Калечина-Малечина

– Катя, зачем ты это сделала? – тихим голосом спросила мама.

Катино сердце сжалось в кулак и принялось дубасить окружающие органы. Мама стояла к ней спиной перед открытым навесным шкафом.

– Я-а-а-а… – это протянула Катя.

Мама повернулась строгим лицом. Катя аккуратно вытянула шею, подошла к шкафу и увидела что-то удивительное. Стеклянные мамины банки с крупами и прочими рассыпчатыми штуками будто помешались. В ёмкость с рисом была досыпана соль, в ёмкость с гречкой – сахар, в ёмкости с манкой желтел горох. На всех банках плотно сидели крышки, а на полке не валялось ни одной горошинки, рисинки, маночки и ничего такого другого.

– Это не я, – сразу и честно ответила Катя.

– А кто, Пушкин? – спросила мама с такой интонацией, которая означала, что у неё не осталось сил на то, чтобы ругаться.

Пушкина Катя ненавидела сегодня почти так же, как Сомова. Это Пушкин записал историю про тучу как на уроке математики – в столбик, – и поэтому Катя получила кол.

Мама вытащила все банки с полки и принялась медленно пересыпать их содержимое в изначальные ёмкости. Катя протянула руки, чтобы помочь. Мама не смотрела на неё. Сразу захотелось хныкать от обиды. Столько плохого плюс такая неправда. Катя точно помнила, что ела сегодня холодные макароны, но крупы не мешала. Она ушла в свою комнату. В глазах копились слёзы. Стены шатались от стоячей воды, а обойные цветы выпирали из стен и падали на пол. Катя замахнулась на один из них, чихнула и вдруг поняла, что у неё есть шанс сделать так, чтобы настоящий вечер наступил ещё позже.

– Мам, я пойду покатаюсь с горки! – это Катя, уже одетая в пуховик, заявила на пороге кухни.

– Телефон не забудь, – бесцветно ответила мама с мёртвыми рыбинами в руках.

– А он не заряжен! Я недолго! – И Катя выбежала во двор.

На улице Катя занялась растягиванием времени. Она каталась с горки не одна, а поочерёдно с другими тремя невыросшими людьми чуть её младше. Они перекидывались смешками и передавали из варежки в перчатку пластиковую доску для катания. Катя каталась на попе, подкладывая под неё пуховик. Железная горка росла высоко в черноту, съезжалось с неё долго и весело.

Свет горел на кухне, где мама делала ужин, окно родительской комнаты темнело, значит, папы ещё не было. Каждый день Катя клала дневник на стол в своей комнате. Так они условились, чтобы папа не тратил своё время на выколупывание его из рюкзака.

Ещё одна пачка невыросших людей играла без коньков в хоккей на замёрзшем асфальте. Они хохотали и перешвыривались плохими словами. Когда одно из таких шайбой долетало до горочных, девочка в синем дутом комбинезоне строго замирала. На безопасном расстоянии от хоккеистов, на затоптанном снеге, похожем на пломбир с шоколадной стружкой, стоял крупный снеговик и качал ветками-протезами. Двое выросших на противоложных сторонах двора гуляли с собаками: один с колли, другой с незаметной в снегу таксой.

У подножия горки появился выросший человек в джинсах и длинном чёрном пальто.

– Катенька! – это он произнёс в сторону горки.

Катя оглянулась, выпуская удивлённые столбы пара изо рта.

– Папа! – это радостно крикнула ему девочка в комбинезоне и скатилась с горки прямо к нему в руки.

Все горочные, кроме Кати, попрощались с Катенькой. Они остались кататься втроём. Катя, девочка в шапке с медвежьими ушами и шмыгающий носом мальчик. Каждый раз перед спуском, перед тем как толкнуться и полететь вниз, мальчик этот производил особенно значительный шмыг. У Кати замёрз низ, она хотела попросить у горочных пластиковую доску, но боялась. Колли сцепилась с бродячим псом. Их лай стукался о дома и, словно по стенкам колодца, карабкался в чёрное небо. Там отреагировали и включили снег.

– Ты идёшь или нет? – это спросила девочка с медвежьими ушами примёрзшую к лестнице Катю.

