Симулякр

– В 93-м, – ответил я, – онкология.

– Ясненько… – пробормотал каракулевый и принялся копаться дальше.

– Если вы родню ищете, то не тратьте время, – подсказал я, обращаясь к обоим, – никого нет, все умерли. Была ещё бабка и прабабка. Но те ушли ещё раньше.

– Жена? – неопределённо кивнул ондатровый, – Есть? Была? Намечается? Или подруга, может, из случайных? Ну или просто что-то более-менее постоянное из женского.

– И дети, ежели чего, – вспомнил вдруг каракуль, хлопнув ладонью по лбу, – внебрачные там, приёмные, любые остальные. Какие старше 3-х лет – сюда их, в опись.

– Из постоянного – предострый гломерулонефрит правой почки, – чётко и уже с лёгкой веселинкой в глазах отрапортовал я, поскольку это было печальной, но разящей правдой. А ещё понял вдруг, что – не зэк, не лишенец и не поражённый. Однако имелось что-то ещё, о чём, несомненно, были в курсе оба охранных сыскаря, но сам я не имел ни малейшего представления. – Остальное всё временное, – закончил я фразу, – да и то в прошлом.

– Ладно, будем считать, закончили? – на всякий случай финально заглянув под кровать, обратился каракуль к ондатровому. – Будем выдвигаться?

– Из вещей только паспорт, – согласился с ним высокий, одновременно обращаясь ко мне. – Но он и так у нас. Так что просто одевайтесь и поехали.

– Вот так, не евши? – робко закинул я, – я ещё даже лекарства не успел принять.

– Не беспокойтесь, – отмахнулся барашек, – там вас накормят и снабдят чем положено. У нас по этой части без перебоев. Если вы им надо, то и беспокоиться не об чем. А если не надо, вернём: хоть сюда, хоть обратно в сугроб, как сами захотите.

Мы вышли из подъезда, я взглянул на часы – половина восьмого. Вслед за нами вышла тётка с шестого этажа, в новеньком ватнике и наброшенной на плечи шали. Глянув на нашу троицу, резко перекинула шаль на голову, максимально прикрыв лицо, и скорым шагом пошла прочь. Мы выехали через арку на улицу и повернули в сторону центра.

Это зимнее утро ничем особенным не отличалось: то же пасмурное небо над Москвой, те же голодные вороны, рыщущие по окрестным мусорным бакам, всё тот же тусклого вида спешащий на службу замученный люд, неловкими прыжками преодолевающий навалы неубранного снега. Мало легковых машин – всё больше автобусы восстановленного Ликинского завода с оторванными почему-то брызговиками. Редкие троллейбусы – нехватка электричества в городских сетях вынудила сократить количество рогатых, так решило столичное градоначальство. Ну и очереди, восстановленные из пепла времён. Утром не захватишь молока – останешься один на один с подхимиченной водой из-под крана. А заскочишь в обед, чтобы завтра было на кашу, так пальцем у виска крутанут да с хамской издёвкой посоветуют ещё ближе к закрытию подойти. Похожая картина по мясу, маслу, птице. По яйцу. По удобрениям. Проще с хлебом – я брал помногу, если удавалось, и морозил за окном, чтобы экономить на вечно пустом холодильнике, а после, как оттает, разогревал в духовке и быстро съедал с майонезом, пока батон не засухарился. Ну и почти нормально с ситуацией по комбижирам. А картошка, свёкла, капуста и лук – вообще, считай, беспроблемно кроме вполне терпимых очередей и грунтового привеса. Хуже с морковкой, её то ли на сахар забирают, то ли на лекарства. В общем, голодными не останемся.

Из дневника Кирилла Капутина, студента и спортсмена.

