Искажение. Шестая глава (МАКАМ XII. Любовь во время зимы)

Вадим Панов

Искажение

Шестая глава

МАКАМ XII. ЛЮБОВЬ ВО ВРЕМЯ ЗИМЫ

INGRESSO

Где отражаются мечты?

В душе? В глазах? Или в замечательных, очень добрых снах, что приходят после тусклого, переполненного чужими отражениями дня? В столь прекрасных снах, что после пробуждения они вызывают горький привкус тоски, а красота Вселенной блекнет серостью поздней осени, не в силах соперничать с отражением вечной мечты о счастье.

О простом человеческом счастье, смысл которого невозможно передать словами, потому что никто, абсолютно никто не знает, где он будет счастлив. С кем? Когда… Однако все к нему стремятся, видя в счастье смысл. Все стремятся, потому что этот приз – самый ценный. Все стремятся, потому что стремление дарит надежду на избавление от стылой повседневности.

Но где отражается счастье?

Где можно увидеть тепло души? В глазах? В снах? В мечтах?

И что оно – счастье?

Сила? Богатство? Власть? Вершина?

Что успокоит душу и сделает её счастливой?

Что заставит позабыть о скуке будничного движения? А что вылечит душу, если она кровоточит?

Не стонет, не болит, не беспокоится, а кровоточит, как пронзённая кинжалом невеста: только что счастливая, полная мечтаний и надежд, и вдруг – изумлённая, потерявшая всё, ещё живая, но почти умершая…

Умирающую душу легко узнать – она живёт лишь в снах. И даже не живёт – оживает, ненадолго сбрасывая с себя тёмную пелену смерти, когда снится тот, чья улыбка сводила с ума. Когда снится, как берёт он за руку и ведёт за собой, прочь… прочь от тьмы городов и зла их камня, от чудовища, которым она стала, и чудовищ, которые с ней рядом. Когда он берёт за руку и уводит в мир, где она не рыдает по ночам, мечтая повернуть вспять время, а кинжал остался в ножнах и не пронзил душу.

Не было никакого кинжала.

Что сделает счастливой душу, которая умерла, но продолжает помнить?

А значит, ещё не умерла… Навсегда осталась в прекрасном, добром сне, в котором любимый мужчина жив и мягко берёт её за руку…

Неужели счастье можно отыскать лишь во сне? В эфемерном, красивом, как россыпь звёзд, и таком же далёком… в тёплом, как дыхание матери… в ненастоящем…

Неужели счастье может быть только ненастоящим?

Она как безумная, ждала сны, в которых любимый мужчина улыбался и брал её за руку. И люто ненавидела их. Была счастлива и горько рыдала, открывая глаза. Мечтала найти место, где не отражается её горе, а потом поняла, что в мире такого места нет. И если она хочет быть счастливой, нужно изменить мир.

Или сжечь его.

Дотла.

PUNTO

Мир несправедлив.

А его Отражение несправедливо вдвойне – опасное, жестокое, подлое… Оно не ждёт удобного момента, бьёт всегда, и всегда – наотмашь, и плевать, отбился ты, ускользнул или выставил блок: следующий удар последует обязательно, хоть по живому, хоть по мёртвому, чтобы убить и поиздеваться над бездыханным телом. Если не готов к бою – уйдёшь без мучений, не успев сообразить, что произошло. Если готов – сопротивляйся, сражайся изо всех сил, как в последний раз, и, может быть, тебе улыбнётся удача.

Может быть, останешься в живых…

На этот раз.

Ориген хорошо знал правила Отражения и бился насмерть, хотя на удачу не рассчитывал. Понимал: не для того его выследили в горной балканской глуши, одурманили то ли наркотиком, то ли магией и увезли за несколько тысяч километров, чтобы оставить хоть один шанс на спасение. Нет. И удача, и надежда отвернулись, его обязательно убьют, и Ориген мечтал только о том, чтобы захватить с собой как можно больше охотников. При этом понимал, что главных врагов, тех, для услады которых его изловили, убить не сможет, и готов был удовлетвориться слугами. Пусть прольётся их кровь – неблагородная. Главное, что она прольётся!

Напоследок.

И пока у Оригена получалось.

