Страница 17 из 19
А ведь и точно – этот «Трибуц» нихрена не сумел нас обнаружить и даже не заподозрил о нашем присутствии, хотя мы были прямо у него под килем. Правда, в нашу пользу играл термоклин – то есть граница между теплым течением Куро-Сиво и холодными глубинными океанскими водами, от которого акустические импульсы отражаются не хуже, чем от стенки. Щупай не щупай сонаром глубины – все, что ниже термоклина, остается недоступным. Таким образом, мы в деле, и за успешное выполнение задания по выявлению дыры в нашей противолодочной обороне нам светит неслабая благодарность от начальства. А если бы это были не мы, а какая-нибудь «Вирджиния», которая, злобно подкравшись, шпионила бы за нашим испытанием секретного оборудования?
А вот запуск установки мы почувствовали даже на глубине. Волосы на голове встали дыбом, по коже как бы пробежали мурашки; потом, правда, все прекратилось, но акустик тут же доложил, что мы перестали слышать внешние шумы, типа той же переклички китов, а звук винтов надводных кораблей над нами доносится так ослаблено, как будто наша глубина не триста, а три тысячи метров. Так что получается, что эта штука глушит не только оптический диапазон, но и акустику тоже. Кстати, мичман, который сидит на установке, обнаруживающей кильватерный след кораблей, доложил, что они стали совсем короткими, будто мы движемся не в толще морской воды, а в слое масла. Ну ничего, посмотрим, что будет дальше, потому что странного пока очень много, а страшного ничего нет. И опять имеет место просто идеальная работа всей аппаратуры, хотя маскирующая установка должна бы давать помехи. Но помех нет, все отлично – и это начинает меня понемногу тревожить. «Иркутск», кстати, следует в ордере впереди и чуть правее нас, и, судя по всему, у него на борту тоже полный порядок.
19 августа 2017 года. Вечер сразу после заката. Тихий океан, точка 40СШ 153ВД, БДК «Николай Вилков».
Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.
Вышел на палубу… Солнце зашло и небо окончательно почернело. Свет звезд не может пробиться через маскирующее поле. Впереди, по сухопутному, метрах в двухстах, темная громада Адмирала Трибуца. Он идет без огней, в режиме светомаскировки. Как я понял, наш рулевой должен ориентироваться на данные лазерной системы – луч лазера с кормы впереди идущего корабля. За нами следует танкер «Борис Бутома», точно так же держась за нашу корму. Где-то за периметром «купола» за нами наблюдает эскадра – зорко так смотрят, пускай попробуют разглядеть. Парадный ход у нашей группы – 14 узлов, это 26 километров в час. Для БПК, БДК и танкера это экономический ход, вот шлепаем потихоньку по Тихому океану, как привидения. Рядом молча курит Пал Палыч, а особист, как в той поговорке, всегда где-то за углом. Ну и хрен с ними. Возвращаюсь в каюту и ложусь спать, если что случится – разбудят.
Тогда же и там же.
Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год
Я долго ворочался на этом – как они его называют – рундуке, пытаясь заснуть. Но что-то было не так, и я склонялся к мысли, что это моя повышенная нервозность заставляет лезть в голову разные дурацкие мысли. Я всегда чувствовал себя неуютно на корабле. Нет, морской болезнью я не страдал, но темная морская пучина вызывала во мне ужас – она напоминала о смерти, о небытии, о том, что все кончается – и кончается бесповоротно, навсегда, и нет никакого загробного мира, а только холод и мрак могилы…
Я гнал от себя мрачные мысли, но они, словно упорные мухи, не желали от меня отставать. Я попытался подумать о приятном – как поселюсь на благословенном континенте, разбогатею, куплю виллу, заведу прислугу… Как в песне – «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин»… Уж да, женщин у меня будет много. Они же все падки на богатство, подлые и продажные существа… Как сказала одна знакомая – «Самый сексуальный орган мужчины – это его кошелек». А ведь женщины всегда мной брезговали. Кому нужен тщедушный очкарик с намечающейся плешью? Да, может быть, красотой я и не блистал, но ведь я был умным… Но женщин это почему-то не особо привлекало. Точнее, это не привлекало их именно ко мне. Помнится, когда я только пришел в эту контору, был у нас один научный руководитель – старый, лысый, страдающий одышкой, удивительно непривлекательной наружности. Я думал, что у него и супруга соответствующая – какая-нибудь старая ведьма – жирная и кривоногая; но я жестоко ошибался. Когда я увидел его жену, то просто потерял дар речи. Это была довольно молодая женщина, причем сногсшибательно красивая. При этом она вела себя так, будто действительно влюблена в своего престарелого мужа. Не то чтобы она там «сюси-пуси» всякие показные с ним разводила; нет, она действительно смотрела на него с уважением, восхищением и любовью… А еще больше меня поразило, когда я узнал, что у нее с профессором трое детей.