Он же и помог мне опять, мой Ионыч. И не только в том смысле, что на юридический без него не прошёл бы никогда. Тем более на международное отделение. Нет – в том, что помог разобраться в сущности дела. Теперь я мастер спорта по самбо, за университет выступаю, и чаще успешно, чем никак. А два года тому, когда поступал, был лишь КМС-ом, не поднялся выше, несмотря на старания. Или не везло, не знаю. Там надо было в тройку попасть уровня не ниже городских соревнований, чтобы Мастера получить. Я же вечно ходил в первых после бронзового, как назло, хотя рвал их зубами и ногтями. Всех. Мысленно, конечно. Ионыч говорит, злости у меня с запасом, и с хладнокровием полный порядок. Но всё ещё есть нехватка мастерства и опыта, и это природное, от этого, говорит, никуда. Сказал, моё призвание в том, чтоб не самому противника давить, но суметь так организовать дело, чтобы враг был задавлен по-любому: неважно, лично тобой или кем-то, кого ты же сам и приготовил. А противник в спорте – он же и враг по жизни, если брать на коротком отрезке противоборства. Таков, говорит, закон, Кира. И смотрит, будто насквозь прожигает. Я тоже хочу так смотреть, так уметь, быть похожим. В этом особая сила: в негромком слове, в прожигающем взгляде, в неброской одежде, под которой скрывается твоё преимущество и власть над людьми. Он только потом сказал, когда меня уже зачислили, что прошёл я по его спортивной квоте, как якобы мастер спорта и перспективный чемпион. У него кто-то был там, на кафедре, из бывших его то ли друганов, то ли подельников, то ли должников. Скорей последнее, так я чувствую. У меня ведь нюх. Особый. На людей, на собак, на ложь. Даже на еду, о существовании которой я только недавно начал нормально узнавать. Не потому что появилась – потому что сообразил, как добыть. Меня, как только понял про это, такая вдруг ни с того ни с сего злость охватила, что кооперативщиков этих развелось, как собак нерезаных. И каждый норовит схватить и урвать. А ты, вроде, ни при чём: хоть с дипломом, хоть какой. А тут ещё напечатали, что Ленин – кровавый вурдалак, своими глазами видел в журнале «Огонёк». Там ещё про хиромантию было – вся жизнь, оказывается, видна по отпечатку с ладоней, вперёд и назад. Меня интересует только вперёд. Назад, за исключением Ионыча, уже было и кончилось. Этот номер на факультете передавали из рук в руки, и никто не верил, что такое возможно, что дожили, доросли. И что – на свободе. Я же поверил сразу. Не в то, что вурдалак, а что теперь всё будет можно и потому надо успеть впрыгнуть в первый вагон, чтобы потом не бежать вприпрыжку за последним. А ещё лучше – в локомотив, к паровозному рулю и гудку.

Вчера сходил в Управление по Москве и области, прямо с улицы. Лубянский проезд. Просто вошёл и сказал, что буду дипломированный юрист и хочу трудиться в органах. Ещё дал понять, что родина в опасности и что я и есть тот самый её колосок, – как в песне, помните? Там в окне дежурный сидел, без знаков различия. Спросил паспорт, пометил чего-то своё, сказал, хорошо, идите, Кирилл Владимирович, учитесь, постигайте, ваши пожелания нам понятны. Смотрел доброжелательно, но и немного насквозь. Всё.

Потом я развернулся и вышел на воздух. Постоял, немного, думая так… ни о чём. Загрёб ладонью снега и стал энергично растирать им лицо, до нестерпимо краснорожей боли. Тёр, пока кожа не загорелась от внутреннего жара. От лица пошёл пар, и я вдруг решил, что надо в партию, пока её не закрыли на хер. Всё же идёт к тому, я вижу. А, может, сам же и закрою. А пока – надо. Сказал себе и двинул на Рабочий посёлок, к матери. Она у меня болеет вторую неделю, а на кране пока сменщица.

3.

Они привезли меня на Старую площадь, в самое логово. Сначала был шлагбаум, зажатый между двумя соседними стенами домов монументальной постройки, образовавшими как бы естественный проход во внутреннее пространство такого же внушительного по площади двора. Пропускная перекладина казалась самой обычной, но только выполнена была из классического стального рельса. А ещё на месте привычного легкоприводного механизма я обнаружил более чем объёмный редуктор, соединённый с мощным движком.

– Это зачем? – кивнул я на впускное устройство.

– А против танков, – хмыкнул каракуль, – никакая Пантера ихняя не проскочит, уже проверяли.

– Зубы обломает, если что, – добавил ондатровый, – а не пройдёт.

– А пока думать будет да примериваться, мы её сверху с ПЗРК – ду-дух!! А снизу – фугасами, фугасами – дэ-дэх!! – с энтузиазмом подхватил сотоварища нижний чин.