Большая игра в рукаве Ориона. Роман первый: Неизвестная сигнатура

Плутус:

Давай-ка запасемся хладнокровьем.

Событий мы с тобой не остановим,

Такой неотвратимый час пришел.

Произойдет ужаснейшая драма.

Все будут отрицать ее упрямо,

А ты ее запишешь в протокол.

«Фа́уст». Философская драма для чтения.

Иога́нн Во́льфганг фон Гёте, немецкий государственный деятель, поэт и естествоиспытатель.

Я остался в боксе один. Это моя тюрьма. Я, как мне дали понять, военный преступник. Хотелось прилечь, чтобы собраться с мыслями, но лечь было негде. В боксе – только регенератор и пульт управления к нему, с манипуляторами. Вполне можно использовать для пыток, или чтобы снова покопаться в моём сознании. Хотя – была бы такая цель – это бы уже случилось. Снова лежать в зелёном желе не хотелось. Я прислонился к стене. Потом медленно съехал по ней и сел на пол. Закрыл глаза.

Минут через десять, стена снова ушла в сторону и двое ганзейских солдат втащили армейскую кровать-трансформер, она проплыла на антигравитационной подушке и стала в угол. Эти же солдаты поставили в угол утилизатор, с умывальником и душем. Ещё через пару минут один из них принес пакеты с армейским пайком.

– Жалобы, согласно положению о военнопленных есть? – спросил он.

– Есть, – сказал я. – Не присылайте ко мне больше дознавателей – кретинов. Это бесчеловечно.

Солдат кивнул головой и, усмехнувшись, вышел.

Итак, я военнопленный. Прекрасно… Прекрасно, что теперь есть кровать.

О чем подумать было. Самое скверное, что что-то случилось с отцом и матерью. Действительно ли их похитили? Живы ли они? Если живы, то тогда надавить на меня элементарно. Уже надавили. Я скажу и подпишу всё, что предложат. Учитывая намерение сделать из меня одного из военных преступников – это как раз то, что нужно моим тюремщикам. Сломать.

Но, может быть, моих родителей у них в руках действительно нет. Врал этот ганзеец, Питер Брюс, или не врал? Нужно было поговорить с ним подольше. Чертов я истерик. Но если с головы моих родителей хоть волос упал, если отца с матерью убили – я узнаю, кто это, и найду убийцу, где бы он ни был. И потом – тот, кто попадёт мне в руки, как убийца моих родителей, позавидует всем террисам, павшим от моей руки. Выбраться бы отсюда.

Что-то случилось с моим кораблём. Они его хотели. Сильно хотели и хотят сейчас. Наверное, Кёнигсберг силы Альянса и Ганзы блокировали, не в последнюю очередь, чтобы получить "Серебряную тень". И штурмовали долго, брали измором вместо того, чтобы уничтожить всех сразу. Наше "героическое сопротивление" было нелепым, ребёнку понятно. Вот почему их интересую я, и может так интересовать ван Фростен – доступ к управлению корабля был только у герцога, у меня, у Адольфа. Судя по вопросам, заданным мне, "Серебряной тени" у них нет. Куда же она исчезла, если герцог их пленник? Увёл ван Фростен? Почему тогда он бросил старину Фридриха? Если "Серебряной тени" у них нет, может ли это означать, что пока корабль не найдут, нас троих не тронут? И вообще, чьи мы пленники? Альянс – это одно, Ганза – совсем другое. Террисы всё, что может вызвать негатив в общественном мнении своего сжатого до предела, перенаселённого общества, предпочитают делать руками Ганзы. Хрупкость общественного строя, так сказать… Как далеко зайдут ганзейцы, добывая из нас сведения?

Элизабет Сугэ… Кто она вообще, и какое отношение ко мне она имеет? Питера Брюса она интересовала наравне с нами тремя. Да, девушка присутствует в моём сознании. Пневмолифт, улыбка, "Капитан, я рада Вас видеть…" Но при чем здесь я и "Серебряная Тень"?

Что касается моего оберлейтенанта, то мы говорили с ним, перед моим последним боем. Мой друг Адольф был предельно откровенен.

