Сва

Через два дня они вышли на «Динамо», прошли через парк, и Сва поразился совпадению: эти московские суфии жили совсем близко от уже знакомого дома. Всю оставшуюся дорогу он думал о Лави, отвечал невпопад и время от времени тягостно всматривался в потухающее небо.

– Где она сейчас? В неведомой генеральской квартире, или ещё в больнице? Одинаково недоступная и там и тут…

В душном комнатном воздухе незнакомого подъезда эти мысли рассеялись. Хлопнула дверца лифта, и его мечты устремились к таинственному Востоку.

Квартира олдов ничуть не была похожа на хипповый флэт, скорее, напоминала изрядно запущенную мастерскую художников. В прихожую, заставленную пыльными подрамниками и какой-то дачной рухлядью, Сва прошёл вслед за Нотом и вместо хозяев увидел большую белую персидскую кошку.

– Проходите, одевайте тапочки! Там, у входа, слева. Нот, захлопните, пожалуйста, дверь! – произнёс быстрый женский голос, и фигура в пурпурном халате устремилась вглубь по коридору. Сва замешкался на пороге, снимая обувь. Видимо, свет тут горел постоянно, освещая жёлто-серые разводы много раз протекшего потолка. Только в гостиной, обставленной по-восточному, он, наконец, услышал:

– Здравствуйте, меня зовут Лилиан.

Хозяйка с чёрными гладкими волосами и блестящими карими глазами протянула худую руку, звякнув множеством массивных браслетов.

– Сва! Учится на филфаке, в московском универе, – представил его Нот.

– Чудесно. А вот и Нил, моя алхимическая половина, – загадочно представила она невысокого рыжего бородача. – Николай Ильич, если хотите. У него сейчас срочный заказ в издательстве. Он потом придёт, чай с нами пить. Ты придёшь?

Хозяин с проницательным взглядом крупных серых водянистых глаз, кивнул, мягко пожал руку Сва, поздоровался с Нотом и, прежде чем скрыться в соседней комнате, чему-то понимающе улыбнулся. Ему было далеко за сорок, ей, по виду, около тридцати.

Через пару минут вместо чая Лилиан поставила на низком столике у дивана маленький поднос с тремя пиалами и металлическим кувшинчиком, а сама села напротив, на устланное ковром кресло. Закурив, посмотрела на Сва, чуть задержала изучающий взгляд, но тут же опустила веки и улыбнулась, заметив его смущение:

– Нот говорил, вас интересует суфийская мистика? – начала она разговор, разливая густое красное вино.

Лилиан, видно, совсем не стеснялась своих случайно обнажившихся колен и бледного осунувшегося лица. Её глаза то и дело пронзительно вспыхивали, убеждая: «У меня нет возраста».

– Если честно, я суфиев не читал, только слышал о них. От Нота вот, – замялся Сва.

– Тогда, хотите, я вам для знакомства кое-что прочту? – неожиданно спросила она, отложила сигарету и сходу, по памяти, произнесла несколько звучных строф.

Неожиданные мысли и образы поразили, впечатались в сознание: наш «пращур» – божественное вино, «а Адам был потом», «тело – наш виноградник, а дух наш – вино», опустошается плоть, и в её руинах рождается дух…

Лилиан помолчала, затянулась сигаретой и посмотрела на Сва:

– Это знаменитая «Винная касыда» великого суфия Омара ибн аль Фарида.

– Получается, что «в начале было вино», а не Слово, – иронично заметил Нот. – Похоже на мистику для хиппов, которые выпить не прочь.

– Отнюдь нет. Это поэзия для избранных, простакам не понять, – с нажимом произнесла она, вспыхнула и тут же сменила интонацию, опять устремив на Сва сияющие глаза. – Но стать избранным со временем можно, хотя и не всякому. Вначале этого нужно сильно захотеть… Увы, по-настоящему захотеть что-либо могут лишь единицы. Тем, кто искренне стремится к откровению, станут понятны тайные смыслы, зашифрованные в простых образах: вино, виноградная лоза, опьяняющий экстаз, любовь. В суфийской мистике, в поэзии это лишь обозначения вех на пути познания истины. Но для начала выпьем! Пусть это будет ваш первый суфийский жест.

Нот неохотно поднял пиалу. В какой-то миг Лилиан показалась слегка пьяной – так странно примагничивал острый блеск её отливающих зеленью глаз.

