Симулякр

У ворот ВДНХ и отдельно у подножья королёвской ракеты, буйствуя, негодовала толпа. Кто-то успел в кровь разбить морду другому, кто-то наседал на соседа по толкучке, буяня и доказывая преимущество коммунистов над фашистами. Третий, взобравшийся на ракетный пьедестал, в это же время выкрикивал лозунги в поддержку красно-коричневых. При этом орали все, а кто-то ещё и рвал гитарные струны, ревя то ли новым Высоцким, то ли старым гимном на новейший лад.

Короче, всё шло по плану. Мы с Мякишевым понятливо переглянулись – начало смуте было положено, и это было главным достижением на этот час. Не задерживаясь на окраинных мелочах, мы рванули в центр, не тормозя на красных светофорах и на всякий случай время от времени постреливая в небо через верхний люк. Сзади пристроился танк, получивший приказ не отставать. Остальные двигались следом, но уже по возможности аккуратно, колонной, соблюдая правила и не пугая окружающих, как это делали мы с Адольфом Михалычем. Странное дело, в эти исторические минуты я уже почти не чувствовал его превосходства. Наоборот, в ходе событий, случившихся – о, нет, свершившихся! – за последний час, мне казалось, что это он уже больше вслушивается в мои слова, пытаясь не пропустить важного, а не я в его. Но только не подаёт вида. Господибоже, ну как приятно-то! Жаль, Ионыча рядом нет, он бы оценил, а после, глядишь, ещё и пригвоздил бы Адольфа коротким ёмким словом, как только он один умеет делать.

Ещё через пятнадцать минут весь город стоял. Машины, оказавшиеся не в том месте и не в то время, народ побросал – кто как. Многие, узнав об обращении к народу мятежного генерала, возликовали. Остальные, кто больше сомневался, чем внутренне поддерживал, казалось, выжидали, но с улиц не уходили. Видно, мысленно перебирали варианты любой победы, не желая даже на этом раннем этапе быть причисленным к меньшинству. Повсюду бродили группы возбуждённых горожан, ища единения: отовсюду неслись крики радости и отчаянья, народ перемещался волнами, растекаясь неровным киселём на отдельные ручьи и вновь сливаясь на площадях в мощные неуправляемые потоки. Искали того самого сопротивления, к которому призвал бесстрашный Мякишев в шлеме танкиста. И не находили. Милиция безмолствовала, армия, судя по действиям вооружённых подразделений вблизи Дома Советов, перешла на сторону народа. На нашу. Спецслужбы, видя такое дело, затаились, ища выхода из создавшегося положения.

Мы успели застать. В тот момент, когда наш БТР, пробравшись через обломки временных заграждений, подкатил к Белому Дому, галкинские бойцы под восторженный рёв толпы уже выводили заточенцев из здания. Лица депутатов и примкнувших к ним из числа несогласных с головной властью членов правительства были залиты светом армейских прожекторов, направленных со стороны Москва-реки. Вице-президент, тоже освобождённый, растерянно и немного глуповато улыбаясь, делал народу ручкой. Председатель Президиума шёл ровно, стараясь держать достоинство недавнего узника, пострадавшего за весь народ сразу. Затем остановился, качнулся, попросил воды. Стал пить её жадно, работая кадыком, будто хорошо смазанным поршнем. Допив бутылку, отбросил её в сторону, прокричал стоящим вокруг:

– Граждане России, объявляю внеочередной съезд народных депутатов! Подробности завтра!

Думаю, в этот момент выпущенная на волю законодательная ветвь была ещё не в курсе той роли, какую сыграли я и Мякишев в деле освобождения Родины из-под ига захвативших её либерально настроенных капиталистов-демократов. И потому мой полковничий статус, ещё толком не успевший обрасти наградами и орденами, мог быть легко отменён вернувшими себе права народными избранниками. А уж этого мы с Адольфом никак допустить не могли.

Из дневника полковника Капутина, Первого Советника Временного Главы России. Продолжение.

