Страница 4 из 14
Понимая, что главное направление задается в столице, в провинции люди все же надеялись на своих непосредственных руководителей, депутатов, губернаторов. Но правительство края, практически утратившее коммунистическую идеологию, которая, собственно, и позволила губернатору победить на выборах, инициативой и самостоятельностью особо не отличалось от прочих, быстро забывших наказы своих избирателей.
Через пару лет после выборов молодой и энергичный губернатор, хорошо помнящий свою комсомольскую кипучую юность и ностальгирующий по ней, окруживший к этому времени себя своими бывшими комсомольскими соратниками, вернул из прошлого многие навыки коммунистического управления, но не привнес ничего нового. Особенно он любил перерезать ленточки на торжественных мероприятиях, которые теперь сопутствовали даже незначительному событию. Как говорили в народе, он готов был торжественно открыть даже общественный туалет, правда, в действительности такого не случилось, но вот баню сей государственный муж как-то открывал…
С одной стороны, эти игры и потуги властей имитировать бурную деятельность и заботу о населении Жовнера особо не интересовали, но с другой – он никак не мог от них отстраниться. У него были странные отношения с властью. Как-то знакомый астролог посчитал его гороскоп и сказал, что согласно вселенскому закону их взаимоотношения (его как личности и власти как института) похожи на отношения двух не стремящихся друг к другу, но находящихся все время в поле зрения людей. Что с его стороны преобладает любопытство и критическое отношение к тому, что делает наделенный властью человек любого ранга, а со стороны властных структур, в том числе и репрессивных, преобладает настороженное внимание.
Если с этой точки зрения проанализировать прожитые годы, то, похоже, так и есть. Без сомнения, он всегда критически относился к тем, кто брал на себя роль лидера, всезнающего и непогрешимого проводника в жизненных перипетиях. В институте, с одной стороны, был активным комсомольцем и даже членом комитета комсомола, а с другой – создал тайное общество, где критиковали власть, связался с диссидентами и попал в список неблагонадежных.
Потом работал в газетах – идеологических институтах, подконтрольных и опекаемых властью, и даже прошел профилактическую устрашающую головомойку органов госбезопасности. В партию никогда не рвался, не разделяя ни атеистической веры, ни коммунистической программы, вступил исключительно по необходимости – должность была номенклатурная, а с приемом в ряды КПСС вышла по настоящему анекдотичная (из серии политических) история, когда условием получения партбилета стала смена места работы и жительства. Старался помочь коммунистам сохранить власть, а в конечном итоге был занесен в список ярых демократов. Даже когда Виктор Красавин, с которым в молодости немало дебатировали о будущем государственном устройстве, стал вице-губернатором, Жовнер так и не сблизился с властью, ничего не поимел от краевого пирога (впрочем, как и сам Красавин), в отличие от большинства, имеющих доступ к власти и бюджету. При новом губернаторе-коммунисте тем более не стремился приблизиться к власть имущим. Хотя отношения и связи со многими, кто теперь там работал, остались.
Неожиданно они сошлись с Сергеем Белоглазовым, когда-то редактором молодежной газеты (куда он, приехав из Сибири, заглянул в поисках работы), потом партийным журналистом, работником крайкома. Теперь тот работал пресс-секретарем губернатора. Должность эта была особо приближенная и пользующаяся доверием, оттого и тайно влиятельная. Но через несколько месяцев энергичного освоения новых обязанностей Белоглазов, похоже, утратил и интерес, и азарт к ежедневным сочинениям речей и докладов и в свободное от официальщины время, в противовес безликой политической риторике, в которой, как и прежде, при коммунистах, все отчетливее требовалось не говорить правду, а предсказывать исполнение грандиозных замыслов в будущем, стал пописывать рассказы. Вот с ними он и пришел к Жовнеру, найдя в нем и внимательного читателя, и издателя.
День ото дня их отношения становились все искреннее и… застольнее. Белоглазов стал все чаще выпивать, хотя в годы их молодости, насколько Жовнер помнил, этим не увлекался. Сначала он предлагал разделить компанию, а потом стал выпивать в одиночку, находя в Жовнере только внимательного слушателя и каждый раз виновато ссылаясь на обстоятельства, вынуждающие его таким образом расслабляться, снимать напряжение.
– Ты даже не представляешь, какая это рутина, – заводил он одну и ту же песню, торопливо утолив жажду. – Их всех надо учить русскому языку. И чтобы меньше обещали… Когда-нибудь всем болтунам придется отвечать за свои слова, если не здесь, то там, – он выделял слово «там», наливая в стакан или в кружку, смотря что в это время оказывалось под рукой. – Обязательно! – И, не уточняя, где «там», словно это и так было понятно, выпивал, после чего надкусывал бутерброд с колбасой или сыром, который доставал, как и бутылку, из коричневого потертого портфеля. – Хорошо тебе, живешь как хочешь, никому ничем не обязан, совесть не мучает… Сам себе и начальник, и работник…
– Только вот зарплату нерегулярно получаю, – вставлял Жовнер. – Ну, это неважно, поверь мне, – проникновенно произносил Белоглазов. – Самое главное в этом мире – не пойти против совести, не стать подлецом… – И замолкал на некоторое время, раздумывая или прислушиваясь к воздействию выпитого.
Потом либо еще выпивал, но теперь уже пару глотков, не больше, либо переливал содержимое бутылки в блестящую плоскую фляжку (а иногда он допивал то, что было в ней), ставил ее в портфель и переводил разговор на приятную тему, делясь сюжетом очередного рассказа, в основе которого, как правило, была действительно случившаяся казусная история. Этих бывальщин у него был приличный запас, и Жовнер каждый раз наседал на него, советуя бросить все дела и писать…
– Брошу, – согласился он в свой последний визит. – Вот еще немного и брошу… К тебе приду работать, возьмешь заместителем?
– У меня зарплаты маленькие…
– Зато свободным буду… Я с губером уже поговорил, он попросил подобрать замену, подучить… У меня теперь молодых помощников хватает, кропают на своем уровне, я только правлю… И ты знаешь, что я заметил, – он подался вперед и, понизив голос, закончил: – Чем глупее, чем примитивнее текст, тем им, – мотнул головой в сторону, в которой находились центральная площадь, все еще украшенная памятником основателю социалистического государства, и здание бывшего крайкома партии за ним, которое теперь занимал губернатор и его правительство, – больше нравится… У них теперь своя вера, свои боги – политтехнологи… Вот мы с тобой в Советском Союзе все делали, чтобы люди грамотнее были, культурнее, а сейчас это не надо… Им, ну – тем, кто за стенами, и за кремлевскими, и здесь, – не надо, чтобы народ умнел…
Потом тяжело вздохнул и пожаловался.
– Я теперь знаю, что такое жить в золотой клетке…
– А мне кажется, мы и раньше, при коммунистах, в клетке жили.
Только что не в золотой, – возразил Жовнер. – Разве тогда свобода была?
– А что, на кухнях мы не рубили правду-матку и анекдотами не поминали вождей?.. И власть критиковали… В рамках дозволенного, но критиковали… А главное, коммунисты общество не оглупляли, а головастых к себе заманивали. Да, заигрывали, запугивали, но привлекали… А этим нынче умные не нужны – главное, чтобы исполнительными были…
– Но ведь губер коммунист?
– А что он один сделает?.. У него только клетка побольше, чем у меня, да золото не сусальное, а листовое… – Он вздохнул, замолчал. Потом поднял глаза, в которых Жовнер увидел тоску. – Нет, тебе этого не понять. И не надо… Зарплата у меня хорошая, но работа, как у золотаря…
Прихожу вот к тебе, а и тут запах чувствую… Боюсь, до конца жизни не отмоюсь… Ты прав, надо уходить, пока не поздно… Вот книжку издам и уйду на вольные хлеба… Перееду на дачу или в деревню, где предки жили, и буду писать, наслаждаться жизнью. Сколько мне осталось…