И тем более до меня никак не доходило, почему я не пользуюсь хотя бы мизерным успехом у противоположного пола. Стыдно сказать – я стал мужчиной в двадцать пять лет по пьяному делу, переспав с пятидесятипятилетней соседкой… Этот позорный случай до сих пор заставляет меня покрываться краской стыда. После этого у меня были всего три женщины – две из них охотницы за городской пропиской, готовые спать хоть с крокодилом, и одна – проститутка. Словом, мне так и не довелось испытать настоящей женской любви – горячей, бескорыстной, заставляющей душу парить в небесах от счастья. Волосы мои редели, а характер портился… Я смотрел на женские ноги, то и дело мелькающие передо мной на работе, на их обтянутые юбочками ягодицы – такие близкие, но такие недоступные для меня – и черная обида захлестывала меня. Почему кто-то пользуется успехом, но только не я? Почему этот Одинцов, похожий на престарелого льва, удачливее меня в этом плане? Спиридонова смотрит на него с такой собачьей преданностью и обожанием, что я готов придушить их обоих, а бабу сначала еще и отыметь по-всякому. Но ее отымешь, как же… Опасная, как скорпион, она сама кого угодно на куски порежет; вон глаза-то какие жуткие – холодные, неженские… Они теплеют, только когда на Одинцова смотрят.
Я женщин просто ненавижу. Когда я стану богатым и влиятельным, я отмщу им за все унижения. Я буду обращаться с ними жестоко. Но они будут терпеть… За деньги. Я буду унижать их, а они – все сносить, и потом наступит для меня сладкий момент, когда я, удовлетворив все свои тайные желания, брошу им в лицо зеленые купюры…
Вообще-то подобные фантазии меня обычно возбуждали. Но на этот раз какое-то скребущее невнятное беспокойство мешало мне расслабленно предаваться сладким мыслям. Казалось, тысячи мелких иголок царапают изнутри мой мозг. Отчего бы это? Впрочем, к счастью, я вроде бы уже начал погружаться в сон…
Я слышал приятный и умиротворяющий звук – цок-цок, цок-цок – который могли издавать только копыта лошади, идущей рысью по мостовой. Такой звук я слышал в кино; находиться рядом с лошадьми мне как-то в жизни не привелось. Я дремал, и дрема эта была приятной – такое ощущение я испытывал только в детстве, просыпаясь по воскресеньям в своей кроватке. Вслед за звуками в мое сознание ворвались запахи. Пахло кожей, дорогим одеколоном, и еще чем-то приятным, навевающим мысль о богатстве и благополучии. Я открыл глаза. Я ехал в штуке, которую, кажется, в фильмах называют «крытым экипажем» – этакая карета с окошками. Я находился в ней один. Все внутри было обито красным бархатом, а на сиденьях лежали мягкие подушки с золотистыми кистями. Карета мерно покачивалась, в окнах проплывали незнакомые (или нет, смутно знакомые) здания. По тротуарам прогуливались люди в странной одежде – опять же, я видел такую в фильмах о прошлом веке.
Так – а уж не сам ли я в прошлом веке? И тут же я будто бы «вспомнил», что я – важный господин и влиятельная персона, на мне фрак, цилиндр и белая манишка, в руке трость, и я еду домой, в свой роскошный особняк на самой богатой улице города…