Продолжаю записи, как только возникает короткий передых, а то всё категорически некогда. Никогда ещё за время, проведенное в органах, спорте, политике и раздевалке, я так не переживал, хотя, как известно, первое правило русского чекиста – «не верь, не бойся, не проси». Так вот. Не верил и не верю никому – с этим всё как-раз обстоит нормально, потому что избранной народом власти я и так никогда не доверял: известно, как её выбирает народ, кто он есть и в силу какой привычки опускает добрую волю в щель. Насчёт «не бойся» – здесь, скажу я вам, совпадает не полностью. Потому что боюсь. Но лишь одного – не успеть увидеть Родину счастливой, очищенной от наслоений и мерзот, от лишних и вредных ей людей, от подлостей неправедной власти и от разъедающего душу граждан капитала. А ещё – «не прошу», никогда. Только у Всевышнего, разве что. И у Ионыча иногда, когда Бог не сразу откликается на зов.

Кстати, о нём, о бате, заменившем кровного отца. На другой же день повстречались. Сели, потёрли, как раньше, – по-нормальному. Ну я и рассказал, как было – про Мякишева, про то, как писал воззвание, которое слышал весь народ. Про то, что не у дел с ним остались, потому как вырученные из плена никак не отреагировали на наше двойное с Адольфом геройство, приписав героические заслуги чисто маршалу Галкину. Он у них с сегодняшнего дня Министр Обороны. А старый – под арестом, вместе с остальной камарильей.

Ионыч задумчиво почесал за ухом, прикинул чего-то там у себя голове и говорит:

– Чисто шерстяной беспредел, Кирюша. Галкина надо убирать, лучше тачконуть через подставу и в трюм, там ему фанеру обломают, а после зашкворят, если надо. А Адольфа временным паханом ставить. Покамест. Пока не решим, чего дальше делать.

Короткого батиного слова хватило. Дальше заработал собственный мозг, и я тут же сообразил, на что брать Галкина.

С Мякишевым, изрядно расстроенным тем, в каком направлении пошли победные дела, мы встретились тем же вечером, в раздевалке у Ионыча, для конспирации. Тот без звука одолжил ключи, понимая, что на кону судьбы России, не меньше. План был мой, реализация – Адольфа. Трудноисполнимой частью продуманной в деталях операции являлось то, каким образом выманить маршала на встречу с его ближайшим конкурентом по месту на Аллее Славы генерал-полковником Мякишевым. Эту часть, однако, Адольф Михалыч ответственно брал на себя. Главное было, качественно записать разговор. Насчёт остального, время покажет.

Вопреки сомнениям, на призыв Галкин повёлся, причём сразу. Даже в угаре недавних событий не успел забыть о посулённом Родиной Лазурном рае на гектарном холме. Принял у себя, в кабинете Министра обороны. Адольф Михайлович начал по-деловому, но и при всём уважении.

Сообщил:

– Никто не забыл об имевшемся договоре, товарищ маршал, и потому мне поручено приватно обсудить с вами варианты благодарности за ваше вмешательство в отстаивании идеалов. Спасение Родины – это чрезвычайно ответственно и будет вознаграждено, как было обещано.

– И какие же варианты родина имеет предложить, генерал-полковник? – вальяжно раскинувшись в мягком кресле иноземной работы, поинтересовался Галкин.

– Тут мне подсказали, их два, товарищ Министр, на ваш личный выбор: земля в безналоговом Монако плюс дом и прислуга – всё за счёт казны. Или же гектар на Лазурном берегу, тоже с домиком под тыщу квадрат, на холмике, с видом на лазурь, и тоже за казённый счёт, само собой, но только уже без последующего содержания. Потому что там честные, мать их ети, налоги. Так Минфин пояснил. Тоже приватно, конечно. Ответ хотят не поздней завтра, пока съезд не прошёл, сами понимаете. Дальше никто ничего не гарантирует, потому что ещё не понятно, кто у власти. И чей, как говорится, будет карман.

Маршал задумался. Потом уже Адольф рассказал мне, что и сам в те минуты сидел словно на иголках – в критический для родины момент решалась судьба и глубоко личная, и любая остальная. Вариант собственного ареста он также не исключал, но отчего-то допускал подобную вероятность лишь в последнюю очередь.

И дрогнул Галкин, не устоял, как это и предвидел наш мудрый самбист, будучи знатоком человеческой натуры на самом тонком уровне.