Страница 20 из 41
Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает, как говорит.
- Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
- Все решено, Арзак, - сказал Ксанф. - Мы обязаны тебе жизнью, понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать...
- Отыскать мою невесту с волосами пшеницы, - перебил друга Филл. Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что все решено.
Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
- Слезай, - сказал Арзак, сдавшись. - Мы с тобой поедем на Белоноге. Тавра отдадим Ксанфу.
Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало чем отличались от тавров, а слово "тавр" было короче.
- Слушаюсь, предводитель! - Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в седло Белонога.
- Филл замечательный наездник, - сказал Ксанф в ответ на удивленный взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. - Он и по-эллински - без седла, и по-скифски - в седле многих обскачет.
"Вперед, мой конь, через поля и травы", - запел Филл, как только тронулись в путь.
Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал, что степь похожа на море и что в волнах травы, как настоящих волнах можно утонуть.
- В степи много табунов, - сказал Арзак, - скоро заарканим тебе собственного коня.
- Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
- Одатис называет меня Арзак-окс - "Добрый Медведь", - сказал Арзак вместо ответа и, помолчав, добавил: - Пой. Хорошая это песня про мчащегося коня.
Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже звучала песня Эллады.
12. ПЕСНЯ МИРРИНЫ
Спала ночная роса.
Прилетели жужжащие пчелы,
Стали кружить над цветком,
ароматный нектар собирая.
Выпей нектар, что подаст тебе
в амфоре брат твой.
Сладко ли, горько ли
счастье придет...
- пела Миррина.
Она начала петь, едва покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клекоте бубенцов. Но в кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижавшись щекой к войлоку.
- Пой, пой еще, - прошептала она так тихо, что не услышала даже Гунда.
Миррина шла возле высоких, в рост человека, колес, удивляясь, что мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были известны Одатис, она знала их смысл, и если твердить их все время, Одатис поймет.
"Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой..."
Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на веселый, потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или звучал в нем смех, слова повторялись одни и те же: "Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли - счастье придет".
- Ты поняла, дочка? - подняв голову, спросила Миррина по-скифски. Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно Арзаку, эллинскому языку. - Поняла?
- Поняла, мата, - донеслось сверху.
Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
"Все ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придет время?" В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
- Все поняла, дочка, о чем в песне пелось?
- Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! - крикнула Гунда. - Без конца повторяю, чтобы молчали.
Царская жена сидела в проеме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было слышно каждое слово.
- Подойди, - приказала она замолчавшей Миррине.
Миррина приблизилась.
- Ты, верно, колдунья, - сказала Гунда. - Твое колдовское пение утешило девчонку. Все лежала, словно зверек, а тут распрямилась, всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала отрывисто, вкладывая в каждое злость.
- Я не колдунья, - сказала Миррина.
- Как есть колдунья. Пес и то перестал скулить. Заколдуй и меня, колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
- Я не колдунья, - повторила Миррина. - Просто девчонка любит песни. Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе несмышленая Одатис, царица?
Ответа Миррина не дождалась, Гунда молчала, смотрела вдаль.
- Отпусти Одатис, царица, - сказала Миррина, - взамен забери меня. Я знаю много прекрасных песен, и если ты веришь, что души усопших способны петь, я буду в царстве теней петь для тебя неустанно. Смилуйся, отпусти Одатис. Она едва начала жить. Отпусти, заклинаю тебя твоими богами Папаем, Табити.
- Привет тебе, Гунда! Радуйся, ты идешь за царем! - закричали примчавшиеся дружинники. Акинаки взлетели вверх. Красные капли крови брызнули на траву. - Слава супруге царя! Слава Гунде! В жизни и смерти она рядом с Савлием! - прокричав, что положено, дружина подалась к вороной четверке, тащившей нарядную повозку, изукрашенную золотыми фигурными бляшками.
- Нет, - бросила сверху Гунда. - Я пойду за Савлием, девчонка пойдет за мной. Так я хочу. Другого разговора не будет.
Поймав по лучику солнца, блеснуло десять колец. Пухлые ладони оторвались от колен и ударили одна о другую.
- Коня для рабыни-гречанки, - приказала супруга царя.
Перед Мирриной тотчас очутилась пегая гривастая невысокая лошадка. Ездить верхом, в седле из двух кожаных подушек, скрепленных ремнями, Миррина умела не хуже любой скифской женщины.
- Благодарю, царица, ты добрее, чем кажешься, - сказала Миррина, взбираясь в седло.
Начерненные брови сдвинулись под золотым венцом.
- Глупая, думаешь, сбитые ноги твои пожалела? - с усмешкой сказала Гунда. - Как бы не так. Мне никого не жалко. А ты - рабыня, хуже лохматого пса, что бежит за кибиткой. Прикажу, и ты на четвереньках припустишься, да еще залаешь при этом.
Миррина прикрыла глаза, чтобы гнев не прорвался наружу. "Молчи, приказала она себе. - Вытерпи ради Одатис".
Гунда на гнев рабыни внимания не обратила.
- Я приказала тебе ехать рядом с собой, чтобы слушать сказки, сказала она как ни в чем не бывало. - Снизу слова плохо идут. Для того коня дала, чтобы слышать. Сказывай.