Тайна старого городища

Старуха тоже покрикивала в ответ, но стол накрывала проворно, и видно было, что делает это с удовольствием.

Сели за стол, и Воронов, налив самогонки в стаканчики, сказал:

– Вот, хочу выпить за ваше здоровье, а стараниями вашими и вашей внучки даже не знаю вашего имени-отчества.

Бабка непонимающе уставилась на него:

– Чево?

– Ну, как вас называть? А то все без имени да без имени.

Бабка продолжала молчать, и Воронов спросил еще раз:

– Как ваше имя?

– Нателла, – все еще не понимая, что происходит, ответила бабка.

– Ага, – радостно кивнул Воронов и поднял стакашек. – Ну, за твое здоровье, бодрая грузинка!

– Какая еще грузинка? – удивленно спросила бабка, но стаканчик опустошила.

– Ну, как? Внучка ваша – Ирма. Имя грузинское. Ты – Нателла, тоже грузинское имя.

– С чего грузинское-то? – начала приходить в себя бабка.

– Была такая грузинская певица Ирма Сохадзе, – привел аргумент Воронов. – И про какую-то Нателлу я тоже слышал. Вроде про грузинку.

Он снова взялся за бутыль, наливал как бы между прочим, продолжая разговор.

– А вы, значит, не из грузинских? – вроде как с сожалением переспросил он и поднял стаканчик. – И давно тут ваш род живет?

И, едва опрокинув самогонку в себя, сменил тему:

– А вот скажи-ка мне, любезная Нателла, что у вас тут за разговоры про «чертово городище»? Мы тут всего ничего, а со всех сторон про него разговоры идут. Ты про него что слышала или нет?

Бабка между тем, не обращая никакого внимания на вопросы Воронова, продолжала спокойно обедать и, только поняв, что прозвучал последний вопрос, остановилась:

– Ты вот что, голубь, ты закусывай! Самогонки мне не жалко, а наоборот, пей в удовольствие. А закусывать надо, чтобы здоровье не повредить. А то вы там, в городах, себя губите всякими этими экологиями да черными дырами.

И, проследив, чтобы Воронов взял ложку и начал хлебать борщ, сменила тему.

– Ты словами-то не бросайся и черта реже поминай! Балясная, известно, без церкви живет, а бога не забывает и бог ее бережет. Про городище мне еще моя старшая сестра рассказывала. Ее с нами заставляли нянчиться, вот она и выдумывала разные сказки. Да старалась выдумать пострашнее, чтобы мы за ворота не шастали. А то, если мамка вернется, а нас нет, так ей задницу отстегают, а потом велят бежать, нас искать.

Она посмотрела на Воронова и с ехидцей спросила:

– Тебе-то, поди, страшилки неинтересно слушать, а? А про то, какими еще словами городище прозывается, я не знаю и знать не хочу.

– Делать-то все равно нечего, – ответил Воронов.

– Нечего-нечего, – согласилась бабка. – Тебе про городище-то что знать надо?

– Мне? Да просто интересно. Люди говорят, а я и не понимаю – про что?

– Не понимаешь, так оно иной раз и к лучшему, – философски заметила бабка и уточнила. – Я ведь по-вашему, по-ученому, не умею говорить.

– А мне и не надо по-ученому, – усмехнулся Воронов. – Мне по-человечьи даже лучше будет. Глядишь, больше пойму.

– По-человечьи тоже заковыристо получится, да ладно, сам просил. Но говорить буду так, как сама слышала. Погоди, чай приготовлю.

Впрочем, чай она готовила прямо тут, а потому и рассказ почти не прерывала.

– Первый-то раз я это все услышала истинно так, как тебе сказала, от старшей сестры, а где там сказка, где быль – не знаю. Да тебе, я думаю, сказка и не нужна. А слух пошел в войну. Балясная-то на отшибе, новости сюда медленно идут, да и отсюда тоже. Молодых мужиков, конечное дело, в армию побрали. Остались или старые, или хворые, или совсем сопливые. В общем, для баб тоска в любую сторону. Как хошь, так и справляйся. А еще осенью, ближе к ноябрьским, привезли к нам эвакуированные семьи. Где с мужиком, где нет. Из разных городов, но больше из Ленинграда и Москвы. Расселили по нашим, конечно. Не строить же для них новое жилье. Осень, холода идут, да и некому. Ихние-то мужики к такому делу не приспособленные. И люди эти были, видать, не из простых, потому что сразу начали сюда наезжать мужики молодые, бравые, но все в гражданском. Ну, особенно бабам веселее стало.

