Де Бюсси

– Только не пугайтесь, несравненная! Это я, ваш покорный слуга и безнадежный поклонник.

Она вскочила и сама прикрыла рот пальцами, избавляя меня от предписанных Шико крайних мер, да я бы никогда и не посмел душить… разве что поцеловать. По правде говоря, к ней даже прикоснуться страшно, такой нежной, хрупкой, дрожащей при виде мужлана в черном, заляпанного паутиной, смердящего пометом летучих мышей…

– Де Бюсси! Вы с ума сошли! – Ее охватило непритворное негодование, но голос все же не повысила и продолжила тем же рассерженным шепотом: – Вы хотите окончательно сгубить остатки моей репутации?!

– Я полностью в вашей власти, прекрасная пани. Вам достаточно кликнуть слуг, а их полон дом, как меня схватят, убьют или, что еще хуже, обесчестят, объявив всему Кракову, что я ворвался среди ночи в покои вдовы…

– О Езус Мария! – она заломила руки. – Вы, французы, взрослеете когда-нибудь? Считаете, что забраться к привлекательной женщине, рискуя всем на свете, это так романтично?

– Грешен… Так и есть… Но я услышал, что Радзивиллы собираются отослать вас на восток, где я не буду иметь ни малейшего шанса увидеть ваши глаза и вновь предложить располагать мною, в надежде хоть частично исправить причиненное вам зло!

Она царственно шагнула в мою сторону, не обращая внимания, что низ халата распахнулся, открыв шелк нижней юбки. От ее приближения захватило дух.

– Вы сумасшедший и очаровательный молодой человек, сеньор. Не скрою, вы умеете произвести впечатление… Я даже представить себе не могу, чтобы кто-то в этих землях досаждал знаками внимания женщине, которую сам сделал вдовой. Скорее всего, такому наглецу пришлось бы пасть от руки родственников убитого.

– Возможно, и меня это ждет. Но пока я жив, рискну предложить вам: бегите со мной! Я брошу королевскую службу, от нее не вижу ничего, кроме постоянного испытания чести. От отца у меня остались имения в Анжу. Да, и титул, правда – всего лишь баронский… Но я клянусь, что все это положу к вашим ногам! А жизнь во Франции совершенно другая. Подумайте! Никаких долгов, никаких косых взглядов, только просторные луга, виноградники, залитый солнцем лес с оленями и косулями. У вас всегда будут лучшие парижские наряды, лучшие выезды… Вы увидите всю Европу – не только Францию, но и Вену, Рим, Флоренцию!

– Вы предлагаете мне руку и сердце… или только быть компаньонкой в бегстве, то есть любовницей? Остыньте, барон! Я не буду ничьей любовницей – ни вашей, ни короля, ни кого-либо из Радзивиллов. И я никуда не уеду из Кракова – ни в Несвиж, ни в Париж, ни в Вену. Только с любящим и любимым, преданным мне супругом, когда закончится траур. Видит Бог, я даже представить не могу себя влюбленной в человека, разрушившего мою жизнь. Теперь покиньте меня, не то я действительно буду вынуждена звать на помощь.

Отступил, чувствуя себя битым псом, затем спустился по узлам на стылую мостовую, не ощущая ни холода, ни рези в ладонях от веревки. В голове набатным колоколом бились услышанные от Эльжбеты слова.

…Очаровательный молодой человек… Никуда не уеду… Не буду любовницей короля или Радзивиллов…

Конечно, не стоит забывать, что меня она тоже отвергла. А готов ли я был звать ее под венец? В покинутом мире, кстати, осталась и моя супруга, с ней мой сын, давно уже взрослый. Но тут все заново, прежнее не в счет… Я для прежней семьи, видимо, умер. Значит – живу практически с чистого листа, кроме нескольких подлых поступков, учиненных де Бюсси в Варфоломеевскую ночь и немного раньше. Да и не все, на листе начертанное уже после моего вселения в дворянскую плоть, разумно считать предметом гордости.

Шико выслушал краткое изложение разговора с Чарторыйской и выделил единственно важное для короля – ему не готовы распахнуть объятия, тем лучше, конечно, однако сопротивление дичи лишь распаляет охотника.

