Разлучающий поток

Следует знать, что если название Разлучающий поток не оправдывало себя в нижнем его течении, то в верхней долине, начиная с южных гор, оно было как нельзя кстати, ибо ни одна живая душа, кроме летящей птицы, не могла пересечь воды реки. Даже если бы кто и добрался вверх по течению до того места, где река стекала с больших гор, то и это не облегчило бы ему переправу, ибо пред таковым путником предстали бы лишь отвесные скалы да нагромождения огромных утёсов – естественных крепостей, на которых в безопасности обитали орланы, скопы да кречеты. Единственное, что могли жители восточной и западной долины, это только кричать друг другу через бурлящую и клокочущую чёрную воду, и иногда им казалось, будто они общаются на некоем неизвестном ужасном языке.

Конечно, по праздникам, и прежде всего в канун летнего солнцестояния, все, воспрянув духом и одевшись в свои лучшие праздничные одежды, собирались вместе там, где река была уже всего. (Правда, нашлось бы и ещё одно, более узкое место, но об этом позже.) И на одном, и на другом берегу тогда зажигали по колесу и играли, как обычно играют по таким праздникам. И вот раздавались звуки струнных и рогов, пелись старинные песни, поднимались кружки за здоровье жителей разных берегов, а потом, наконец, все расходились по домам, пожелав друг другу удачи. Но никогда никто из живших на восточном берегу не касался руки жителя берега западного, разве что после долгих странствований могли встретиться жители торговых городов, но это случалось далеко, очень далеко от долины Разлучающего потока.

Глава II

О Ведермеле и маленьком Осберне

Вот мы и подобрались к самой сути нашего рассказа. Теперь же поведаем о поселении под названием Ведермель, что расположилось когда-то на восточном берегу Разлучающего потока, ближе к горам, в самом начале долины. Оно стояло одиноко, более одиноко, чем какое бы то ни было иное во всей речной округе. Ближе него к горам стоял всего лишь один жилой дом, да что дом – небольшая хижина. Деревушка ютилась в уютном местечке: её постройки укрывал низкий широкий холм, с пологого юго-западного склона которого из года в год собирали неплохой урожай зерна. Этот холм, холм Ведермеля, возвышался посреди плоской долины на расстоянии мили от берега. Во все стороны от него простирались славные пастбища, где паслись коровы, кони да овцы. На западе эти пастбища ограничивал речной берег, а на востоке они доходили до середины склона долины, дальше заросшего кустарником: его пережигали в уголь или топили им печи. По ту сторону холмов пастбища для овец тянулись на мили вперёд.

И всё же, хотя эта земля была столь же плодородна, как и вся та страна, Ведермель не почитали за особенно удачное место для жилья, и те, у кого был выбор, не задерживались там надолго, а потому хозяину двора всегда было трудно нанять работника. Многие думали, будто бы это поселение удача обходит стороной оттого, что холм, у которого оно приютилось, исстари служил жилищем гномам да подземным духам, и теперь они сердились на детей Адама, вытеснивших их и посадивших на крыше их древнего жилища зерно. Как бы то ни было, а поселение и в самом деле не процветало. Было, правда, отмечено, что если удача и навещала его жителей, то всегда через одно поколение, переходя не от отца к сыну, а от деда к внуку. Так оно и было в то время, с которого началась наша история.

Случилось, что хозяин Ведермеля скончался, будучи ещё молодым, а через месяц-другой за ним последовала и его жена, и в доме остались только отец и мать этих двоих, здоровые и крепкие (ему было пятьдесят зим, а ей сорок пять), старуха семидесяти лет, родственница и кормилица покойного хозяина, да малый ребёнок по имени Осберн. Тогда ему исполнилось двенадцать, и был он сильным и смелым мальчуганом, высокорослым, светловолосым и миловидным. Эти четверо и жили в Ведермеле неизменно да разве что время от времени к ним на полгода нанимался работник, стеснённый в средствах. И следует сказать, что на расстоянии десяти миль от Ведермеля как вверх, так и вниз по течению по оба берега реки не было ни одного дома, кроме той хижины, что стояла ближе к горам, на четыре мили выше по течению (то место называлось Буркотом, и найти его было нетрудно). А кроме того, на семь миль вниз от Ведермеля были ещё Расколотые холмы, как их прозвали жители обоих берегов. Так вот, Ведермель стоял на отшибе, в пустынных местах, а потому каждый, кто жил там, должен был ежедневно с утра до ночи усердно работать. Даже Осберн, ещё ребёнок, участвовал в этом. И тогда, в то время, он всё больше занимался домашними делами. Изредка его можно было увидеть и на холме или в его окрестностях, где он распугивал с посевов птиц, или пропалывал зерно, или доглядывал за пасущимися близ ограды старыми конями, или изредка пас гусей. И то верно, что старики любили своего маленького внука, словно сокровище, и неохотно отпускали его далеко от дома, зная и храброе сердце, и своенравный характер мальчишки. Долина Разлучающего потока, а особенно верхняя её часть, дикие края, таила свои опасности. Время от времени какой-нибудь отчаянный отверженец бежал сюда из крупных поселений, правда, вооружённые грабители встречались редко. Бывало, ходили слухи о разбойниках, засевших в горных перевалах, и иногда недосчитывались овец, коров или лошадей. Но вседневно ребёнку стоило остерегаться бурного и быстрого течения Разлучающего потока и волков, что водились на склонах и у подножия гор. К тому жеопасность таили и существа, редко показывающиеся людям: гномы и подземные духи, ведь для них, если верить сказаниям, нет большего веселья, чем утащить в свои владения дитя сынов Адамовых. Хотя бы вот Осберна.