– Хотите, прочту вам ещё кое-что? Моих любимых персидских суфиев? Они писали необычайно глубоко, красиво, стремились, чтобы слово соединялось с душой читателя и властвовало над ней. И чтобы поэт полностью владел словом. Такой двойной властью суфии обладали в совершенстве. У персов вы, наверняка, это почувствуете. Вот как о мистической любви писал Саади…

Удивил незнакомый ритм, опять сверкнули и запомнились необычные мысли: лишь слёзы восторга открывают глаза для сокровенного, вино божественного безумия даёт свободу, странник идёт до изнеможения по пути любви и не может остановиться.

– Замечательно! – не удержался Сва.

Лилиан улыбнулась:

– Я рада. Но если бы вы знали, как Джами воспевает свою возлюбленную – истину и красоту в телесной оболочке! Можно навсегда забыть Данте, Шекспира, Гёте, Пушкина и прочих гениев.

Она принялась по памяти, не сбиваясь, читать строфу за строфой. Но Сва почти не понимал слов – ловил на себе лёгкие уколы её зрачков и недоумённо цепенел.

– Прочти им лучше Руми, – послышался рядом голос Нила.

Оказалось, он тихо сидел рядом в кресле и покуривал трубку.

– Нет, это на память я не могу. Дай гостям домой почитать, из той подборки, помнишь? А я пойду чай готовить.

Нил кивнул и взглянул на бледные малахитовые разводы старого потолка. Рядом с ним на диван вспрыгнула кошка и уставилась на Сва жёлтыми позолоченными глазами. Не глядя, Нил плеснул себе вина:

– Вы, наверное, слышали, в суфийской поэзии всё построено на метафоре, на символе с многозначным смыслом. Но в настоящей мистике истина открывается лишь тем, у кого сознание готово её воспринять. От неподготовленных она прочно скрыта. Как писал великий аль Фарид: «Солги глазам и ясность спрячь в туман – живую правду сохранит обман». Понимаете? Вы можете, конечно, прочесть этих поэтов. Сейчас я принесу вам перепечатки. Но учтите, древние не читали, а слушали поэзию. Это был, по сути, обряд посвящения. Ученики собирались в доме мудреца и поэта, иногда пили вино. Случалось, самым близким из них давали курящиеся ароматы с примесью особых трав, настойки или сладости с разными добавками. Сейчас всё это называют наркотиками и путают с тем грубым дурманом, который по совдепии разные чебуреки толкают. Конечно, тот, кто ищет дешёвого кайфа, легко ловится – ничего не находит, но теряет жизнь. И таких, поверьте, очень-очень много. Кстати, слово «кайф», точнее «кейф» или «кэф», арабское и означает состояние сонного блаженства – весьма далёкое от суфийского экстаза. Ну, да ладно… – он опять откинулся на спинку дивана и неспешно повернулся к Сва:

– Скажите, а почему вы заинтересовались суфиями? – глаза Нила с непонятной лаской разглядывали его.

– Я их почти не знаю. Слышал, что у них был особый путь к истине. Может быть, схожий с дзенским, с даосским? Хотелось бы узнать. Меня вообще интересуют разные религиозные откровения, высшая красота человеческой мысли.

– Да, конечно. Красота мысли, откровение – это не может не увлечь, если вы духовно развитой человек. – Нил улыбнулся. – А вы верите в Бога?

– Нет. То есть, да… – запнулся от неожиданности Сва. – Но я не верю в детского Бога, Бога для старушек. Как бы такого Бога ни называли – Аллах или Христос. Боги разные, а истина одна. Меня интересует истина, не из книжек вычитанная, а лично пережитая. Её я и называю Богом, – тут Сва смутился, поймав на себе взгляд Нота.

– Понятно, – доброжелательно кивнул Нил. – Вы непохожи на вашего друга. Он – православный христианин, выбрал свою традицию и преданно ей следует. А вам нужно непременно пережить истину в себе. Так ведь? Или за этим стоит экзистенциальный поиск обычной душевной веры, – он усмехнулся, – той, что нам строить и жить помогает?

– Истинная вера как раз и ведёт к истине, а не просто душу для подвигов тренирует, – вступил в разговор Нот, и Сва показалось, что они продолжают какой-то незаконченный спор.

Действительно, в тот же миг Нил нетерпеливо заметил: