Системный сбой

- Могли бы и быстрее добраться, если бы не кто-то... – не преминул вставить Гнус, иначе он бы не был самим собой.

Температура возросла, стало снова тяжело дышать. Девочка на Димкиных руках захныкала, уткнув мордашку в мокрую от пота и крови ветровку.

Гнусу пришлось встряхнуть Целтина за грудки, чтобы привести в норму.

- Женька где?

Целтин отрицательно мотнул головой – его выдержке ребята могли только позавидовать.

Гнус закусил губу. Димка отвернулся, чтобы никто не заметил его слёз. Хотя... Если бы мальчик взглянул на себя в зеркало, оставил бы всяческие опасения быть застигнутым за сантиментами – это больше не было лицом человека. Чёрная маска, под которой прячут чувства во времена невзгод.

- Ещё можно спасти тело, – быстро говорил Целтин, опираясь на плечо Гнуса. – Думаю, она в сознании... Точнее оно... бодрствует.

- Открывай замок. Живо! – Гнус кивнул на дверь в пока ещё целой стене.

Димка кивнул, заспешил, как мог. Гнус с Целтиным направились в противоположную часть помещения за каталкой с телом Жени. Все были поглощены собственными мыслями, а потому никто не заметил, как пошатнулся и упал на колёса фургон.

Когда сзади надвинулась тень, первое, о чём подумал Димка: это как же неровно бежит время, когда сталкиваешься с опасностью. Мысль была мгновенной, как и удар в затылок, после которого на какое-то время повсюду воцарился мрак.

Помнится, он куда-то брёл с непосильной ношей на руках. Выполнял Сизифов труд, а если так, значит попал в тартар. За что – непонятно. Хотя, наверняка, подобным вопросом перед смертью задаются все грешники. Ведь, как ни крути, наполненная поступками жизнь всегда кажется пусть и не идеальной, но вполне сносной. Любые подозрительные моменты в ней обговорены нами с самим собой или с кем-нибудь близким, кто может успокоить словом. Всякий раз греховность ставится под сомнение, в особенности при сравнении с кознями отъявленных негодяев. Согласно этому критерию никто до последнего не считает себя отвязным грешником, уверенный, что самые мелкие злодеяния, допущенные при земной жизни, со временем отпускаются. Амнистия существует даже на небесах, как же это банально, как по человечьи...

Когда мимо забегали грешники и заголосили на весь склон, Димка очнулся, поняв, что груза больше нет. Его грехи отпустили, самое время вознестись наверх, к небесам. Однако обложенная скользким кафелем лестница вела вниз, и это было странно...

Димка стёр с лица грязь, а с век корку. Изображение улучшилось. Вокруг в дрожащем мареве пылал город. Ей-богу, как с кадра фильма «Константин»! Димка подивился всплывшей в мозгу аналогии. Вообще, именно сейчас, мир для него казался плоским, примитивным и бессмысленным, лишённым какой-бы то ни было реальной подоплёки – действительно, как слайд с негатива киноплёнки, по-другому и не скажешь! Димка прикоснулся ладонью к затылку и понял, что череп проломлен. По крайней мере разбит, что не многим лучше, учитывая количество свежей крови, потоком стекающей вдоль позвоночника вниз по спине.

За руку потянули. Димка медленно обернулся. Уставился на грязную девчушку, тянущую за собой вниз, в темноту. Первым желанием было отмахнуться и убежать, однако налетевший Гнус перечеркнул все желания напрочь!

- Чё расселся?! Давай вниз!

- А Сергей Сергеевич где? – глупо спросил Димка, вызывая весь праведный гнев на себя.

Гнус ничего не ответил. Сунул в руки ещё одно тело. Помчался обратно в раскалённое марево.

Димка тупо смотрел на тело, медленно осознавая, что держит на руках Женю. Глаза девушки были открыты. Взор безразлично следил за надвигающейся на Гнуса и Целтина тенью. Димка понял, что всё на этом свете потеряло смысл. В голове прокручивалось одно и то же: «Господи, какая же она лёгкая... Как пушинка! Её не сберечь в этом раскалённом вихре».

За руку снова потянули. Димка шагнул вниз. Тьма радостно приняла его. Хотя... Какой в нём толк? Он всего лишь звено. Гнус оказался прав.

Гнус вовремя обернулся, чтобы заметить опасность, выбравшуюся из-под фургона. Здоровенный детина – голый, покрывшейся коркой нездорового загара, – в два шага настиг Самоху и долбанул кулаком по затылку. Друг отлетел к двери, растянулся на кафеле, явно без сознания. Детина размахнулся заново, в этот момент Гнус сорвался с места, оставив Целтина наедине с самим собой.

