Страница 5 из 7
– …смотрят на звезды и называют формулу термоядерной реакции, порождающей звездный свет. Виктория!
Она остановилась, как окликнутое животное, не оборачиваясь к нему.
– Почему вы отказываете мне в радости простого прикосновения?
– Борис, я же сказала, что безнадежно старомодна.
– Старомодность не означает бесчувственность. Вы прикрываете этим свой страх потерять со мной какую-то важную степень свободы? Поверьте, я не отниму у вас ничего. Скорее – добавлю. Чистое прикосновение! Это же… так прекрасно! Я столько раз прикасался к вашим стихам! Почему же вы запрещаете потрогать вас? Неужели одно противоречит другому? Nonsense! Здесь прошелся загадки таинственный ноготь. Поздно. Утром, чуть свет, перечту и пойму. А пока что…
– Любимую трогать так, как мне, не дано никому… – продолжила она со вздохом обреченности. – Ах, Борис, это великолепно, что вы романтик. Но вы агностик. Я догадываюсь, что для вас любовь – всего лишь сумма прикосновений. Пусть и романтических.
– Неправда!
– Вы придумали меня.
– Вы уже есть.
– Вы лепите миф.
– Я очарован вами, Виктория.
– Поэтом, поэтом…
– Женщиной! Жен-щи-ной! Я иду рядом не с поэтом, а с женщиной. С вами! Я… так очарован. К счастью, это невыразимо…
– Вы очарованы собой, придумавшим очаровательную Викторию.
– Ваши речи – безумие! По-вашему, я банальный соблазнитель? Вика, побойтесь Бога!
– О, я боюсь Его, боюсь… – вздохнула она, двинувшись дальше, как сомнамбула.
Борис пошел рядом, любуясь ее острым профилем редкой птицы, навсегда изгнанной из крикливой стаи. Этот профиль разрезал панораму Москвы, смарагдовые глаза пронизывали весенний ландшафт, волосы цвета индиго обрушивались на ее очаровательные угловатые плечи отравленным водопадом. Она двигалась завораживающе плавно и легко, но в этом не было никакого расчета, никакой позы, у нее все выходило само собой. Это гипнотизировало.
– Давайте лучше читать стихи, – предложила она, неотрывно глядя вперед.
– Ваши? Мои?
– Нет, не мои и не ваши. Вернее, вот что…
Она нервно усмехнулась.
– Что? – спросил Борис.
– Договор.
– Какой же?
– Старомодный.
– Кровью? Согласен!
– Нет, пока не кровью. И даже не спермой.
– Чем же?
– Словами: вы читаете стихотворение. Если оно удивит, я позволю вам взять меня за руку.
– Любое?
– Нет. Серебро. Только серебро. Не золото, не бронзу и не тефлон.
– Прекрасно! В трюмо испаряется чашка какао…
– …качается тюль, и – прямой дорожкою в сад, в бурелом и хаос к качелям бежит трюмо, – тут же продолжила она.
– Меня преследуют две-три случайных фразы…
– …весь день твержу: печаль моя жирна.
Борис сорвал молодой, клейкий липовый лист, свернул, понюхал:
– Было душно от жгучего света…
– …а взгляды его как лучи.
Борис скомкал и отбросил лист:
– От любви твоей загадочной, как от боли, в крик кричу.
– Стала желтой и припадочной, еле ноги волочу.
Виктория подхватывала строфу, как волан. Они миновали церковь и двинулись по асфальтовой протоке, сдавленной аллеей неухоженных лип. Борис хранил молчание шестьдесят шесть шагов, словно готовясь к старту на этой пустой дорожке.
– Ты войдешь и молча сядешь близ меня, в вечерний час…
– …и рассеянно пригладишь на груди атлас…
Он снова замолчал. И рассмеялся:
– Виктория, я обожаю вас все сильнее!
– Не заговаривайте мне зубы, дамский угодник.
– Вы… удивительная. Вы потрясающая.
Она молчала, плавно и легко двигаясь по пустой аллее. Ее черные туфельки без каблуков бесшумно ступали по асфальту. Она словно шла себе навстречу.
Борис решительно вздохнул:
– Ищи меня в сквозном весеннем свете. Я весь – как взмах неощутимых крыл.
– Я звук, я вздох, я зайчик на паркете.
Зло хлопнув в ладоши, Борис тут же продолжил:
– О путях твоих пытать не буду, милая, ведь все сбылось.
