Хрестоматия по философии

Он исходил лежащие в ущельях и находящиеся на высоких горах долины, из которых приходит вода. Он изучил также, откуда берут начало эти воды: проистекают ли они из источников, или причиной их служит дождь, а возможно, что это речная проточная вода или же, напротив, это вода из стоячих водоемов. При этом он исследовал, какая питьевая вода по составу, холодная ли она или горячая, содержит щелочь, соли или нечто подобное. Он исследовал города, расположенные вдоль большой реки, а также водоемы, горы и море, а также изучил многое другое, чему и научил нас.

Поэтому подобный [Гиппократу. – Авт.] врач будет презирать не только богатство, но и трудиться не покладая рук [дословно: изначально в высшей степени быть трудолюбивым. – Авт.]. Но как может излечивать тот, кто упивается допьяна, насыщает свое чрево и предается грязной похоти? Такого человека можно обозначить одним словом – он раб своего желудка и своих похотливых склонностей. Поэтому однозначно можно утверждать, что настоящий врач – одновременно друг умеренности и в то же время предстает как товарищ истины. Он всегда стремится выбрать разумный путь исследования, различать, какие существуют виды и роды болезней, какие для этого имеются в наличии способы определения болезней и целительные средства для излечения.

Именно этот путь исследования помогает выявить непосредственно саму природу тела, одновременно состоящую в первую очередь из первоэлементов, полностью смешанных друг с другом, во вторую – воспринимаемых чувствами составных частей, состоящих из того, что называется однородными частицами, и в третью очередь – органических частей.

Какая польза для живого существа в том, что я перечислил, и как это можно использовать? Какие вопросы еще остаются неисследованными и требуют своего доказательного разрешения на основе проистекающего из разума пути познания? Что еще необходимо для врача, прилежно упражняющегося в искусстве Гиппократа, чтобы быть философом? Чтобы знать о природе тела, о разновидностях болезней, а также разбираться в лекарствах, врач должен упражняться в логике. Чтобы быть сведущим в этих исследованиях, он должен презирать деньги и вести умеренный образ жизни, кроме того, он должен обладать всеми познаниями в области философии, логики, физики и этики.

На самом деле не следует опасаться, что человек, презирающий богатство и ведущий умеренный образ жизни, может совершить что-либо бесчестное. Все несправедливости, виновниками которых становятся люди, порождены страстью к деньгам, которая их соблазняет, или же сладострастием, пленяющим их. Философы по необходимости обладают совершенно другими достоинствами: они все вместе держатся друг за друга, и невозможно располагать кому-то одному тем, чему другие бы не последовали, как связанные одной нитью. Было бы правильным сказать, что настоящий врач – всегда философ, а философия необходима для врача, когда он обучается своему искусству и когда применяет его в деле? Я думаю, что нет никакой надобности доказывать, что философия необходима тому, кто занимается благородным искусством врачевания. Мы видим, что алчные люди – скорее продавцы лекарств, чем врачи. Подлинные же врачи стремятся к совершенно противоположным целям: они осуществляют то, к чему естественно стремится само искусство исцеления.

Кроме того, вы своей пустой болтовней пытаетесь утверждать, что возможно быть настоящим врачом, но не философом, в том случае если врач не стремится к наживе. Но возможны ли знания о теле, действиях его необходимых частей и органов, а также о различении болезней без знания логики? Не стыдно ли вам оттого, что вы соглашаетесь с профессиональными действиями, но отрицаете сам смысл профессии?

Хотя сейчас уже слегка поздно, но было бы лучше для вас стать мудрыми и не оспаривать наши утверждения, как сойка или ворон, а попытаться проникнуть в суть вещей. Вы же не осмелитесь сказать, что ткач или сапожник может стать хорошим мастером без обучения и без практики? Истинному врачу невозможно самому по себе неожиданно обладать здравым смыслом, быть умелым в искусстве доказательства, в знании о природе без учителей, тщательных упражнений и целесообразной деятельности. Итак, если кто-то бесстыдно утверждает подобное, тот спорит с понятиями, а не с действительным положением дел.

Совершенно ясно, что если мы философствуем, то становимся подлинными последователями Гиппократа, и если мы действуем подобным образом, то ничто нам не сможет помешать быть похожим на него или даже превзойти его, изучая то, что он написал, и раскрывая то, что он не успел найти.

