Харизма

Доктор Стернфилд ненадолго останавливается, чтобы поздороваться с Ксавьером Дионисио – это студент, один из ее интернов. Он азиат, прическа у него как у банкира, а торс и плечи – как у тяжелоатлета.

Доктор Стернфилд спрашивает:

– Как дела с генетическими последовательностями танцора?

Голос Ксавьера звучит мягко и чисто, как никогда раньше.

– Я выявил несколько интересных аллелей.

На слове «интересных» его густые брови поднимаются. Может, он открыл мутацию, которая объясняет разницу между балериной, которая обречена стать звездой, и другой, которая навсегда останется в кордебалете.

– Великолепно. Я посмотрю, как только мы закончим с Эйслин.

Следом за доктором Стернфилд я прохожу в дверь, которую нужно открывать отпечатком большого пальца. Мы оказываемся в угловом офисе, где я сажусь на свое обычное место за столом напротив нее и достаю папку с материалами. Весь этот учебный год я была в числе ее подопечных, а до того я не раз видела ее на разных мероприятиях в «Nova Genetics», так что сейчас, разговаривая с ней, я чувствую себя намного спокойнее, чем общаясь с большинством взрослых, и уж точно в сто раз спокойнее, чем рядом с доктором Лином, тогда, на сцене.

Она кладет руки на стол.

– Твой проект обязан был победить в научном конкурсе.

Я потираю мозоль на пальце.

– Ага, но я ведь явно не лучший докладчик.

Это настолько сдержанная характеристика, что она граничит с иронией.

Доктор Стернфилд кивает.

– Можно сделать лучшее исследование или работать упорнее всех – но иногда этого недостаточно, не так ли?

Я толкаю к ней лежащий на столе бланк.

– По крайней мере, мне это зачтется для колледжа.

Она смотрит на этот лист бумаги.

– Твоей семье в последнее время приходится заполнять так много бланков. Группа, которая ведет исследования AV719, хочет получить мою рекомендацию насчет того, целесообразно ли включить в нее Сэмми.

Мой пульс резко ускоряется. AV719 – это экспериментальная методика лечения, нацеленная как раз на ту мутацию, которая вызвала муковисцидоз у Сэмми. По поводу предварительных результатов некоторые уже высказывались, используя слово на букву Ч, а чудо – это как раз то, что нужно моему брату, и раньше, чем его легкие станут работать еще хуже.

Стиснув ладони, я говорю:

– Вы не найдете ребенка, который заслуживает этого больше, чем Сэмми. А мы позаботимся о том, что он будет следовать протоколу лечения до последней буквы.

– Конечно, позаботитесь. Проблема только в том, что мест в программе намного меньше, чем желающих. А он уже участвовал в тестировании NSB-12. Но ты знаешь, как высоко я ценю всю вашу семью.

Все еще ценит, даже после вчерашнего вечера?

– Вы не пожалеете, если поддержите его.

– Но я ведь только оцениваю, насколько он подходит. Окончательный выбор все равно случаен.

Я никогда не списывала в школе, но я не могу перестать думать о том, как бы обмануть случайный отбор пациентов для клинических испытаний. Теоретически.

Доктор Стернфилд просматривает мои бумаги, но не берет ручку, чтобы подписать их. Она не может отказаться зачесть мне эту работу из-за того, что я завалила финал научного конкурса. Или может?

По-прежнему ничего не подписывая, она передвигает свой компьютер так, что он оказывается между нами. Неторопливо она открывает несколько файлов, среди которых я узнаю изображения образцов ДНК, с которыми я работала. Хромосомы, которые я с ее помощью научилась различать под микроскопом. Хромосомы из образца крови, который она взяла у меня в первый день работы над проектом.

Она открывает одну картинку за другой и очерчивает курсором отдельные последовательности.

– Помнишь этот ген? Отчасти именно из-за него у тебя такие потрясающие светлые волосы. А без этого твои глаза не были бы такими серебристо-серыми.