– Послезавтра коронация, господа! Давайте сначала переживем коронацию, – воскликнул мой друг. – Славно, что мы предупреждены о заговоре. Вся надежда на верность Яна Фирлея и нашу маленькую придворную гвардию. Келюс, Жак и… как там тебя… Чеховский! Напоминаю еще раз – ни слова даже духовнику на исповеди, иначе проткну язык через затылок.

Он умел убеждать.

Глава седьмая

Перед коронацией

От талантов владеть оружием зависело само существование в этом опасном мире.

Конечно, я знал много больше орудий убийств, чем придумано к концу шестнадцатого века, но не было никакой возможности изготовить хотя бы малую их часть. Я довольно точно представлял устройство автомата Калашникова и не сомневался, что дюжина их стволов одним только эффектом неожиданности обратит в бегство даже стотысячную армию, но понятия не имел, какие соединения применяются в капсюле патрона, открыты ли они к 1570-м годам и как называются на местном алхимическом языке. Про технологию легирования стали, чтобы ствол не разорвало первым же выстрелом, прошу у меня не допытываться.

Все, что удалось сделать за полтора года пребывания в Париже из огнестрельного оружия, так это воплотить в металле пару двуствольных пистолетов с кремневым механизмом запала пороха вместо фитильного и нарезными каналами стволов.

Когда разведчика готовят к операциям за границей, в число навыков входит сооружение смертоносных штучек из самых простых подручных материалов. Я обзавелся комплектом метательных звездочек, а кошель с золотыми монетами, перепавший мастеру-оружейнику, замкнул ему рот, чтоб не задавал лишних вопросов и ни с кем не откровенничал. По понятным причинам отрабатывать бросок выдавалась возможность только в стороне от любопытных глаз, обычно в лесу, где никто не заметит мои ошибки и не укажет, как их исправить, поэтому все сам, сам…

С фехтованием проще, к моим услугам был самый квалифицированный наставник Франции. И самый колючий на язык.

– Ангард!

Я преспокойно уклонился от атаки и обвел его шпагу, одновременно не выпуская из виду левую руку Шико с кинжалом, готовую нанести предательский удар. Он вдруг кинул кинжал прямо мне в лоб, резко и сильно, словно получил команду меня убить. Едва парировал бросок, но его шпага тут же вспорола мне ватную куртку до сорочки.

– Выпью сегодня за упокой вашей души, де Бюсси, вы уже трижды покойник!

Первый раз он поймал кончик моей шпаги гардой кинжала, и я не сумел отразить своим кинжалом молниеносный укус его клинка. Потом во время моей, казалось бы, безупречной атаки Шико отскочил назад и зачерпнул сапогом свежий конский навоз, щедро рассыпанный по Вавельскому холму близ дворца, ароматные шары брызнули мне в лицо, залепили глаза… Он не уколол, всего лишь приставил клинок к горлу и ядовито заметил:

– За жизнь нашего Генриха не поставлю и ломаный грош, если тот отправится в ночную вылазку под защитой «рыцаря конского дерьма».

Я не пытался его увещевать, что подобные подлые приемы не делают чести дворянину. Он в таких случаях неизменно ухмылялся в усы, заявляя: «С того света всем объяснишь, де Бюсси, как ты был прав, а твой противник – нет». Или: «Сохранить честь хорошо, но неплохо бы сохранить и жизнь».

Но «рыцарь конского дерьма» – перебор даже по меркам придворного шута. И что мне было делать? Вызвать его на дуэль? В четвертый раз стану покойником, причем в последний. Даже отказаться от его уроков не могу. Здесь, если долгими часами не упражняешься ежедневно, непременно встретишь более подготовленного любителя скрестить шпаги. А лучше, чем эта заноза, никто в Кракове не составил бы компанию.

Жаль, что я не увлекался фехтованием в прежней жизни. Впрочем, изящное владение шпагой на спортивной дорожке здесь пригодилось бы только отчасти: надо быть готовым к нападению двух или даже трех противников, вооруженных самым разнообразным оружием и не брезгующих любыми средствами, уметь постоять за себя верхом, в узких коридорах, на скользких улочках, лестницах, галереях… В этом спорте есть всего лишь одна награда – проснуться на следующее утро живым.

Фехтование на шпагах уступило место рубке на саблях, они затупленные и не наносят ран, но оставляют сине-бордовые отметины, Шико не упустит случая покарать за ошибку. Я тоже, но мне его достать удавалось гораздо реже.