Страница 9 из 21
Летом 1541 г. огромная орда крымского хана сделала попытку форсировать Оку и угрожала Москве. «Бояря» с митрополитом решили оставить государя-мальчика в столице, поскольку замосковные города были тогда небезопасны от набега казанцев, а Псков и Новгород – от удара литовцев. Летопись сообщает, что Иван Васильевич принял участие в организации обороны столицы. Впрочем, войско крымцев удалось отбить на Оке, и приготовления к защите Москвы стали ненужными.
Наконец, в середине 40-х гг. XVI в. произошло очередное обострение отношений с Казанью, вылившееся в трудную затяжную войну. Первые походы на Казань, по всей видимости, не отличались особым размахом. Иван Васильевич в них не участвовал[78].
В 1547 г. он венчался на царство и женился. Через несколько месяцев юный государь начал подготовку к большому походу на Казань, в котором должен был сам принять участие. Однако масштабное зимнее 1547/48 гг. наступление сорвалось как будто из-за ранней оттепели и таяния льда на реках[79]. Иван Васильевич оставил армию и вернулся в Нижний Новгород, нимало не понюхав пороху. Между тем его воеводы, несмотря на путевые сложности, добрались до столицы Казанского ханства и даже нанесли под ее стенами полное поражение противнику. Возникает предположение, что сам государь не очень-то рвался участвовать в рискованном воинском предприятии.
Через два года он все-таки дошел до Казани, но так и не приступил к штурму. Простояв под городом недолгое время, царь вновь отступил по той же самой причине – из-за оттепели и дождей. Таким образом, для него это были «мирные» походы.
В 1552 г. на Казань опять отправились объединенные силы Московского государства, во главе которых должен был встать сам государь. К тому времени он был совершенно взрослым по тем временам человеком – 22 года[80]. В соответствии с обычаями XVI столетия монарх в таком возрасте не считался слишком юным, чтобы возглавлять армии. Более того, Иван Васильевич успел к тому времени дважды побывать во главе московских войск, хотя и не вступил ни разу в сражение с неприятелем. Но из его переписки с князем Андреем Курбским, бежавшим в 1564 г. из пределов России и перешедшим на службу к великому князю литовскому, известны странные подробности очередного казанского похода. По всей вероятности, Иван Васильевич не ладил с собственными воеводами, возможно, он даже опасался плена. Позднее, через много лет царь напишет Курбскому: «Когда мы Божьей волей с крестоносной хоругвью всего православного воинства ради защиты православных христиан двинулись на безбожный народ казанский, и по неизреченному Божьему милосердию одержали победу над этим безбожным народом, и со всем войском невредимые возвращались обратно, что могу сказать о добре, сделанном нам людьми, которых ты называешь мучениками? А вот что: как пленника, посадив на судно, везли с малым числом людей сквозь безбожную и неверную землю! Если бы рука всевышнего не защитила меня, смиренного, наверняка бы я жизни лишился. Вот каково доброжелательство к нам тех людей, о которых ты говоришь, и так они душой за нас жертвуют – хотят выдать нас иноплеменникам!»[81] Трудно сказать, насколько эти заявления соответствует истине. Тот же Курбский сообщает, что царь сам, под влиянием «шуринов», решил спешно отплыть из Казани, а конницу отправил крайне неудобной дорогой, из-за чего большинство лошадей пало[82]. Однако царские укоризны наводят на мысли иного рода: в армии во время большого похода государь не является полновластным хозяином и распорядителем. Отчасти это могло происходить от его нулевого опыта в ведении боевых действий, отчасти же – по причине мощного влияния аристократических кланов, видимо, истинных хозяев войска. Вызывает определенное недоумение сама необходимость присутствия монарха в войсках, отправленных на Казань. В подавляющем большинстве случаев государями не рисковали, когда речь шла о большой и опасной воинской операции против Крыма, ногаев или Казани. Видимо, пленение Василия II и последующий колоссальный выкуп за него многому научили Москву. Тот же Иван III, удачно действовавший против казанцев, сам ни разу не возглавлял армии, выступавшие на восточного соседа. В 1571 г. крымцы во главе с ханом Девлет-Гиреем разорили и спалили русскую столицу; в следующем, 1572 г. силы Девлет-Гирея были разгромлены у Молодей, на южных подступах к Москве. Отнюдь не Иван IV оба раза руководил обороной, а его воеводы, хотя, казалось бы, решалась судьба страны. Гибель государя или его пленение, очевидно, рассматривались как худшее зло, даже по сравнению с захватом столицы[83]. Поход 1552 г. (да и предыдущие два с его участием), очевидно, мог обойтись без молодого и несведущего в тактике крупных соединений царя. Эта военная операция натолкнулась на упорное сопротивление неприятеля, а движение по вражеской территории происходило в условиях нехватки пищи и воды. Вероятно, фигура государя потребовалась для воодушевления войск. Вряд ли стоит всерьез воспринимать фразу Ивана IV: «…хотят выдать нас иноплеменникам!» – но участие его в походе было, объективно говоря, мерой необязательной и рискованной.
Возникает вопрос: до какой степени победы и поражения русского войска в тех кампаниях, где его возглавлял Иван IV, могут зависеть от его личного полководческого таланта, воли, отваги? В отношении походов 1547/48, 1549/50 гг. и «Казанского взятия» 1552 г. подобная зависимость должна быть поставлена под сомнение. Реальными командующими были все те же большие воеводы, т. е., та же служилая аристократия[84]. Летопись и разряды дают возможность указать людей, сыгравших в «Казанском взятии» решающую роль, а также занимавших тогда высшие должности и являвшихся, по всей видимости, истинными хозяевами положения. Это прежде всего князья Иван Федорович Мстиславский, Михаил Иванович Воротынский и Александр Борисович Горбатый. Помимо них выделяются князья Андрей Михайлович Курбский, Семен Иванович Микулинский, Василий Семенович Серебряный, Дмитрий Иванович Хилков, Петр Михайлович Щенятев. Заметны также князья Юрий Андреевич Пенинский-Оболенский, Иван Иванович Пронский и Юрий Иванович Шемякин, а также представители влиятельных боярских родов Семен Васильевич Шереметев и Даниил Романович Юрьев. Ни один из них не играл сколько-нибудь серьезной роли в Стародубской войне, зато большинство участвовало в прежних боевых действиях войны с Казанью на высоких должностях (кроме князей Пенинского-Оболенского[85], Шемякина, Курбского и Пронского). Все это – верхушка титулованной знати, самые ее сливки, люди весьма богатые и влиятельные[86]. Трудно определить, до какой степени молодой Иван IV был волен отдавать им распоряжения…
С одной стороны, Андрей Курбский в «Истории о великом князе Московском», сочинении крайне недружелюбном в отношении Ивана Васильевича, отмечает личную храбрость и энтузиазм государя: «…сам царь исполнился усердием, сам и по собственному разумению начал вооружаться против врага и собирать многочисленные храбрые войска. Он уже не хотел наслаждаться покоем, жить, затворясь в прекрасных хоромах, как в обыкновении у теперешних царей на западе (прожигать целые ночи, сидя за картами и другими бесовскими измышлениями), но сам поднимался не раз, не щадя своего здоровья, на враждебного и злейшего своего противника – казанского царя». Далее Курбский как будто пишет о полной самостоятельности Ивана Васильевича: «он велел…», «он отправил…». Однако важнейшие решения принимались государем только по совету «со всеми сенаторами и стратегами». И особенно характерный эпизод произошел в день решающего штурма Казани: московские войска уже проникли в город, но в уличных боях под напором его защитников, некоторые отряды обратились в бегство; государь, по словам Курбского, утратил твердость духа. Видя беглецов, он «…не только лицом изменился, но и сердце у него сокрушилось при мысли, что все войско христианское басурманы изгнали уже из города. Мудрые и опытные его сенаторы, видя это, распорядились воздвигнуть большую христианскую хоругвь у городских ворот, называемых Царскими, и самого царя, взяв за узду коня его, – волей или неволей – у хоругви поставили: были ведь между теми сенаторами кое-какие мужи в возрасте наших отцов[87], состарившиеся в добрых делах и в военных предприятиях. И тотчас приказали они примерно половине большого царского полка… сойти с коней, то же приказали они не только детям своим и родственникам, но и самих их половина, сойдя с коней, устремилась в город на помощь усталым… воинам»[88]. Вскоре после взятия Казани у царя произошел острый конфликт с воеводами. В частности, его скорейшее возвращение в Москву противоречило мнению высшего военного командования.