А мимо шёл папа, как обычно, очень быстро. Ноги его казались палками, которые он привычно втыкал в землю. Папа не заметил Катю и скрипнул подъездной дверью. Катя быстро забралась наверх. Холод отступил от неё, она забыла, что хотела попросить доску. Катя скатилась и зажёгся свет в комнате родителей.

Шмыгающего мальчика забрал седой выросший, девочка с ушами ушла сама. Катя осталась с горкой наедине. Свет вспыхнул в её комнате. Катя оттягивала наступление своего вечера и продолжала скатываться. Хоккеисты по одному исчезали с накатанной площадки и оттого делались всё тише. Катя скатывалась. Собак и их выросших людей тоже не было. Два хоккеиста перекидывали друг другу шайбу, а потом вдруг исчезли одним мигом. Катя осталась одна в тихом пустом дворе и продолжала скатываться. Снеговик смотрел на неё пустыми глазницами.

– Катя, Катя, иди домой! – это мама выглянула из подъездной двери в набросившейся на халат дублёнке.

Катя скатилась и похрустела к дому по новому снегу. Вместе с ней в подъезд зашли двое выросших. У лифта ждала мама с бумажками из почтового ящика. Мама не любила ящик, потому что там часто были квитанции и реклама. Вчетвером они зашли в кабину. Мама открыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Молодые выросшие обнялись, очевидно, очень замёрзли, как и Катя. Она тоже хотела обнять маму, но передумала. Неясно было, позвонила Алина Алексеевна про Ларин телефон или нет. Парень из выросших жил с Катей и её родителями в одной лестничной клетке, поэтому они вчетвером добрались до самого верху.

– Раздевайся и иди кушать, а то остыло, – это сказала мама в коридоре.

Катя замёрзшими пальцами стянула пуховик. Из комнаты с телевизором появился папа, зацепил Катю за локоть и притащил в её комнату. На столе лежал позорный, раскрытый на новом коле дневник.

– Это что такое?! – это спросил папа, как будто он правда не понимал, что это.

– Пускай сначала поест, – это сказала мама в комнату, и папа, как обычно, не посмотрел на неё.

«Неужели не позвонила?» – радостно подумала Катя.

Дальше всё было как обычно. Катя сидела за столом, а папа вдалбливал, что стихи пишутся в столбик. Катя хотела попроситься в туалет, а потом передумала и написала восемь четверостиший под папину диктовку. В паре мест только сомневалась, прыгать на другую строчку или нет. Когда папа увидел её тетрадь, он затрясся и закричал, что никогда не видел столько ошибок на одной странице. Катя ответила, что задание ведь было на то, как начинать с правильной строчки.

– Ты что, умственно отсталая? – спросил папа.

Катя задумалась, что ему ответить. На крик пришла мама.

– Пусть поест.

Она принесла рыбу с рисом, протянула Кате. Папа ударил по тарелке ровно тем же движением, каким Катя ударила по Лариному телефону. Катя катится-колошматится, Катя катится-колошматится. Мама молча принесла совок и тряпку и убрала пол. Катя сбегала в туалет. Папа увидел в дневнике домашнее задание по математике. Захотел проверить его. Катя так много думала про Ларин телефон, что даже забыла про уроки. Папа принял решение, что они сделают математику вместе. Дальше он так громко разжёвывал математические столбики, что цифры, суммы, вычитания, деления, умножения слышали люди из соседних квартир и даже через две. От папиной громкости и собственной усталости в Катиных глазах и ушах все разжёванные примеры сливались в липкую кашу. Веки у невыросшей тоже липли друг к другу. Папины объяснения давно звучали для неё колыбельной. Катя по-воробьиному клюнула носом. Папа стукнул стол. Катя проснулась. Папа говорил про деление. Его слова на чуть-чуть сделались чёткими, но потом снова размякли и поплыли вдаль от Кати. Чем громче он кричал, тем дальше Катя пряталась в сон. Она ничего не могла с собой поделать и снова клюнула воздух. Папа бросил учебник на пол, сказал, что Катя его позорит, и ушёл досматривать телевизор.

Катя поела ещё одну подогретую мамой порцию еды и помылась, стоя под горячими водяными лучами. Мама вялым роботом быстро расчесала и заплела Катины мокрые волосы прямо в ванной. Катя так устала, что было совсем не больно.