– Франц, сказал мне ван Фростен, – я ухожу. Я устал. Я не верю в победу. Я говорил с герцогом, он вполне отдаёт себе отчет о безнадёжности нашего положения. Он отпустил меня. Старина Фридрих считает, что мы, как бывшее пространство Империи, войдём в Ганзейский Союз.

Это была сказка, в которую верили все защитники "Фридрихсхалле", блокированные в каменных мешках дворцового бункера.

– Есть вероятность, что исчезнувший флот Империи попал как раз в руки Ганзы, – сказал я, повторяя то, во что так хотелось верить нам всем. – Кроме того, у ганзейцев есть собственный флот.

– Два "кракена" – не один "кракен", – ответил мне ван Фростен, пиратской присказкой о мощи ганзейских кораблей. – Герцог Фридрих говорил мне, что, по его мнению, интересы Альянса и Ганзы скоро пересекутся. Уже пересеклись. Борьба продолжится с новой силой и смысл её будет всё тот же – поиск компромисса между praeteris и sapiens – или уничтожение одного из видов.

– Или взаимное уничтожение и деградация, – выразил я своё мнение.

– Только я думаю, – продолжал ван Фростен, – что Ганзейский союз просуществует ровно столько, сколько нужно для демонтажа всего, что создала Империя. Альянс не выпустит Ганзу, если ты понимаешь, о чем я. Ты же сам знаешь, что Ганзейский союз – переходная, мягкая форма превращения общества sapiens. Мы биты, Франц. Нас ждут касты миров homo praeteris. Я не хочу себя модифицировать. Не хочу, чтобы во мне жило что-то чужое, или его часть. В прямом или переносном смысле. А может я женюсь когда-то, – тут он сам усмехнулся своей невероятной, в нашей ситуации, мысли, – и у меня будут дети, – он посмотрел на меня. – Я хочу, чтобы они оставались людьми, пусть мы и смертная старая раса без будущего.

– От себя не убежишь, Адольф, – ответил я. – Ты видел, какую награду назначил Альянс за твою и мою голову?

– Я бы столько не дал, ни за твою, ни за мою, – мрачно сказал ван Фростен. – Но выход есть, я сменю с помощью регенератора внешность и отпечатки пальцев, поставлю новые идентификаторы личности и уйду к русским.

– Ты с ума сошёл, – сказал ему я. – У русских гражданская война, это ад, хуже нашего, Адольф. Это когда свои убивают своих. А ты приедешь, как чужой.

– Найдутся планеты, на которых спокойно, – упрямо отвечал мой друг. – Когда ещё туда дойдёт Альянс, и дойдёт ли?

– Гражданская война у русских – это и есть дело рук Альянса, – возразил я. – Как раз потому, что они далеко. И деньги, где ты возьмёшь деньги, Адольф? – спросил я его. – Со сменой личности ты потеряешь доступ ко всем своим счетам.

– И черт с ними, – сказал ван Фростен упрямо. – Начну всё сначала.

– Ты же офицер, – привёл я последний аргумент. – Хорошо подумай, Адольф, можешь ли ты превратиться в фермера, или в ещё что-то гражданское. Ты, Адольф ван Фростен, оберлейтенант гвардейского эскорта.

– Я думал об этом, – ответил ван Фростен. – Подумай и ты, Франц. Хорошо подумай. Империя капитулировала, наше Остзее не выстоит, это понимаем и ты, и я. Это наши последние дни. Хорошо было строить то, что мы называли "Новым миром". Но теперь не будет ни Империи, ни нас, остзейцев. Ты надеешься на то, что Ганза – это общество сапиенс?

Я не знал, что ему ответить. Я не мог сказать самому себе, почему горстка наших людей дерётся и умирает за маленький клочок планеты. Наших имён никто не узнает, а если и узнает, то победители объявят нас преступниками и припишут свои преступления, запретив всякие рассуждения на эту тему. Для меня был выход, но думать я о нём не хотел. Всё, о чём говорил ван Фростен – сбежать, стать другим, – точно не для меня.