Страница 11 из 12
– Мы думаем, ты знаешь, где Арик прячется, – говорит Митя мягко.
– Я не знаю, где он, – говорит Арон.
– Честное слово коммуниста, клянусь Торой и своей мамой, – говорит он растерянно.
В комнате повисает молчание. Крупно – люстра.
Двор, мертвая кошка, над ней уже появилась муха. Потом еще одна. Еще… Постепенно над кошкой собирается целый рой мух, который слишком велик, чтобы мы не увидели в этом чего-то действительно символического. В атмосфере появляется что-то дьявольское, мы буквально чувствуем прикосновение к коже жаркого кишиневского воздуха и незримое присутствие повелителя мух и прочей нечисти. В проеме окна появляется девушка, которая смеется. Она смеется и кричит.
– Повелитель! – кричит она.
– Повелитель! – кричит она.
За ее спиной показывается старушка-мать, которая спокойно дала дочери отдрочить, и говорит ласковым голосом родителя шизофренички что-то успокаивающее.
– …повелитель! – кричит, смеясь, девушка.
– Наденька, не позорь меня перед соседя… – говорит старушка.
– …велитель, – смеется девушка.
Крупно – рой мух над кошкой. План дома.
– Наденька, опять вызовут врачей, опять тебя заберу… – говорит старушка.
– ПОВЕЛИТЕЛЬ! – орет девушка истошно (это уже даже не горловой вопль, а откуда-то из диафрагмы, а то и желудка).
– ПОВЕЛИ…. – визжит она.
То, что у обычной женщины занимает несколько лет в браке – переход от ангела к ведьме, – совершается на лице девушки в считанные мгновения. Изменение моментально и страшно. Это как переночевать на кладбище в пустой могиле или присутствовать при жертвоприношении. Это ХТОНЬ.
Девушка на секунду умолкает, глядя во двор.
Потом ревет страшно, безо всяких слов, ревет, как ослица или верблюдица… дикий вопль. Крупно – фигура девушки в ночнушке.
На плечах – морщинистые руки матери, выглядит это тоже страшно: как будто что-то костлявое, старое хватает девушку и тащит в комнату. Раскрытый рот девушки.
Общий план сверху крупно.
Машина «Скорой помощи» в нескольких кварталах от двора.
Дым, который поднимается из дома Арона…
Лестничная клетка – абсолютно как та, что перед квартирой Арона, – на которой стоит Митя. Он снова выглядит как безобидный ботаник, и это подчеркивает горшок с геранью, который он держит в руках.
– …то там? – раздается голос из-за двери.
– Это я, Митяй, – говорит Митя.
– Открывай, старичок, хочу оставить тебе свой цветок, чтобы ты о нем заботился, – говорит он.
– Командировка в Ленинград, – говорит он.
– Сейчас, сейчас, – говорит веселый, добродушный голос.
Шарканье… Крупно – напряженные фигуры на лестничном пролете внизу.
– Милицию не вызовет? – шелестящим шепотом спрашивает кто-то.
– Провод на всякий случай обрезал, – говорит почти одними губами верзила, показывая глазами на провода в подъезде.
Снова шарканье за дверьми.
– Сейчас, сейчас, старичок, – говорит весело голос.
– Собирался вот на Саяны, да ключи запамятовал где, – говорит голос.
Он очень похож на голос куплетиста-юмориста из советского кинофильма «Покровские ворота». Митя улыбается умильно, держит герань. Крупно – герань из глазка. Митя смеется.
– Старичок, ты думал, кишиневские грабители говорят голосом инженера «Счетмаш» Мити Ольханкенштейна? – говорит он.
– Ха-ха-ха-ха, – смеется голос за спиной.
Звяканье ключа в замке. Митя чуть вздыхает. И протягивает горшок с геранью в сторону двери. Та приоткрывается. Крупно – маски-чулки на головах бойцов засадного полка (такой был у Донского еще во время Куликовской битвы, так что евреи многому научились у русских, Солж был прав в монументальном труде про «200 лет вместе». – Примеч. В. Л.). Вращаются глаза…
Лестничная клетка. От двери в сторону Мити стремительно несется что-то металлическое – это альпеншток, в Кишиневе 60-х вообще был очень развит туризм, – и втыкается прямо Мите в лоб.
