Страница 5 из 8
Hijo pródigo
Так ты крути круги печали,наездник воздуха – с верандзаходит гость и грудью впалойон ищет, как навек пропасть,как не вернуться с фронта в этот,таджиком занятый, свой дом,как вырастить на коже нечто(возможно холм).Наездник всей богемы нашей —он помнит, как коса прошлапо головам у маргиналови жизнь прошла,ушла давно за половину,за распитой язык-стакани от сирени, как волк, дикойгудит титан —он воду греет чёрной бани,он говорит, как Пушкин, нам:крути, верти свои печалипо головам,наездник, воздуха глашатай,почти что холм,отставший от своих же братий,спи языком.«По эту сторону болезни…»
По эту сторону болезни,как скукой скроенный медведь,мёд ловит знак [своей ладонью],стоящий на слепой воде.Знак, несуразный и горбатый,непретворямый в слога,стоит коленями средь рябипрозрачнейшего живота.По сторону сию болезни —баюкает и холодитего, как будто только-толькоон начал по воде ходитьНасквозь, в растянутой рубашке,и три-четыре рыбакав кустах, как волки, зашибаюти ищут – где же здесь река,где эти стороны болезни,чтоб отражались лица их,а знак стоит на отдаленье —как воды круглые, затих.Затих, как будто будет что-то —незамиримое, как зверь —то, что воркует в знаке тонко —как пчёлам нежное медведь.«Вот странные люди…»
Вот странные людив зарытые двери идут —ни имя не вспомнитьни шорох, что эти поймут,как падает времяиз малых прорех,и бабочкой бьетсяо лампу своючеловек.Вот бабочки странен полетили страшен – пойми —что вскоре мы ляжему ней на пороге – кольни[продольную душуеё] в свои кости вложи.Вот странные людиидут через ночьлошадьми,и лошади ноздри шевелят[как смертность] хрустяти кормят седыми соскамилюдей, как котят.И кормится их разговоруходящими в дверь:спросить – не ответятони, что горит в листопадеза зверь.«Колеблется ли свет…»
Колеблется ли свет,подвешенный на трубахпечных в домах ночных,шагающих в стадахна водопои тьмы,сколоть колодцам губыза страх увидеть насв протянутых руках,в местах густой воды,которой древо просит,склонив свои четыреживотных лика в дым,где дом шагает в воды,в которых вырос лосем,как осень, обнажаячетыре головы.Колеблется ли светиль колебим подсвечник,или рука егодержащая дрожит —за мною ходит лосьи дерево сквозь кожурастёт, как светлячок,в четыре стороны.Щегол
Кому-нибудь покажется: ты спишь,в отверстия у сна сопишь, свистишь —щеглиный голос, полый, как сова,начавшись ночью, но едва-едвапритронешься к нему, и улетит.И там, в подполье, ласково болит,и кажется, что обретает мясощекотный голос в ивовом заборе,он вышел [как впервые] из Миасса,чтоб перейти, как марсовое поле,всю скважину бездомного замкаи спрашивать потом: как там, на воле?Ты – опыт сна. Кончаешься, как голос,и продолжаешься, как слух и собеседниквсем мёртвым языкам, лишенным смысла,зато красивым, как и все руины,и крынка разливается в молочныхтелят, которые плывут на белой льдине,в телят, которые [как речь твоя] неточны.И если ты взмахнешь: рукой? крылом ли? слухом? —то мир изменит снова наши лицаи голос гол, почти как ожиданье,и думает: кто и кому здесь снится?Точнее – где? Сиди же на заборе,даруй мне свист, отверстие, подполье,любого сна подвал, квадрат [почти, как птицу,что удивлялась нам, способным мнитьсято отраженью на слепой воде,то водомерке в зрячей полынье,в той половине мира, где идётлюбой щегол и лица спящих пьёт].«То, что лежало на ладони…»
То, что лежало на ладони,хрустело яблоком на свет[глазной] распахнутой пчелою,как донник, павший на столе.Сгорает кожа восковая,как лепет нас клюющих птиц,в ребёнке под столом сужаясь,и донник говорит: простись,на дне у неба, прижимаясьплотнее к темени кругов,я слышал, как с меня снимают[как с древа яблоко] засов.Там я лежу на дне у света —пока расходится волна,хрустящая, как волн пометкина ткани тёплого ствола.И чем мне светит скатерть эта,когда в хруст руку протянув,взлетает яблоко [глазное],пчелу и донник взявши в клюв?