Страница 21 из 44
Старик рухнул на пол со стилетом в сердце. Калерия вскрикнула и потеряла сознание.
Кандауров вернулся в квартиру своего покойного дядюшки, когда в ней уже находилась полиция, несколько врачей и судебный следователь по особо важным делам. Увидев публику на площадке лестницы, он встревожился и спросил швейцара:
— Что случилось, Александр?
— Да генерала убили, Василий Лукич. Ваша обезьяна убила.
— Ты с ума сошел! Не может быть!
В передней его встретил пристав.
— Какой ужасный случай, — сказал он, — ну, слава Богу, с вами будет легче. Прикажите сдаться вашему зверю. У него больше нет оружия, надеюсь?..
— Боже мой, Боже мой! — как бы не слыша его, говорил Кандауров. — Куда пойти, где лежит генерал?
— Пожалуйте со мною, — отвечал пристав и почтительно взял его под локоть.
Первое, что Кандауров увидел в гостиной, кроме толпы людей с поднятыми кверху головами, — это фигуру мистера Вильяма, сидящую на корточках в углу под самым потолком на карнизе печки.
— Вильям, мистер Вильям! — взволнованно крикнул Кандауров.
Обезьяна радостно зарычала, прыгнула с печки на шкаф, со шкафа на рояль и очутилась около хозяина.
— Вильям, Вильям! — горестно и укоризненно говорил Кандауров. — Как же ты мог это сделать!
Он подошел, взявши за руку обезьяну, к трупу дядюшки, переложенному с пола на диван, и постоял минутку с опущенной головой.
— Да, — сказал он, — это стилет мистера Вильяма, который всегда носил его с собой. Какой ужас, какой ужас!
Калерия, сидевшая поблизости в кресле с компрессом, приложенным к сердцу, и с закрытыми глазами, тихо подозвала Кандаурова.
— Василий Лукич, — произнесла она чуть слышным голосом, — какое несчастье… бедный дядюшка… И он еще так любил обезьяну.
— Я ничего не могу понять, — говорил Кандауров, — может быть, мне объяснит кто-нибудь…
— По рассказу вашей родственницы, — вмешался наконец судебный следователь, — покойный генерал прикрикнул за что-то на вашу обезьяну, и та ни с того, ни с сего вынула оружие из кармана и нанесла генералу несколько ран, причинивших смерть. Я полагаю, доктор, — обратился он к самому почтенному из врачей в военной форме, — что оружие это можно изъять из тела покойного Кандаурова для приобщения к протоколу. О том, почему обезьяна носила при себе оружие, своевременно будет задан вопрос ее владельцу. Но как быть с самой обезьяной? — спрашивал он, обращаясь уже к приставу.
— По правде сказать, я затрудняюсь, — отвечал пристав, — на моей памяти это первый случай.
Мистер Вильям как взялся обеими холодными и дрожащими руками за руку Кандаурова, так и не выпускал ее. Близко поставленные, совсем человеческие глаза смотрели на Кандаурова жалобно, вопросительно, прямо в зрачки.
— Этот вопрос разрешается чрезвычайно просто, — холодно произнес Кандауров и, высвободив правую руку, достал из кармана браунинг. — Вот, — сказал он и выстрелил обезьяне в лоб. Все ахнули.
— Действительно просто, — сказал судебный следователь, чуть заметно улыбаясь. — Господин пристав, будьте любезны составить протокол.
Иван Буханцев
СИНЕЕ ПРИВИДЕНИЕ
«В одном из особняков на Каменном острове, в 1913 г., 7-го июня, накануне своей свадьбы был найден мертвым молодой врач Борис Замшин, ассистент профессора Никитина. В виске покойного зияла огнестрельная рана. Возле трупа валялся револьвер, что и дало повод предполагать, что Замшин покончил с собой». Под заголовком: «Тайна одного особняка», появилась в «Северном курьере» такая заметка. Спустя несколько дней после этого, в редакцию «Северного курьера» явилась невеста покойного доктора, Елена Шалимова, и обратилась к автору «Тайны одного особняка» Терентию Сорокину с просьбой расследовать обстоятельства смерти ее жениха. Невеста Замшина почему-то была убеждена в том, что в особняке на Каменном острове совершено преступление. «Король репортеров» (так называл себя Сорокин) был польщен этим предложением и в тот же день отправился на расследование. Особняк, где жил Замшин, был одноэтажный, с высокой красной кровлей и колоннами, окрашенными в темно-серый цвет. Пришлось долго звонить, пока открыла дверь заспанная женщина, служанка покойного Замшина. Сорокин объяснил ей цель своего прихода и для того, чтобы расположить служанку в свою пользу, сунул ей в руку двугривенный. Она сжала губы, словно от боли, но деньги взяла. Сорокин направился в кабинет покойного.
Фекла открыла ставни, смахнула фартуком со стола пыль и стала, как идолище, спрятав красные, толстые руки под фартук.
— Барышня говорит, что его убили. Господи, сколько здесь сыщиков перебывало!
Фекла высвободила из-под фартука руки. Ее рыхлое тело колыхалось, как студень.
— Какой там убили, когда я вот как следила за ним. Из дома почти не отлучалась. Да и за что убивать его, сударь! Ты рассуди. Чтобы деньги какие большие были, так у покойного барина не водилось. Зарабатывал много, но и расходы были немалые. Из гостей никого не было в тот вечер. А пациента последнего я выпустила в восемь часов. Барину нужно было к венцу назавтра, так рано прекратили прием. Только вот что, сударь, скажу тебе, как помер барин, неспокойно стало! Ты не смейся, потому правду сказываю! Другая ни за что не осталась бы здесь и одного дня. Будто кто плачет по ночам. С человеком можно бороться, а с нечистой силой нельзя.
Сорокин прошел на кухню, помещающуюся в конце темного коридора, и черным ходом вышел в сад.
Напротив флигеля был частокол с небольшой калиткой в парк. Рослые сосны и щупленькие березы обступили частокол. Калитка была заперта.
— Ключ у кого от калитки?
Фекле не понравился вопрос и она сердито фыркнула.
— Чего пристал? Должно, у дворника.
Сорокин позвал дворника. Оказалось, что у него нет ключа. Ключ был у покойного, и дворнику ключа не возвратили. Сорокин вышел на набережную. Красные пятна сгущались, окрашивая в лиловый цвет быструю Невку. Внимание Сорокина привлекло следующее. На углу набережной и Каменноостровского проспекта остановился таксомотор, из которого вышла высокая, изящно одетая дама под густой синей вуалью. Шофер отъехал в сторону, а дама торопливо направилась в парк и остановилась возле калитки, из которой только что вышел Сорокин. Она несколько раз оглянулась. Репортер спрятался за дерево. Убедившись в том, что никого нет, дама открыла ключом калитку и скрылась. Сорокин бросился к калитке и увидел на траве карманное зеркальце в виде медальона в золотой оправе, с двумя крышками. В стенку одной крышки был вставлен портрет молодого мужчины. Сорокин не сомневался в том, что потеряла его незнакомка, в синей вуали, когда открывала ридикюль, в котором находился ключ от калитки.
Частокол был высокий, сверху оплетенный колючей проволокой, так что перелезть через него было трудно. Кроме того, такое любопытство могло повредить делу. Сорокин решил быть благоразумным и терпеливым.
Несмотря на протесты курьера, Сорокин без доклада вошел в кабинет начальника сыскной полиции, где за большим столом сидел сам начальник и читал «Северный курьер». Начальник сыскной полиции, маленький, круглый, был когда-то товарищем прокурора, а затем перешел в сыскную полицию, так как магистратура, оказалась непосильным для него бременем.
При виде репортера на круглом благодушном лице начальника сыскной полиции появилось неудовольствие. Но Сорокина трудно смутить.
— Доброго утра, дорогой мой!
Терентий бесцеремонно уселся в кресло и взял со стола сигару. Начальник полиции вздыхал, жаловался на головную боль, говорил, что ему некогда и что ему все надоело.
— Дорогой мой! Неужто старому репортеру, корреспонденту всех азиатских и европейских газет, нельзя сказать: «А я кое-что знаю».