поддержания разговора, наверное. Ты себя так со всеми ведешь?

– Только с теми, кто мне нравится.

Шли секунды.

– А почему тебя назвали Эйприл? Из-за дня рождения?

Это все, что пришло ему в голову.

Эйприл мотнула головой.

– Нет, это из «Бесплодной земли».

Китридж не сказал ничего, и она удивленно приподняла брови.

– Поэма. Т. С. Эллиот.

Китридж знал имя, но ничего более.

– Слышал, но ничего не могу сказать. И как так случилось?

Она медленно отвела взгляд в сторону. Когда она заговорила, в ее голосе было какое-то сильное чувство, такое, что Китридж и названия ему не мог подобрать.

– Вау, – сказал Китридж. – Вот это да.

Эйприл пожала плечами.

– Вот оттуда оно. Автор был депрессивным типом в общем-то.

Она дергала за нитку на драной коленке джинсов.

– Это моей матери в голову идея пришла. До того как встретиться с моим отчимом, она была профессором языка и литературы. А потом мы стали богатыми, и все такое типа того.

– Твои родители развелись?

– Мой отец умер, когда мне было шесть.

– Извини, мне не стоило…

– Ладно. Он тоже был не из тех, кого чудесными людьми называют. Последствия тех времен, когда моя мама плохими мальчиками увлекалась. Хорошо набрался и врезался на машине в опору моста. И все тут, сказал Пух.

Она произнесла эти слова безо всяких эмоций, таким голосом, каким могла бы сказать про погоду. Снаружи землю окутывала чернотой летняя ночь. Очевидно, Китридж неправильно оценил ее, но он знал, что так очень часто бывает. Сказка ложь, да в ней намек, и ты всякий раз удивляешься, сколько всего может вынести человек.

– Я тебя видела, ну, ты понимаешь, – сказала Эйприл. – Твоя нога. Шрамы на спине. Ты ведь на войне был, так?

– Почему ты так подумала?

Она недоуменно поглядела на него.

– Я не знаю, но все одно к одному, так? Ты ведь единственный, кто знает, что делать, так? Ты суперпрофессионален со всем этим оружием и прочей хренью, так?

– Я же тебе говорил, я продавец. Туристического снаряжения.

– Ни на секунду не поверю.

Ее прямота была настолько обезоруживающей, что он на мгновение умолк.

– Ты точно хочешь это услышать? В этом нет ничего хорошего.

– Если ты согласишься мне рассказать.

Он посмотрел в окно.

– Ладно, ты права, я служил. Сразу после школы пошел. Не в армии, в морской пехоте. Вскоре после 11 сентября, когда полстраны было готово пойти служить. Дослужился до штаб-сержанта, в военной полиции. Ты знаешь, что это такое?

– Ты копом был?

– Типа того. В основном мы обеспечивали безопасность американских объектов – авиабаз, важной инфраструктуры, в этом роде. Нас гоняли с места на место. Иран, Ирак, Саудовская Аравия. Последнее задание было на авиабазе в Баграме в Афганистане. Обычная работа по распорядку, проверять путевые листы по оборудованию и иностранных рабочих на входе и выходе. Но иногда что-то происходило. Переворот еще не случился, территория контролировалась нами, но по всей стране уже действовал «Талибан», а еще «Аль-Каида» и десятка два местных полевых командиров.

Он помолчал, снова глядя в окно.

– Так что однажды мы увидели машину – обычный ржавый хлам, – когда она ехала по дороге. Блок-посты были хорошо обозначены, все знали, что надо останавливаться, но тот парень не остановился. Он мчался прямо на нас. Мы увидели в машине двоих, мужчину и женщину. Все начали стрелять. Машину понесло в сторону, она пару раз перевернулась и снова стала на колеса. Мы думали, что она уж точно взорвется, но нет. Я был старшим из сержантского состава, так что идти и смотреть должен был я. Женщина погибла, но мужчина еще был жив. Лежал грудью на руле, залитый кровью. А на заднем сиденье оказался ребенок, мальчик. Наверное, не старше четырех лет. Они привязали его к сиденью, вместе с кучей взрывчатки. Я увидел провода, тянущиеся вперед, детонатор был в руке его отца. Тот бормотал себе под нос. «Анта аль-масул», говорил он. «Анта аль-масул». Ребенок плакал и тянул ко мне руки. Маленькие ручки. Я их никогда не забуду. Ему было всего четыре, но, казалось, он знал, что сейчас случится.

– Боже, – сказала Эйприл. На ее лице был ужас. – И что ты сделал?

– Единственное, что пришло в голову. Побежал со всех ног оттуда. Взрыва я не помню. Очнулся в госпитале в Саудовской Аравии. Двое из моего подразделения погибли, еще один получил осколком в позвоночник.

Эйприл уставилась на него.

– Я же говорил тебе, что в этом нет ничего хорошего.

– Он взорвал собственного ребенка?

– Примерно так, ага.

– Но что же за люди способны на такое?

– Тут я пас. Я так и не смог этого понять.

Китридж подумал, не сказал ли он ей лишнего. Если и сказал, то она не подала виду.

– И что случилось потом? – спросила Эйприл.

– Ничего. Все кончилось.

– Не знаю, как ты, но меня бы такое с ума свело.

Китридж пожал плечами.

– Ну, я не свихнулся. По крайней мере мне так не казалось. Полгода провел в госпитале для ветеранов, заново учился ходить, одеваться и есть самостоятельно, а потом мне дали пинка. Война окончена, друг мой, по крайней мере, для тебя. Не настолько плохо, как бывало со многими другими ребятами. Я не ныряю под кровать, когда машина глушителем стрельнет, ничего такого. Что сделано, то сделано, решил я. Примерно через шесть месяцев после увольнения я поехал домой, в Вайоминг. Родители умерли, сестра вышла замуж и уехала с мужем в Британскую Колумбию, от нее вестей не было, но там остались несколько человек, которых я знал, – мальчишки, с которыми я в школу ходил. Уже не мальчишки, конечно. Один из них решил закатить крутую вечеринку в честь моего приезда, возвращения домой, все такое. У них всех уже были семьи, жены, дети, работа, но в конечном счете все они любили хорошенько выпить. Хороший повод зажечь, вот и все, но я решил, что в этом нет ничего плохого. Ладно, сказал я, давай напьемся. Он так и сделал. Там было полсотни человек, не меньше, половина тех, кто учился в моем выпуске. Над крыльцом повесили большую растяжку с моим именем, даже группу играть позвали. Вот тогда меня и прошибло. Стою во дворе, слушаю музыку. Ладно тебе, говорит мне приятель, есть женщины, которые хотят с тобой познакомиться. Не стой тут, как дурак последний. Он завел меня в дом, там их было трое, вполне хорошенькие. Одну я даже знал немного, с прежних дней. Они о чем-то болтали, обсуждали телешоу, сплетничали, как обычно. Нормальные, повседневные дела. Я попивал пиво, слушая их, и вдруг понял, что я понятия не имею, о чем они говорят. Не в смысле, слова. А их значение. Так, будто эти слова не были связаны друг с другом, будто существовали два мира, – мир снаружи и мир внутри, не имеющие друг к другу никакого отношения. Уверен, мозгоправ нашел бы нужный термин. А потом я очнулся на полу, а вокруг меня все стоят. Мне пришлось на четыре месяца в лес уйти, чтобы быть снова в состоянии находиться среди людей.

5

А я и не русская, родилась в Литве, чистокровная немка (нем.).