78
Впрочем, несовершеннолетнего царя могли просто не допустить на театр военных действий его опекуны.
79
Замерзшие реки в ту пору использовались как наилучшие дороги для наступающих войск.
80
Дворяне («служилые люди по отечеству») в ту пору начинали служить с 15 лет, и это считалось вполне нормальным, в порядке вещей. Совершеннолетие Ивана IV, как уже говорилось, наступило в 1547 г.
81
Переписка Андрея Курбского с Иваном Грозным // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в. М., 1986. С. 53–55.
82
Впрочем, беглый князь пишет об этом в полемическом сочинении «История о великом князе Московском», резко и азартно отстаивая свою точку зрения. Беспристрастным свидетелем считать его невозможно.
83
Некоторое исключение составляют три похода. Во-первых, выход к Туле против крымцев в 1555 г. и к Серпухову в 1556 г. (об этом речь пойдет ниже). Во-вторых, осенний 1570 г. поход на юг, «по крымским вестям». Разряд сообщает: «…царь и великий князь с сыном своим с царевичем Иваном Ивановичем пошол… против недруга своего крымского царя и царевичев со многими людьми искать прямого дела». Впрочем, поход этот закончился мирным трехдневным стоянием в Серпухове. – Разрядная книга 1559–1605 гг. М., 1974. С. 66–68. Это очень похоже на обстоятельства неудачного похода 1547/48 г. Есть сведения, которые заставляют предположить, что Иван Грозный выходил к южным границам «для славы», т. е. зная, что в этом году масштабного крымского набега не будет.
84
Нашествие крымцев или казанцев, а особенно их совместное наступление, могло привести к катастрофическим результатам. По всей видимости, верхушка военно-служилого класса России понимала это и проявляла больше энергии и самоотверженности, сражаясь с главным врагом, нежели в столкновениях с западными соседями. Кроме того, молодой царь уже вышел из детского возраста и успел «показать зубы». Поэтому московские воеводы действовали более дисциплинированно, решительно и энергично, чем в годы злосчастной Стародубской войны.
85
Воевода Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана IV.
86
Не хватает здесь Шуйских, да Оболенских-Телепневых. Первые пребывали в царской опале после своевольства времен «боярского правления», а Василий Васильевич Шуйский, ходивший в Стародубскую войну под Мстиславль и не сумевший взять этот город, к тому времени давно был мертв; что же касается Оболенских-Телепневых (на Федора Оболенского-Телепнева падает позор Стародубского разгрома), то их род после смерти Елены Глинской претерпел настоящую катастрофу.
87
По всей видимости, имеются в виду дворовые воеводы князь Владимир Иванович Воротынский и боярин Иван Васильевич Шереметев-Большой, возглавлявшие государев полк. Впоследствии оба эти рода – и Воротынские, и Шереметевы – тяжко пострадали от царской опалы, а И.В. Шереметев подвергся пыткам.
88
Курбкий А. История о великом князе Московском // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XVI в. М., 1986. С. 229–261. (Курсив мой. – Д.В.)