Осберн и в самом деле не уходил далеко от дома, но, скорее, щадя своих родных, а не из-за подлинного страха, правда, он отлично понимал, что за нарушение запрета его ожидают побои. Но вы, в свою очередь, догадываетесь, что это прилежание не могло длиться вечно. И как-то раз, когда Осберн долго не возвращался домой, его дед, отправившись на поиски, обнаружил внука не на лугу и не в потоке, а где-то между – прямо над речной быстриной. Мальчик сумел спуститься по отвесной скале, возвышавшейся вдоль берега будто бы рядами колонн, похожих на органные трубы, переломанные кое-где неведомой силой. В одном таком месте, в скальной нише, наш юнец и сидел, не в состоянии ни продолжить спуск, ни подняться обратно, пока дед не сбросил ему верёвку и не выудил его на луговую траву.

Быть может, отрока и напугали опасное приключение да побои, что достались ему за причинённые родным тревоги. Но хотя Осберн и был тронут слезами своей бабушки и её над ним причитаниями, да и не менее того тем, как старушка-кормилица оплакивала дни его жизни, что так легко могли сократиться, он ещё не раз уходил из дома на поиски неприятностей. Однажды, прогуляв где-то всю ночь, он поутру вернулся домой, счастливый и довольный, правда, сильно проголодавшийся. Когда же старик спросил внука, где тот ходил всё это время, и пообещал подбодрить его доброй поркой, отрок ответил, что не очень-то напуган таким оборотом дела, порка его не страшит, ведь он так весело провёл ночь. А был он далеко от дома, в верхней части долины, и в сумерках (стояла середина мая) встретил там весёлого парня, несколько старше себя. Тот показал ему разные забавные игры и даже привёл в свой дом, «который не построен из камня и дёрна, как наш, – рассказывал мальчик, – это просто дыра в скале. Там мы и провели всю ночь, и никого, кроме нас двоих, в пещере больше не было. Незнакомец показывал мне и другие, более странные игры – да такие чудные! Некоторые из них, правда, испугали меня».

И когда дед попросил рассказать поподробнее, что это были за игры, Осберн ответил:

– Он взял камень, ударил по нему, пробормотал какие-то слова, и камень обернулся мышью, она сначала играла с нами, ничуть не боясь, а затем вдруг стала расти, расти, пока не выросла размером с зайца и даже чуть больше – я подумал, что это была бы замечательная дичь, – но тут заяц неожиданно поднялся на задние лапы и превратился в маленького ребёнка, намного меньше меня. А потом он убежал в темноту, попискивая прямо как мышь за обшивкой стены, только громче. Ну а затем мой товарищ достал большой нож и произнёс: «А теперь, работничек, я покажу тебе забаву и в самом деле интересную». Так оно и оказалось, ибо он приставил лезвие этого ножа к своей шее и отрезал себе голову. Но крови не было, и он не свалился замертво, а просто поднял голову, приставил её на место и, встав, закукарекал что наш большой рыжий петух. Потом он сказал: «Птичка моя, петушок, а теперь я сделаю то же и с тобой». Он подошёл ко мне с ножом, но я, испугавшись, схватил его руку и отобрал нож. Тут мы начали бороться, и я повалил его, но мне сразу пришлось его отпустить: побеждённый, он стал только сильнее. Наконец, он отпихнул меня, расхохотавшись. А потом сказал: «Вот, поистине, в мой дом вошёл победитель! Что ж, я сохраню твою голову на плечах, а то вдруг мне не удастся вновь приставить её, а было бы жаль, если б с тобой случилась подобная неприятность, ведь грядут те дни, когда ты станешь настоящим победителем». После этого, оставив игры и шутки, он попросил меня сесть и послушать, а сам достал маленькую свирель, приложил к губам и начал играть. Музыка показалась мне сразу и нежной, и весёлой. Окончив игру, он поведал о лесах с высокими деревьями: там когда-то давно жили его родичи, мастера создавать прекраснейшие вещицы из золота, серебра и железа. Всё это пришлось мне по душе. Он же произнёс: «Вот что я скажу тебе: однажды ты получишь меч, выкованный отцом моего отца, выкованный ещё в стародавние времена, ведь век моих родичей довольно долог». При этих его словах мне подумалось, что он уже не похож на ребёнка, а, скорее, напоминает очень маленького старичка с седыми волосами и морщинистым лицом, хотя и без бороды, и волосы его сверкают, словно стекло. Потом я заснул, а когда проснулся, уже рассвело. Я огляделся – рядом никого не было. Тогда я встал и вернулся домой, к вам, и вот я пред вами, живой и здоровый, если, конечно, ты не задашь мне трёпки».