Раздел III

Средневековая философия

Августин Аврелий (345–430)

Христианский теолог и философ, виднейший представитель латинской патристики, родоначальник христианской философии истории («О граде Божием»). Августина нередко называют предтечей психоанализа за психологическую глубину, которой отличается его автобиографическая «Исповедь».

Христианский неоплатонизм Августина господствовал в западноевропейской философии и католической теологии вплоть до XIII в. В православии Августина называют блаженным, католической церковью он канонизирован как святой.

Августин создал целостное (хотя и не оформленное систематически) учение, которое на тысячу лет стало образцом для мыслителей Запада и до сих пор конкурирует с томизмом, находя приверженцев среди католических богословов. Концепция предопределения послужила вдохновляющей основой для протестантизма Лютера и Кальвина, а персоналистские религиозно-психологические мотивы составили другую линию влияния, ведущую через Паскаля к Кьеркегору и экзистенциализму.

Августин со своим небывалым интересом к человеческой личности и человеческой истории выступает родоначальником европейского «субъектоцентрического» и исторического сознания.

Исповедь

О вере

6. Я радовался также, что мне предлагалось читать книги Ветхого Завета другими глазами, чем раньше: книги эти ведь казались мне нелепыми, и я изобличал мнимые мысли святых Твоих, мысливших на самом деле вовсе не так. Я с удовольствием слушал, как Амвросий часто повторял в своих проповедях к народу, усердно рекомендуя, как правило: «буква убивает, а дух животворит». Когда, снимая таинственный покров, он объяснял в духовном смысле те места, которые, будучи поняты буквально, казались мне проповедью извращенности, то в его словах ничто не оскорбляло меня, хотя мне еще было неизвестно, справедливы ли эти слова. Я удерживал сердце свое от согласия с чем бы то ни было, боясь свалиться в бездну, и это висение в воздухе меня вконец убивало. Я хотел быть уверен в том, чего я не видел, так же, как был уверен, что семь да три десять. Я не был настолько безумен, чтобы считать и это утверждение недоступным для понимания, но я хотел постичь остальное так же, как сложение, будь это нечто телесное, но удаленное от моих внешних чувств, или духовное, которое я не умел представить себе иначе, как в телесной оболочке. Излечиться я мог бы верою, которая как-то направила бы мой прояснившийся умственный взор к истине Твоей, всегда пребывающей и ни в чем не терпящей ущерба. Как бывает, однако, с человеком, который, попав на плохого врача, боится довериться хорошему, так было и с моей больной душой; она не могла излечиться ничем, кроме веры, и отказывалась от лечения, чтобы не поверить в ложь; она сопротивлялась руке Твоей, а Ты приготовил лекарство веры, излил его на все болезни мира и сообщил ему великую действенность.

7. С этого времени, однако, я стал предпочитать православное учение, поняв, что в его повелении верить в то, чего не докажешь (может быть, доказательство и существует, но, пожалуй, не для всякого, а может, его вовсе и нет), больше скромности и подлинной правды, чем в издевательстве над доверчивыми людьми, которым заносчиво обещают знание, а потом приказывают верить множеству нелепейших басен, доказать которые невозможно. А затем, Господи, Ты постепенно умирил сердце мое, касаясь его столь кроткой и жалостливой рукой. Я стал соображать, как бесчисленны явления, в подлинность которых я верю, но которые я не видел и при которых не присутствовал: множество исторических событий, множество городов и стран, которых я не видел; множество случаев, когда я верил друзьям, врачам, разным людям, – без этого доверия мы вообще не могли бы действовать и жить. Наконец, я был непоколебимо уверен в том, от каких родителей я происхожу: я не мог бы этого знать, не поверь я другим на слово. Ты убедил меня, что обвинять надо не тех, кто верит Книгам Твоим, которые Ты облек таким значением для всех почти народов, а тех, кто им не верит, и что не следует слушать людей, которые могут сказать: «Откуда ты знаешь, что эти Книги были преподаны человеческому роду Духом Божиим, истинным и исполненным правды?» Как раз в это самое и нужно было мне целиком поверить, потому что никакая едкость коварных вопросов, рассеянных по многим читанным мною философским сочинениям, авторы которых спорили между собой, не могла исторгнуть у меня, хотя на время, веры в Твое существование и в то, что Ты управляешь человеческими делами: я не знал только, что Ты есть.