Крупно – пораженное лицо Мити, который заваливается спиной вниз.
Еще крупнее – глубина, на которую альпеншток вошел в кость лба Мити. В голове несчастного почти все острие. Это великолепный удар. Но именно он и губит обладателя альпенштока. Тот – сухонький, подвижный мужчина, больше похожий на подростка, – одним прыжком появляется из-за двери и, ухватившись за альпеншток, выдирает его из головы несчастного Мити. Но так как орудие засело в голове жертвы очень глубоко, сразу сделать это у убийцы не получается.
Показан сухонький Анатолий, который стоит на карачках над камерой – мы видим его как бы глазами уже мертвого Мити – и дергает изо всех сил рукоять альпенштока. У него выражение лица человека, который решил сыграть в лотерею на деньги, вырученные от продажи квартиры, и уже понял, что у него вряд ли что-то выгорит, но еще надеется на чудо…
Анататолий совершает два рывка, после чего мы видим множество рук, ухвативших его за плечи.
Лицо Анатолия моментально становится спокойным.
Он сам, без какого-либо принуждения, встает, поворачивается, идет в квартиру – руки на нем, но видно, что просто контролируют, не понуждают, – заходит в комнату, берет табуретку, ставит под люстрой, идет к балкону (руки на нем все время), берет оттуда моток веревки – видно, что человек реально собирался сбежать в Саяны, – делает петлю… Закидывает на люстру. Говорит в камеру (лицо крупно):
– Уже можно?
Ему отвечают. В момент ответа выражение лица меняется с обреченно-стоического, как у Петрония, которого никто, впрочем, в момент смерти не видел, до протестующего – как у молодого человека, у которого нашли рак, причем не только нашли, но еще и сообщили об этом.
– Гуревич, не все сразу, – отвечают ему.
– Где Арик? – говорят ему.
Крупно – лицо девушки на больничной койке. Она осунулась, спит, но во сне вздрагивает…
Крупно – лицо Анатолия, оно все красное, кровь, синяки, раскрытый в беззвучном вопле рот без зубов вообще, один из людей с чулком на голове держит в руках что-то типа клещей (с учетом того, что это НИИ, СССР и т. п., пусть будут пассатижи. – Примеч. В. Л.).
Крупно – уже подсушенный, мумифицированный трупик кошки…
Ни одной мухи. Блестит глаз мертвого животного…
Блеск…
Камера отъезжает, и мы видим, что это река, ночь, блестит отсвет луны на воде…
По реке сплавляются несколько байдарок. Люди в них выглядят типичными туристами каэспэшниками, видны рюкзаки, гитары, у всех дебильные лица сотрудников НИИ, которые забили наконец на раздачу кур и обсуждение кто кому вдул – чем НИИ и занимались – и поехали непосредственно вдувать на природу. Но женщин нет. Всего в байдарках 7 человек, и это все, кто убивал ребе и Люсю. Тихий плеск весел, тьма. Потом яркое пламя костра. Вокруг все семеро. В руках Эфраима гитара. Он берет аккорды.
– Сколько нам еще грести-то? – спрашивает кто-то.
– Три дня, чтобы полноценный туристический маршрут, – говорит Копанский, мрачно разглядывая кровавые пузыри на ладонях.
Ставит в огонь консервные банки. Показано, как сгорает, пузырясь из-за краски, обертка на банках. Буквы «Завтрак туриста», веселая рожица поросенка… По контрасту с ней лица у самопальных туристов грустные, усталые.
– Эх, ребята, вот жизнь будет, когда сокровища найдем! – говорит кто-то мечтательно.
– Уедем в Израиль, создадим кибуц, создадим настоящее социалистическое государство! – говорит другой.
– Да ну их, с их социализмом, – говорит кто-то.
– Не говори так, Иннокентий! – возражает Эрлих.
– Социализм – это будущее мира, – говорит он.
– Я Ленина уважал, уважаю и буду! – говорит он, не прибавив, почему-то, «уважать» к слову «буду».
– Ну, старичок, – говорит кто-то.
– Ну, Ленин…
Все понимающе пожимают плечами. Ясен пень, как бы говорят лица собравшихся. Ленин здесь в авторитете, это очевидно. А что они хотят уехать из СССР, который он создал, так… это все не так пошло после смерти вождя.