Первой жертвой стал сторож, неосторожно приблизившийся к очнувшемуся, но продолжавшему лежать на полу клетки пленнику: Ориген выждал удобный момент, резко вскочил и ударил врага передним копытом, раскроив череп и крепко разозлив его дружков. Пленника вырубили электрошокером и, возможно, попинали ногами – на это намекали ссадины и ноющие рёбра. В следующий раз Ориген очнулся в заповеднике, посреди небольшой лесной поляны, и понял, что ему уготована участь дичи. Гордость почти заставила Оригена отказаться от грязной и унизительной игры с предсказуемым финалом, но ярость потребовала: «Убивай!», и он не стал противиться.

«Убивай!»

Ориген принюхался, прислушался, вычислил, где находятся охотники, и побежал… Но не прочь, а на них, атаковал, неожиданно зайдя с фланга, не пытаясь вырваться, а чтобы убить, чтобы пролить как можно больше крови, и прежде чем охотники это поняли, отправил на тот свет ещё двоих: загонщика и зазевавшегося псаря. И отступил, наслаждаясь злобными воплями смердов, которые не могли отомстить. Не имели права. Охота устроена для хозяев, и того, кто хоть пальцем тронет «дичь», до смерти забьют палками.

У псаря Ориген забрал карабин с двумя десятками патронов, а поскольку стрелял он великолепно, в заповеднике началась бойня.

– У нас ещё два трупа, баал, – доложил Шварц, останавливаясь в шаге от прискакавшего Ястребиного. – Ориген застрелил загонщиков и пополнил запас патронов.

Трусливый Шварц ожидал от хозяина вспышки лютого гнева, но ошибся.

– Это лучшая охота в моей жизни! – расхохотался Гаап. И тут же поправился: – Одна из лучших! Мне весело, Шварц! Мне очень весело!

И с удовольствием прислушался к доносящимся из леса выстрелам.

Запах пороха и крови, крики и хрипы умирающих, страх, отчётливо читающийся в глазах ещё живых смердов – смешение смертельных чувств будоражило Ястребиного, он бы с радостью вернулся в лес, в погоню, в горячку по-настоящему опасной охоты, но неотложный разговор заставил Гаапа отправиться к базе – комплексу бревенчатых домов с баней и конюшней, стоящих на берегу искусственного пруда. Ястребиный срочно вызвал Авадонну и не хотел заставлять карлика ждать.

– Прекрасная охота! Шварц, ты молодец.

– Спасибо, баал, – склонил голову помощник.

Гаап спрыгнул с лошади, кинул поводья рабу и потрепал Шварца по плечу:

– Где ты отыскал этого зверя?

– Оригена давно рекомендовали, как яростного бойца, баал, но я не торопился его привозить: берёг для особого случая.

– И правильно делал, – одобрил Ястребиный, доставая из карманного футляра сигару и срезая кончик. Шварц тут же поднёс хозяину зажигалку. – Охота удивительно хороша, Авдей резвится, как ребёнок, и считает, что мы постоянно так веселимся…

– Да, баал.

– Проследи, чтобы именно Авдей поставил точку в представлении.

– Разумеется, баал.

Шварц исчез, повинуясь едва заметному движению бровей хозяина, и Гаап уверенной походкой направился к карлику, терпеливо дожидающемуся аудиенции у лимузина. Пошёл, хотя по этикету примчаться должен был младший по статусу Авадонна, но Гаап рассудил, что карлик достаточно прогнулся, явившись в заповедник по первому зову, и заслуживает поощрения.

– Привет, Авадонна.

– Добрый день, Гаап.

Сладкий голос карлика прозвучал настолько почтительно, что вместо «Гаап» послышалось «баал». Ястребиный улыбнулся и кивнул, показывая, что доволен.

Держался Авадонна соответствующе: немного скованно и без привычной вальяжности, по сторонам не смотрел, сосредоточив всё внимание на Гаапе, так что даже по жестам было понятно, что Ястребиный – главный. Несмотря на то, что карлик щеголял по заповеднику в дорогом костюме, а Гаап пришёл на встречу в грязном камуфляже.

1

«Любовь Во Время Зимы», группа «Мельница».