Я киваю. Может, снова просмотреть все это нужно, чтобы поставить зачет для колледжа. Пустая трата времени, но если нужно – что ж. Она продолжает, указывает то на один признак, то на другой, пока я вжимаю пальцы ног в восточный ковер. А потом она открывает одновременно десяток иллюстраций. Некоторые гены я узнаю, но большинство – нет. Она выделяет небольшой участок на каждом слайде и поворачивается ко мне, подняв брови.

– Это комбинация аллелей, которая в итоге складывается в фенотип. Можешь предположить, что это?

Проверка? Серьезно? Я пытаюсь шевелить мозгами, но не могу вспомнить ничего ни об этой комбинации, ни даже о ее компонентах. Черт, я и здесь все завалила. Запинаясь, я произношу:

– Я н-н-не знаю.

Она наклоняется ко мне.

– Коммуникабельность.

Я смотрю на нее, прищурившись.

– Но разве на нее не влияют тысячи генов? И окружающая среда?

– Да, но я думаю, что эта комбинация – ключевая. Измени их соответствующим образом – и «фактор Q» у этого человека взлетит до небес. Ты знаешь, что это значит?

Спасибо Эви, я имела кое-какое представление.

– Показатель, который используют, чтобы измерить известность публичной персоны и ее способность нравиться людям, верно?

– Хорошая девочка.

Только теперь до меня доходит суть того, что она сказала.

– Ух ты. Если вы разработали терапию, которая повышает этот фактор, люди в очередь за ней выстроятся.

Ее глаза блестят.

– О да, непременно.

Я киваю в сторону главных ворот.

– А этих людей снаружи вы будете бесить еще сильнее.

Она кривится.

– И снова да.

Я прикусываю губу.

– Исследователи, которых я читала, пишут, что привязать гены к индивидуальным чертам характера слишком сложно. Они могут объяснить лишь малую часть нашего поведения.

Она рассматривает картинки и медленно проводит мизинцем вдоль фрагмента генетического кода, который, похоже, читается как С-А-Т.

– Большинство людей просто ищут не там. Я проделала предварительную работу, из которой следует, что это вполне возможно.

– Правда? Вы никогда этого не упоминали.

Она складывает руки домиком.

– А как ты думаешь, почему?

На ответ мне хватает наносекунды.

– Потому что это до невозможности противоречиво. И вам все равно не разрешат зайти дальше опытов на животных.

Она нажимает пальцем на воображаемую кнопку, висящую в воздухе.

– Бинго.

Я смотрю в окно ее кабинета, на пасмурный июньский день. На роскошном газоне я замечаю что-то коричневое и смятое. Это птица, которая врезалась в совершенно чистое и прозрачное оконное стекло. Жаль, что генная терапия не может воскрешать мертвых.

Я быстро отвожу взгляд.

– Хм, не хочу вас обидеть, но если вы работаете на таком продвинутом уровне, почему бы не сконцентрироваться на болезнях?

– А кто сказал, что я ими не занимаюсь? Но над этим работают и тысячи других исследователей.

Глаза доктора Стернфилд горят, несмотря на то, что в остальном она держится холодно.

– Однако я знаю на собственном опыте, как социофобия может уродовать жизнь. И ты тоже знаешь.

Я нервно глотаю слюну.

– Потому вы и поделились этим со мной?

Она опускает руки на стол и глубоко вздыхает.

– Эйслин, я хочу, чтобы ты знала, что надежда есть.

Надежда. Я снова кошусь на компьютер.

– Вы думаете, что однажды вы действительно сможете что-то сделать со стеснительностью? Скорректировав гены?

Она заговорщически улыбается.

– Действительно сможем. Но на сегодняшний момент пусть это останется между нами, ладно? Официально мы здесь занимаемся только болезнями, в особенности под руководством доктора Гордона.

Доктор Гордон – ее папа и президент «Nova Genetics».

– Разумеется.

Она берет ручку и подписывает мои документы.

– Увидимся на семейной встрече в воскресенье?

– Конечно.

Я получила то, за чем пришла, и даже немного больше. Но я не могу удержаться и снова смотрю на маленькую кучку коричневых перьев на траве, а потом выхожу из офиса доктора Стернфилд.

Чувствуя себя посвященной в тайну, я прохожу мимо гигантской спирали и выхожу на улицу. Погода стала еще более пасмурной. К счастью, угроза дождя распугала протестующих.