Пока Гнус преодолевал расстояние, отделявшее его от места склоки и искал что-нибудь сподручное, чем можно было бы вести с бугаем равный бой, из-под недвижимого тела Самохи выбралась девочка и, надо отдать ей должное, не растерялась, а принялась что есть сил тянуть мальчишку к двери в спасительное убежище, куда бы детина просто не пролез в силу своих габаритов. Это слегка отсрочило гибель Самохи; бугай замешкался, видимо выбирая из двух жертв одну. Быстро пришёл к логичному выводу, что оглушённый парень никуда не денется, так что атаковать нужно мелкую засранку, тем более, та сама напрашивается.

Гнус, так и не найдя по пути ничего ценного, остановился в замешательстве позади детины, решая, как быть дальше. Времени катастрофически не хватало, пришлось пороть горячку, хоть Гнус и не любил решать дела вот так, впопыхах, скорее даже наобум. Пнув верзилу по ахиллу, мальчишка отскочил на безопасное расстояние, посмотреть на реакцию противника. Обычно такой шакалий приём прокатывал, позволяя определить истинную силу противостоящей тебе стороны. Обычно, но не сейчас. Бугай и не подумал оборачиваться, словно Гнус и впрямь являлся мелкой сошкой, вроде безобидной пустынной собачки, питающейся исключительно падалью и не способной серьёзно обгадить жизнь. Не глядя отмахнулся, да так, что Гнус, в прямом смысле слова, чуть было не сыграл в ящик!

Отброшенный серьёзной ударной волной, Гнус проехался по кафелю, сметая на пути мусор, врезался спиной в опрокинутый шкаф и какое-то время лежал, не двигаясь, силясь восстановить размеренный ход мыслей в отбитой голове. В сознании звучал какой-то жуткий мотив адской шарманки. В унисон движению ручки вращался и окружающий мир. Насыщенный оранжевым и ярко-жёлтым, он всё больше походил на внутреннее пространство треснувшего калейдоскопа, теряющего стеклянные частички, которые, некогда отражаясь в зеркалах, заполняли пустоту, создавая иллюзию красоты. Лишившись «живой» лазури и изумрудных берегов, мир сделался настоящим: некрасивым, злобным, способным причинить вред. Нужно поскорее что-то менять, а лёжа на спине, не получится даже шнурков завязать на ботинках!

Гнус вскочил, как ошпаренный, поднятый на ноги мыслью о шнурках и эглетах. Не оглядываясь, бросился на противника. Замер в нескольких шагах от того, не понимая, что такое вообще происходит... Занесённая над головой для удара рука, с зажатой в пальцах пластиной ДСП, нервно вздрагивала, общее напряжение не позволяло конечности опуститься вниз. В горле всё пересохло, Гнус не мог даже примитивно мычать, чтобы проиграть вслух стандартное «чё за хрень тут происходит».

Верзила замер в странной позе, полуприсев, с согнутыми в локтях руками, – такое ощущение, собирался бежать марафон. Из тела в разные стороны, как колючки у дикобраза, торчали непонятные гнутые штыри. Под ногами багровела лужа.

Кровь.

В воздухе что-то просвистело. Справа. Слева. Над головой... Гнус невольно присел, наблюдая, как верзила сотрясается от всё новых и новых пик арматуры, летящих со всех сторон, наперекор законам природы, чтобы прикончить! Жвак! Жвак! Жвак! Будто мясник работает крючьями, нашпиговывая бесчувственную плоть металлом. Именно этот трешевый звук и парализовал волю.

Гнус всё же выронил доску, попятился, уверенный, что он тут лишний. Оглянулся на царящее кругом безумие. Калейдоскоп вконец рассыпался. Из ледяных коридоров зазеркалья вырвалась некая демоническая сущность. Вот что на самом деле произошло. Вот чего так опасалась Женька.

Хлам больше не валялся на полу. Он вращался над головой. Сортировался. Бесполезные предметы, за ненадобностью, отбрасывались к периферии «циклона». Способные причинить хоть самый малый вред опускались вниз, утрачивали вращение, стремительно бросались в цель. Командный пункт игры в дартс работал настолько слаженно, что пауз просто не допускал. Тело верзилы сотрясалось, как в лихорадке. Обычный человек давно бы отдал душу богу. Обычный, но только не этот. Ведь человечность была существу не присуща.