Пока разместили всех, пока обустроились, зима началась. А те мужики-то так и продолжали наезжать. Для чего – не скажу, не знаю. Только бывало так – приедут ближе к обеду, пройдут по избам. Где просто зайдут – выйдут, где посидят, поговорят о делах разных. Иных приезжих – и мужиков, и баб – вызывали в школу. До обеда в школе уроки, а после обеда всех домой отправляют и учителей тоже, и какие-то там разговоры ведут. А еще так у них было: одни разговорами занимаются, а другие прямо с лыжами приезжают – и в тайгу. Для какой нужды – не знаю. Но с обеда до темна, считай, часа четыре-три пропадают. Иногда на ночь тут оставались. Ночевали в школе. Говорили, будто кто-то к нашим бабам шастал, но сама не слышала, а врать не стану.

Не знаю, с какого перепугу, а втемяшилось одному из этих мужиков настрелять соболей для жены. То ли от кого наслушался, что соболей тут полно, то ли еще что – не знаю, но стал он по деревне искать проводника, чтобы вместе на охоту пойти, да никого не нашел. Другим своим товарищам предлагал, да те отказались. А он еще говорит: дескать, такая охота будет, что и стрелять не придется, а мехов много можно взять.

Он, видать, как-то договорился со своими, потому что сразу, как приехали, он на лыжи – и в тайгу. Вернулся уже, когда темнело. Веселый, сказал, что теперь уж и жену, и дочь в соболя оденет, надо только подождать.

Приезжали они раз в неделю, дней в десять. Такого, чтобы как по расписанию, не было. Вот он раз приезжал – никуда не ходил, второй раз приехал – никуда не ходил, а потом снова отправился он один. Опять, как в прошлый раз, утром вышел, обещал вечером вернуться. Вечером его нет. Прежде такого не бывало, что делать – никто не знает! Побегали по Балясной, поспрашивали, а толку что? И утром его тоже нет. Тут уже им и ехать пора, и дальше таиться, видать, уже невозможно.

К вечеру приехали какие-то еще, походили по избам, поговорили с людьми и уехали.

Потом уж кто-то сказал, что доложили начальству, будто он самовольно отправился в тайгу, да там и пропал. А, дескать, буран да снег все заровняли, и найти его не получилось.

– Вот такая история, – завершила рассказ бабка. – Понравилось тебе?

– Понравилось, – кивнул головой Воронов. – Рассказываешь ты хорошо, обстоятельно. Ты мне только вот что скажи: ты почему решила, что это каким-то боком касается вашего городища?

– А таким боком, что мужик этот, перед тем как первый раз пойти, расспрашивал про городище, да ничего не вызнал. А когда вернулся, посмеялся: мол, ничего не знаете о том, что вокруг есть! Деревенские, мол, и есть деревенские.

– И над чем он смеялся? Над кем конкретно? – продолжал спрашивать любопытный Воронов.

– Да откуда я знаю? – взвилась наконец бабка Нателла. – Ты вон Ирку спрашивай! Они это городище все вместе искали!

Воронов стал поворачиваться к Ирме, но и та уже забеспокоилась:

– Ничего мы не искали! Это у нас вроде игры было!

– «Вроде игры»? Как это?

– Да чего ты к ней привязался, как мильтон? – сразу же переменила позиции бабка.

Воронов расхохотался:

– А и правда – «мильтон»! Я уж и забыл, что ментов так звали!

– Вот и вспоминай, кого как звали, – от души посоветовала старуха. – Чего ты к девке вяжешься?

Но «девка» сама вмешалась, продолжив:

– Тебе же Овсянников рассказывал, как все начиналось, рассказывал, что школьники помогали. Меня как раз тогда к бабе сюда привезли. Уже не первый раз, конечно, а все равно – новенькая, никого не знаю. Ну, тут Овсянников и пришел: дескать, что дома сидеть, иди – знакомься с ребятами. Вот и ходили по Балясной, собирали разные рассказы про старые времена.

– И много вам про это самое… – Воронов демонстративно с опаской посмотрел на бабку, – про городище рассказывали?

– Да я вот сижу вспоминаю, – медленно проговорила Ирма. – Вроде и много, а вроде и ничего. Так как-то все было… к слову, что ли… будто вскользь.