– Я был бос, а ты меня обула ливнями волос и слез.
Он выбросил вперед руку, словно пытаясь раздвинуть аллею:
– Рас-стояние: версты, мили. Нас рас-ставили, рас-садили.
– Чтобы тихо себя вели по двум разным концам земли.
Зло вскрикнув, Борис забежал вперед, развернулся и угрожающе замедленно пошел на Викторию:
– Да, я знаю, я вам не пара, я пришел из другой страны…
– … и мне нравится не гитара, а дикарский напев зурны.
– Вика, это невозможно! – Он топнул ногой по неотзывчивому асфальту. – Вы Лилит? Черт возьми! Что вы делаете здесь, в нашем мире изгнанных из рая?!
– Сдаетесь, жалкий соблазнитель?
– Нет, нет, нет!! – взвопил он так, что с липы сорвалась ворона и с карканьем полетела в сторону сталинской громады университета.
– Зачем ты за пивною стойкой?! Пристала ли тебе она?! Здесь нужно быть девицей бойкой! Ты нездорова и бледна!!
– С какой-то розою огромной у нецелованных грудей, – а смертный венчик, самый скромный, украсил бы тебя милей.
Борис замахал на нее руками, словно на навязчивое привидение:
– Пурпурный лист на дне бассейна сквозит в воде, и день погас…
– Я полюбил благоговейно текучий мрак печальных глаз.
Он оцепенел мраморной статуей навечно проклятой аллеи, кусая свои губы:
– Двадцать первое. Ночь. Понедельник. Очертанья столицы во мгле.
– Сочинил же какой-то бездельник, что бывает любовь на земле, – произнесла на ходу Виктория нараспев, запрокидывая лицо к линяющему небу.
Борис прыгнул с места, снова забежал вперед, остановился перед ней, изображая ладонями букву “Т”:
– Well, give me a break! A break!
– Да, пожалуйста… – Виктория со вздохом обошла его, словно севший на мель дредноут. – Вон там можно испить кофия.
Он доверил свой взор ее пальцу: в зелени различались белые оконные переплеты.
– Кофе… да, да, кофе… – забормотал он, как после ледяного душа. – Мы непременно должны сейчас выпить кофе.
Она молча направилась к переплетам. Он извивался вокруг:
– Не кончено, не кончено, желанная и жестокая. Клянусь, я одолею вас. Я не могу не одолеть… я… я жажду сокрушить вас, пробить железный панцирь ложных страхов… и испить чашу прикосновения. Я раскрою вас, мраморная устрица! И выпью вас до дна! Осушу одним глотком!
– Смотрите не захлебнитесь. – Она сорвала большой ореховый лист, положила на левый кулак и звучно прихлопнула правой ладонью.
Свежевыкрашенным летучим голландцем кафе выплыло на них из сочной зелени.
Борис кинулся к стоящему у веранды столику, отодвинул пластиковый стул и, рухнув на колени, обнял его, как драгоценное изваяние:
– Ловлю ваше божественное тело, о временно недоступная!
Виктория опустилась на стул, закинула ногу на ногу, раскрыла обсыпанную бисером сумочку, извлекла из нее черную стрелу мундштука, вставила сигарету.
Коленопреклоненный Борис тут же возжег маленький факел. Прикурив и затянувшись, она выпустила струю дыма в приближающегося официанта:
– Кофе! Черный, как смерть.
– А мне ни-че-го… – пропел завороженный ее профилем Борис.
Внутри решетчатой веранды молодая компания перекидывалась угловатыми междометиями.
– Здравствуй, быдло младое, незнакомое… – сощурилась на них Виктория, качнула ногой и прикрыла ладонью свое острое колено. – Как вы полагаете, Борис, восстанет русская культура когда-нибудь из радиоактивного красного пепла?
– Даже сквозь бетон прорастают цветы. – Борис стоял на коленях, до боли в пальцах сжимая ребристый пластик стула, словно тюремную клетку.
– А если этот бетон радиоактивен?
– Тогда прорастет диковинный цветок.
– Багрово-фиолетовая орхидея?
– С запахом гниющей плоти.
– Слишком красиво, чтобы быть правдой… – Она стряхнула пепел и замолчала.
Борис остался стоять на коленях, притягивая человеческие взоры. Молодая компания ненадолго смолкла, уставившись на него сквозь решетку террасы. Борис глянул на них:
– Корнями двух клыков и челюстей громадных оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы…