Замок Солнца

Я, видимо, совсем мало спал. Лив только что была у меня. Она говорит, что я слишком много времени провожу со своими записями и воспоминаниями, словно встревоженная нищенка с горстью последних медяков, что сверкают ярче всех камней на свете. Говорит, что на эти медяки я всё равно ничего не куплю.

Раньше эта отпетая реалистка так не выражалась. Она идет по новому для себя пути.

Знаешь, нам пришлось спрятать тебя от всех и всего. И только Иро оказался выше преград: он всегда безошибочно находит тебя и молчаливо дежурит рядом. Он остался таким же верным…

Еще у меня, похоже, дисфункция кратковременной памяти и проблемы с формированием цепочек умозаключений. Надо будет перед каждой записью перечитывать предыдущие. Еще необходимо восстановить базовый уровень здоровья, иначе Лив одна может не справиться. Только бы не позабыть об этом…»

Новая запись оставила свежий виток гнетущего впечатления. Я держал ее в руках и почему-то боялся отпустить ее, словно исчезновение из моих рук листика бумаги могло приподнять завесу над какой-то ужасной тайной, что, возможно, скрывали эти обрывки воспоминаний.

«А если четвертый – тот, к кому они иногда обращаются, – один и тот же человек? И человек ли это, если они его прячут?.. Что-то там, в записях, случилось, и это не дает этим двоим покоя, грызет их. И возможно, именно это и разделило их, обратив Лив к вере и наделив Кениса отчетливыми претензиями к Богу», – задумался я и посмотрел на агрессивно выделенное чернилами и подчеркнутое несколько раз слово «милосердный».

Подняв лист на уровень глаз, я погрузил его в солнечный свет, вглядываясь в расположенные в верхней части бумаги отметины, оставшиеся после чьих-то нечеловеческих зубов. Нечто похожее было и на других найденных отрывках. Что-то систематически оставляло эти следы.

«Значит, всё-таки кто-то или что-то тут есть… – мрачно заключил я. – Но для кого разложены эти записи и для чего? И какой был смысл оставлять одну из них в темноте?»

Я опустил руки и бережно вернул запись на свое место под тарелку. Я с грустью почувствовал, что люди, написавшие всё это, нечаянно стали мне верными спутниками, чьи мысли и воспоминания заменили мои собственные.

«Что же вас гнетет? – отрешенно обратился я к Кенису и Лив. – И что здесь происходит?..»

Я аккуратно поправил рядом с тарелкой столовые приборы – а потом сделал это еще раз и еще, не находя им конечного места. Через секунду я уже безостановочно перемещал вилки и ножи, пытаясь найти для них идеальное расстояние от тарелки. Так продолжалось некоторое время, пока я не одернул себя, вспомнив, что такие действия могли быть обсессивно-компульсивным расстройством.

«Обсессивно-компульсивное расстройство… Обсессивно-компульсивное расстройство?! – крайне удивился я. – У меня?! Это… это… невроз навязчивых состояний. И что это?..»

Я замер, мучительно пытаясь вспомнить или хотя бы понять, что именно это могло означать. Чем бы это ни было, это определенно имело отношение к перекладыванию предметов на столе. Возможно, что и рядом с часами произошло нечто подобное. Но стоило ли этого опасаться, если я осознавал это и противился этому?

Неожиданно я ощутил, как на моих губах заиграла легкая болезненная улыбка. Я ничего о себе не помнил и не знал, имея лишь обрывки разрозненных знаний. Я не знал, какой сейчас период времени и где я нахожусь. Я не знал, что со мной, и я не мог говорить. Действительно, было от чего улыбаться: перекладывание предметов являлось не самым страшным в моем состоянии и моей ситуации. Выражаясь словами Кениса, я и мир вокруг меня и так были полны «разнообразных дисфункций».

С этим обнадеживающим умозаключением, оттеснявшим навязчивые и расплывчатые мысли о еде и питье, я направился к одному из ярко сверкавших балкончиков. Отодвинув невесомую и искрившуюся ткань занавесок, я вышел под упругий парус ветра и Солнца. Как и некоторое время ранее, слепящий простор тут же подхватил меня, вливая в мою грудь свои чистоту и лазурь.

«Прости, что я не могу сказать "спасибо" вслух», – извинился я перед солнечной бесконечностью.

Близко-далекое море, так похожее на зеркальное покрывало, бежало дрожавшей рябью, вызванной давлением трущегося об него ветра, что был словно домашний питомец, прижимавшийся к хозяину в надежде получить от него чуточку больше желанной ласки и любви. И море давало это, вздымаясь редкими волнами, заключавшими в свои влажные объятия набегавшие воздушные выступы.

Блаженно щуря глаза и вдыхая просоленный аромат свежести и прохладное тепло, я поднял взор в ультрамариновую глубину неба и увидел над собой лоджию. Немного поразмышляв над маршрутом своего спуска, я пришел к выводу, что именно с нее я впервые и выглянул наружу.

«Странно, что я не заметил балкончики, расположенные ниже. Может, заметил, но не осмыслил?» – легонько пожал я плечами.

Вдруг мое внимание привлекло нечто, висевшее под расположенной сверху площадкой. Это напоминало болтавшуюся на ветру буро-розовую паутину или пену.

«Мох. Там должен быть мох», – неожиданно понял я.

Продолжая рассматривать эту необычную находку, я не смог найти в себе даже приблизительных отголосков того, чем это могло оказаться. Могло ли это быть подтверждением того, что я находился в чуждом мне, как человеку, месте? Могло ли это свидетельствовать о том, что здешние флора и фауна коренным образом отличаются от того, что встречало человечество на своей родной планете?

Внезапно это мне кое-что напомнило, и это самое «кое-что» я видел совсем недавно. Невольно начав искать подсказку глазами, я наткнулся взглядом на далекие края акватории. Они казались такими же бурыми и пожухлыми…

«Неужели это действительно другой мир?.. – не поверил я. – Или, может, прежнего уже просто не существует, потому что у тех владельцев записей всё получилось?..»

Меня затрясло и бросило в озноб, и даже заботливое Солнце не смогло изгнать окутывавший меня холод. Крупно дрожа, я стремглав бросился обратно, желая видеть знакомые моей прореженной памяти предметы.

«Куда делись стулья?! Почему тут нет ни окон, ни дверных проемов с дверьми?! – Я лихорадочно огляделся. – Может, это то, чего я просто не знаю? Вдруг это какой-то новый вид растений, бактерий или еще чего такого? Почему же они тогда не только на лоджии, но и на видимой мне части суши?!»

Я попытался крикнуть – и не смог, лишь почувствовав, как напряглись жилы на шее да обжигающе начало гореть лицо, скривившееся в бессловесном вопле. Я ухватился за край стола и едва удержал себя от желания вырвать таившиеся в горле звуки собственными руками. Необъяснимое смятение тут же наполнило мое возбужденно бившееся сердце безотчетной тревогой.

«Я должен понять, что это… Я должен найти спуск вниз, – одержимо подумал я. – Я должен найти доказательства того, что я ошибаюсь!»

Неуклюже отмахнувшись от сверкавших занавесок, я двинулся ко второму выходу из обеденной залы. Обогнув мелкие осколки зеркала, я случайно бросил взгляд на картину с юношей. Тот с сочувствием посмотрел на меня. Я пошатнулся и выскочил прочь.

Часы показывали без пяти минут пять.

Что-то гнало меня вперед – что-то, что заставляло меня думать об ответе, что, возможно, крутился у меня под самым носом. Перед моей испуганной, мятущейся душой, чьи дрожавшие струны цепко сжимал стальной клещ одиночества, мелькали проемы, проходы, арки, комнаты, коридоры, лестницы – но я не замечал их, полностью отдаваясь этому безумному порыву.

«Вниз. Я должен спуститься вниз. Надо спуститься к земле и увидеть, что это. А вдруг я всё-таки не прав? Вдруг это просто новый вид чего бы то ни было? Я должен увидеть хоть что-то другое – что угодно, лишь бы это было живым, органическим и в своей естественной среде обитания! – Я остановился, не совсем понимая свои разбросанные мысли. – Ведь это же я! Я – живой, я – органический, даже если и нахожусь неизвестно в чьей среде обитания!.. – Я нервно схватился за липкий лоб. – Это ничего не доказывает. Я не могу быть показателем окружающего мира, так же как и та дрянь не может быть показателем того, что подобное ей есть везде».